осле чего с двумя десантниками отдельным военным бортом меня на х… отправили в Москву. В полете нажрался с ними в хлам и больше их никогда не видел. А с Григоряном мы после этого случая, кажется, долго не разговаривали. Но мне, в общем-то, и «Неприкасаемыми» заниматься стало некогда. Я запустился с «Кризисом среднего возраста» и на год всю музыку бросил».
На самом деле Гарик завязал на время лишь с гастролями, а музыку совсем не бросал, он перенес ее в свой первый полнометражный фильм. «Кризис среднего возраста» открывался его новой песней «Вниз по течению реки» и завершался очередным акустическим романтичным хитом «Знаю я, есть края…». Через полгода после премьеры «Кризиса…», осенью 1997-го, саундтрек к картине вышел отдельным диском, над которым преимущественно трудился текущий состав «Неприкасаемых». В этой пластинке (и соответственно, в фильме) появился самый «наркотический» опус Гарика «Телефонные парни». Он максимально совпадал с эмоциональной канвой сукачевского кино и казался реминисценцией недавно прожитого Игорем отрезка жизни.
«Съемки шли на фоне того раздрая, что происходил в стране, в наших переживаниях и судьбах. Когда я закончил картину, умер Толя Крупнов. В финальных титрах мы написали, что посвящаем эту работу его «светлой памяти». Там есть тема наркотиков. Сейчас такое вообще трудно было бы снять, но и тогда существовала небольшая цензура. В первой сцене фильма пришлось «вырезать» шприц, выпадающий из рук у Миши Ефремова, когда он сидит в кресле. По лицу и поведению персонажа понятно, что его «вставил» героин, но прямого указания на это в кадре нет».
Фильм Горыныча из четырех новелл, или «встреч» (как определяет сам автор), при всем своем наркологически-медицинском флере, экономичности и быстроте создания претендовал на определенное обобщение, поколенческую диагностику, на срез «времени без героя». И еще «Кризис…» интриговал изрядным авантюризмом его создателей. Для Гарика, оператора Влада Опельянца (снявшего несколько сукачевских клипов) и продюсера Анатолия Воропаева это был дебют в большом кино. Для исполнителя главной роли – Дмитрия Харатьяна – попытка тотальной смены своего экранного образа, для Федора Бондарчука – первая заметная роль после длительного перерыва в актерской практике. В целом же «Кризис…» был еще и привычным для Сукачева дерзким вызовом критикам, а также, вспоминая футуристов, этакой «пощечиной общественному вкусу». Ведь Горыныч опять собрал в проекте свою дружескую «мешпуху», где каждый был уже известен, но в других областях творческой деятельности: музыка, клипмейкерство, театр. А в серьезном кинематографе эти люди делали первые шаги. И «доброжелатели»-эстеты, как водится, ждали провала. Вышла же спорная и резонансная картина, которую нынче, по прошествии двух десятилетий, в различных информационных источниках и статьях постоянно называют «культовой». Впервые ее показали 10 июня 1997-го на сочинском «Кинотавре». Как уверял Гарик, до этого никто из снимавшихся у него актеров (кроме Харатьяна) фильм целиком не видел. А официальная премьера «Кризиса…» состоялась 26 июня в столичном кинотеатре «Кодак-Киномир». Вскоре после нее мы присели с Игорем «за чашкой чая» и слегка восстановили хронику событий.
«Изначально мы с Ваней Охлобыстиным хотели делать низкобюджетное кино. Денег вообще не было. Но тут наш общий друг, известный театральный продюсер, руководитель компании «Дивертисмент» Толя Воропаев предложил поставить в любом театре пьесу «на Диму Харатьяна». А мы с Ванькой, сочиняя сценарий «Кризиса среднего возраста», как раз на Диму и рассчитывали. Я выдвинул контрпредложение: «Давай снимем фильм, по бюджету равный постановке спектакля в крупном театре». Толя согласился, хотя кино никогда прежде не занимался. И средства-то все равно непонятно было где достать. Проект выглядел каким-то заговором обреченных. Мне пришлось обманывать спонсоров, убеждая их, что они финансируют съемки новых клипов «Неприкасаемых». За небольшие суммы я снял четыре новеллы. Потом получил еще один «транш» и соединил их в одно целое. Бюджет «Кризиса…» более чем скромный – двести с небольшим тысяч долларов. Хотя сейчас и постановки за миллион долларов уже никого в России не смущают. Однако никто из тех, кто посмотрел фильм, не верит, что мы уложились в такую смету. Но это святая правда. Мы еще и в кратчайшие сроки все сделали. Обычно в кино только подготовительный процесс занимает месяца два. А мы сняли «от» и «до» полнометражный фильм за 26 дней. Гонорары актерам платили микроскопические, унизительные просто. Ладно, среди них было немало моих друзей, но ведь в фильме играли и маститые Николай Пастухов, Татьяна Лаврова. Им понравился сценарий. И потом, ты же знаешь сегодняшнюю ситуацию в московских театрах: народные артисты получают гроши. Съемки в кино для них хоть какое-то подспорье.
– Для тебя, полагаю, не секрет, что многие «в кулуарах» весьма скромно оценивают актерский талант Харатьяна. Подчеркивают, что почти весь его послужной список состоит из сериалов и незатейливых комедий. Тем не менее ты в «Кризисе…» сделал ставку именно на него. Это потому, что он ваш с Воропаевым друг?
– Я крайне скептически отношусь к кулуарным пересудам. Тысячу раз убеждался, что подобными уничижительными оценками в основном бросаются люди, ни хрена из себя не представляющие. Есть старая поговорка: «Собака лает – ветер носит». С Димой мы действительно давно дружим. Он – один из тех людей, ближе которых у меня нет. Но дело не в этом. Актер – профессия подневольная, и судить об игре актера по тому материалу, который ему предлагают, неверно. Роли, на которые Диму до 37 лет приглашали, не позволяли раскрыться его драматическому потенциалу. Но я знаю совсем иного Харатьяна. Знаю, что он способен делать как актер. Я видел его театральные работы. Он играет уже второй серьезный спектакль. Наверное, скажу циничную вещь, но в мире сейчас есть только один человек, способный до конца врубиться в дарование Димы. Этот человек – я».
Истовость, с которой Горыныч отстаивает творчество друзей и собственные проекты, идентична его фронтменскому драйву. В ней звенит молодой Северянин. «Я, гений Игорь Северянин,/Своей победой упоен./Я повсеградно оэкранен!/Я повсесердно утвержден!» Или молодой Константин Кинчев: «Быть живым – мое ремесло./ Это дерзость, но это в крови». С тех пор, как Игорь собрал свою первую группу, и до сегодняшнего дня он десятки раз повторял, что всегда уверен в том, что делает, если это касается искусства. Так было и когда он «вторгался» в театр, и когда ворвался в кинорежиссуру. При всем многообразии обе эти среды достаточно герметичны. Условных «чужаков» там принимают и оценивают порой строже, чем «своих». Как и в случае с мхатовской «Злодейкой…», за «Кризис…» в общем (и Харатьяна в роли врача Сергея в частности) Гарик получил амбивалентные и витиеватые отклики критиков. Но главное – всех взбудоражил и собственный «режиссерский стульчик» в отечественном кинематографе обрел.
В журнале «Сеанс» о его первом фильме писали так (цитата из материала Дмитрия Савельева): «…речь в «Кризисе среднего возраста» идет в первую очередь о кризисе среднего возраста Сергея. Ничего вразумительного об этом человеке не скажешь. Кроме того что он положителен, как гардемарин, обаятелен, как мордашка, и изъясняется либо с комсомольскими нотками в голосе, либо с усталой кроткой нежностью. Спору нет, интересная задача – поломать стереотип Дмитрия Харатьяна, предложив ему несладкую безмятежность вечного мальчика. В заслугу Сукачеву – попытка это сделать. Но попытка – не пытка, а желаемое еще не действительное. Видимо, здесь потребны были определенные режиссерские умения и актерские встречные шаги. Не случилось. А случился невнятный человек, скучный, как осенний дождливый день, и хороший во всех отношениях.
Не более внятно выписано и сыграно окружение. Однако закадыка Влад (Федор Бондарчук), медсестра Марина (Евгения Добровольская) и шофер Энджи (Гарик Сукачев) хотя бы органичны в предложенной автором отвязно-наркотической эстетике, в то время как Харатьян начисто из нее выпадает».
Михаил Трофименков в том же издании констатировал: «Кризис среднего возраста – смена радикализма горьким реализмом, если не ожесточенным консерватизмом; осознание смерти как ежеминутной вероятности; восприятие личных, семейных разрывов как непоправимости. Так что фильм Сукачева – факт не столько киноискусства, сколько социальной физиологии». А Юрий Гладильщиков в «Новых Известиях» искал консенсус: «В среде рецензентов «Кризис» принято ругать. Поколенческое тусовочное кино. Про что? Да ни про что! Так вообще: помесь «Старых песен о главном» с журналом «Столица». Клиповый окрас кадров, много-много стеба… Скорее всего, «Кризис» публике не понравится. Но если смотреть непредвзято, он не столь плох – фильм вполне авторский, мужской, разве что неряшливый и недоделанный. О чем? О том! О кризисе среднего возраста как явлении повсеместно-общероссийском».
Про какой все-таки кризис речь, актеры фильма допытывались друг у друга еще в процессе съемок. И точного ответа не находили. Иногда просто отшучивались. Во всяком случае, так говорила Евгения Добровольская. Сукачев через несколько лет после выхода «Кризиса среднего возраста» в одном из интервью попробовал сформулировать, что же скрывалось за тем стебом, недосказанностью, ретроспекциями, даже нравоучениями, которые разглядели в его первом кино критики и зрители.
«Все придуманное там мною и Иваном Охлобыстиным в какой-то степени – провокация. Сейчас название этого фильма стало модным, перекочевало в журналы, телепередачи. Но на самом деле у кризиса нет никакого возраста. Однако внутри себя мы априори понимаем, что есть некий рубеж, когда заканчивается активная пора молодости и наступает зрелость. Возможно, не менее упоительное время. Но за бортом – огромная часть жизни, замечательной, пылающей. И вопрос, как дальше жить: пылать или тихонько тлеть – мучает тебя. Кризис – невидимая внутренняя преграда, воздвигнутая для того, чтобы выйти на условно другой уровень самосознания. Период испытания и осмысления себя самого. А уж творчество бескризисное просто противопоказано. Вот котенка ткнули мордой в блюдце с молоком. Он мяукает, стонет, чуть ли не задыхается из-за отсутствия кислорода, а потом проникается вкусом молока, вкусом жизни. Мы переживаем страшные моменты в ощущении собственного бессилия, бездарности, бессмысленности всего, нежелания жить. Но потом безысходность прорывается новой энергией, новыми идеями, желаниями».