доказал: сокровища — вампирские, значит, неправедные. Теперь справедливость восстановлена — барахло досталось людям. Кроме того, вокруг столько мертвецов, что еще одна свернутая шея не вызовет ровно никаких подозрений.
Рыбий Глаз, почти состоявшийся богач, легко с ним согласился. Весь этот сумасшедший поселок с полудохлыми обитателями действовал нормальному человеку на нервы. Право, рассудил Рыбий Глаз, если б гули стали совсем дохлыми, было бы гораздо спокойнее.
— Значит, ты взял себе больше, чем я, экая жадина, — невозмутимо отвечал Эйвар, человек могучего сложения и гигантской силы. Как-то раз, во время усмирения крестьян в забытом богами захолустье, он на спор ударом кулака убил лошадь, а потом и посмевшего возмутиться владельца. — Ладно, довольно. Вон туда заглянем, и по коням.
Он указал на дом, стоявший чуть на отшибе, больше и роскошнее прочих, украшенный особенно затейливой резьбой. Дом вождя или вельможи, или кто там у них, у вампиров этих, подумал Рыбий Глаз.
При внимательном взгляде мотивы резного орнамента показались ему несколько зловещими — цветы с зубастыми пастями вместо бутонов, сплетающиеся в жестокой схватке, вооруженные полузвери-полулюди, нарочито примитивные изображения животных и просто повторяющиеся узоры, вроде бы ничего особенного не означающие, но наводящие смутную неодолимую тревогу. Однако Эйвар бодро толкнул створку ворот, и после мгновенного колебания Рыбий Глаз двинулся следом. В конце концов, загадочная хоромина просто набита драгоценной дрянью, сказал он себе, уж я-то чую.
Дверь, ведущая внутрь, к удивлению обоих, оказалась заперта. Эйвар переглянулся с приятелем, а затем обрушил на дубовую створку чудовищный удар, который сокрушил бы и каменную стену. Петли жалобно хрустнули, дверь рухнула внутрь. Медведь довольно ухмыльнулся.
— Если что, все так и было, — прогудел он и шагнул в пахнущую чабрецом, медом и полынью темноту.
Они обошли дом кругом, и Рыбий Глаз начал кое-что подозревать. В доме никто не жил. Это вообще был не жилой дом — нечто вроде склада или чертога собраний. В отличие от прочих, где они успели побывать, просторных и светлых, этот изобиловал узкими сумрачными коридорами, крутыми лесенками и неожиданными тесными залами с верхним светом, где в центре слабо мерцали непонятные, исчерченные чужими рунами круги, а вдоль стен стояли отполированные скамьи и свисали связки сушеных трав. Бывшего сыскаря начала бить невольная дрожь. Незрячий глаз, коему он был обязан своим прозвищем, отчаянно зудел под мокрой от пота повязкой.
— Эй, послушай, — позвал он в широкую спину приятеля. — Нет здесь никаких сокровищ. Это дом здешнего колдуна. А может, ихнее капище. Пойдем отсюда, Медведь, гори оно огнем.
— Капище — это хорошо, — бурчал Медведь, уставясь на что-то в дальнем углу комнаты под самой крышей, куда они долго карабкались по узкой винтовой лестнице. — Капище — стало быть, по нашему, храм. А храм — это всенепременно камушки и всякое прочее золотишко. Жрецы повсюду народец прижимистый и запасливый, жаба их мать… отойди ты в угол, что ли, не мешай…
Он присел на корточки над здоровенным и даже с виду неподъемным бронзовым сундуком, при виде которого Рыбий Глаз мгновенно забыл большую часть своих страхов.
— Эй, — прошептал он. — Что-то мы нашли. Медведь, там сокровище нешуточное, невиданное. Я чую. Я всегда чую. Ты побыстрее открывай…
— Не зуди, — отмахнулся Эйвар, ковыряя широким кинжальным лезвием в замысловатом замке. Копался он довольно долго. Рыбий Глаз внимательно наблюдал, вытянув шею и приплясывая от нетерпения. Внезапно Медведь с проклятием отпрянул и с размаху хватил по замку стальным оголовьем кинжала. В воздухе разлился чистый музыкальный звон.
— Ну? — выдохнул Рыбий Глаз. Эйвар осторожно откинул крышку.
— Ну?! — проревел он. — Где оно, твое, язви его, сокровище?!
В бронзовом сундуке, выстланном изнутри неведомым бархатистым материалом цвета старого серебра, на пухлой подушечке мирно покоился гладкий, непроницаемо черный металлический шар величиной с головку сыра или с ядро для осадной катапульты. Когда сундук открылся, вокруг шара медленно, точно нехотя, распространилось теплое медовое сияние. Рыбий Глаз смотрел на него, как завороженный.
Медведь грязно выругайся, бросил кинжал и схватил шар обеими руками.
— Не трогай! — завопил Рыбий Глаз.
Эйвар крякнул от натуги и потянул шар из сундука.
— Тяжелый, сволочь, — прохрипел он.
Мерцающий солнечный ореол сделался ядовито-алым.
Медведь закричал и попытался разжать руки, но колдовской талисман словно бы прикипел к его ладоням. Тело солдата и его лицо стали изменяться. За три удара сердца плоть разбухла так, что треснула и поползла по шву куртка из дубленой воловьей кожи с войлочной подкладкой, лицо превратилось в морду чудовищной болотной твари. Эйвар продолжал вопить, но теперь крик его зазвучал как-то утробно. Жуткое лицо почернело, глаза вылезли из орбит и напоминали бессмысленные глаза насекомого.
Крик оборвался, точно обрезанный ножом, и верхушка черепа мародера лопнула с омерзительным чавкающим звуком. Тело рухнуло с грохотом, от которого содрогнулся весь дом.
Алое сияние повисело в воздухе и уверенно двинулось к застывшему в дверях Рыбьему Глазу. Тот попятился, забыв про лестницу, упал и сломал себе шею.
Труп, скатившись по ступеням, выпал в тесный квадратный зал, где по стенам висели связки сушеных трав.
…Разъезды, отправленные Просперо на разведку в ближайшие пострадавшие поселки, возвращались один за другим, принося схожие вести. Повсюду одно и то же. Рабирийцы переживают некие изменения, каковые старики переносят значительно тяжелее молодых — проще говоря, мрут. Чем моложе гуль, тем быстрее он приходит в себя. Лекари ускорить или ослабить сей процесс бессильны.
Десятники докладывали, что виденные ими поселения обширны и богаты, а некоторые искренне советовали не трогать гульские магические вещички. Судя по тому, что их отряды пришли ополовиненными, совет стоило принять во внимание. Несколько дозоров пропали.
…На границе с Зингарой, в таверне крохотного городка под названием Мерчетес, появился известный всему городку деревенский дурачок, божившийся, что пошел искать потерявшуюся овцу и забрел аж в Холмы, где вампиры, по его словам, «лежали вповалку чуть живые». Дурачку не верили до тех пор, покуда тот не расплатился за миску чечевицы перстнем с крупным изумрудом. Тогда поверили все. Так в Рабиры пришла еще одна беда.
…В Орволане неприметный человек со слабыми руками писаря, дождавшись захода солнца, поспешил на башню. На руке у человека, нахохлившись, сидел сильный почтовый сокол с надетым клобучком и закрепленным на лапе жестяным цилиндриком. Человек, близоруко щурясь, вложил в цилиндрик клочок пергамента, скормил соколу кусочек мяса, поспешно отдергивая пальцы, снял клобучок и подбросил птицу в воздух.
«Его милости месъору ди Норонье, лично, спешно. За рекой неладно. Подробностей не знаю. Просперо с полутысячей оружных отправился в Холмы, с ним все наличные лекари и книжники. По слухам, пала Граница. Львенок все еще там».
Глава шестаяФаворит
Кордава, Зингара. 20 день Первой летней луны. Раннее утро.
— Учитывая свидетельства капитанов и команд торговых нефов… — легкое шуршание бумаг, чье-то заинтересованное покашливание, — «Морской конь» и «Жемчужина», приписанных соответственно к Кордавскому и Денитерскому портам, позволю себе предположить, что мы вновь столкнулись с преднамеренным и злостным пренебрежением условиями Морского Договрра, причем в роли нарушителей неоднократно выступали суда под флагом короны Аргоса или принадлежащие к флоту известных торговых домов. Перечень нарушенных статьей довольно пространен и красноречив, с ним стоит ознакомиться…
— Такова, откровенно признаться, не слишком радужная картина положения дел на нынешний момент. Теперь, если высокому собранию будет угодно, я хотел бы… — Быстрый, почти неуловимый взгляд в сторону восседающей во главе стола женщины, легкий разрешающий кивок. Краткая пауза ускользает от внимания прочих слушателей, и речь гладко льется дальше: — …Перейти к изложению некоторых любопытных обстоятельств, могущих оказать влияние на склонение чаши весов в выгодную нам сторону. Во-первых, долгая тяжба между Гильдией кораблестроителей Асгалуна и торговым домом Гарельтаре из Мессантии не без нашей поддержки завершилась в пользу Шема, что, вне всякого сомнения…
Женщина — блестящие темные волосы, собранные в высокую прическу, голубое с золотом платье, широкий кружевной воротник и самую малость огрузневшая с возрастом фигура — рассеянно прислушивается к обкатанным фразам. Сведения, что прозвучат сегодня, ей уже отлично известны. Политические свары, касающиеся многострадального Морского Договора, тянутся добрый десяток лет и не закончатся никогда. Сегодня не повезло аргосцам, завтра на горячем поймают подданных Кордавы, кто-то разбогатеет, кто-то окажется за решеткой… А корабли будут по-прежнему бороздить великий Закатный Океан, чье дыхание — приливы и отливы, и люди — обманывать себя, воображая, будто именно они управляют движением мира.
«К старости ты стала не в меру философична», — со вздохом поддразнила себя Королева Моря и Суши, Владычица Океана, Правительница Золотой Башни и обладательница множества иных громких и древних титулов. За пышным сверканием порой забывалось, что у нее есть данное родителями имя — Чабела.
Чабела Кордавская, дочь Фердруго, прожившая на свете пятьдесят с небольшим лет, два последних десятилетия твердой рукой управляя доставшейся ей по наследству страной. Королева-мать и королева-вдова, не торопившаяся расставаться с властью, уступив ее подросшим наследникам. До сих пор прекрасная собой и незаурядная особа, за чьей спиной шелестело множество сплетен и с чьим именем связывалось немало страниц в летописях.
Она видела свой закат и без страха ожидала его наступления.