Куда и зачем выехал Френкель, где он в данный момент находится, не всегда мог быстро узнать даже Сталин. Что неизменно выводило вождя из себя. И за что постоянно получали нагоняй и нарком Берия, и секретарь вождя Поскрёбышев. Точно так, как зэк из тесной камеры рвётся на этап, Френкель рвался за пределы городов на необъятные просторы страны. А постоянная боязнь нового ареста подобно катализатору усиливала его тягу к быстрому, не подконтрольному никому передвижению. Во время войны в быт военных и чекистов прочно вошло понятие «тревожный чемодан». В нём, как правило, хранилась полевая форма, предметы личной гигиены и небольшой набор продуктов сухого пайка.
Всё, что позволяло быстро собраться и выехать на фронт по тревоге. Отсюда и название чемодана. Был такой и у Нафталия Ароновича. Но его отличали некоторые специфические особенности. Во-первых, он был большего размера, чем обычный средний чемодан. Во-вторых, набор вещей, от зимней генеральской папахи до шерстяных носков, был исключительно утеплённый даже для холодного времени года. Запас продуктов был рассчитан больше, чем на три дня. И самое главное, на дне этого чемодана всегда лежал Уголовный кодекс последней редакции. Даже после войны и после выхода в 1947 году на пенсию по состоянию здоровья персональный пенсионер и орденоносец хранил под кроватью заветный чемодан. До самой смерти в тысяча девятьсот шестидесятом году.
Глава 5Я выбираю тишину
1934 год. Май, декабрь. Западная Сибирь
Точно так, как научная интеллигенция раздражается от очередного упоминания об изобретении вечного двигателя, сибирские чекисты нервничали от любого упоминания о золоте Колчака. Начальник Томского оперативного сектора ОГПУ, а затем начальник городского отдела НКВД Матвей Миронович Подольский не был исключением. Но если нервозность учёных при возникновении вопроса о вечном двигателе оставалось нервозностью и только, то вопрос о золоте Колчака почти всегда таил для чекистов смертельную опасность. Это золото время от времени проявляло себя с самой неожиданной стороны, проявляясь в самый неподходящий момент. Так произошло и сейчас.
Только закончили громкое дело о военно-монархической организации в Томске и обмыли награды, как пришлось заниматься чисткой в своих рядах. Сначала жена одного, затем и другого сотрудника сдали в пункт приёмки золота царские золотые червонцы. В экономический отдел краевого управления НКВД ушла сводка. И уже через несколько дней на стол начальника Томского отдела лёг приказ о проведении служебного расследования. Новосибирск прямо спрашивал: «Не из золотого ли эшелона эти червонцы?»
– Паша, ты в Томске с девятнадцатого года. Скажи мне, существует золото Колчака или это байка чистой воды? – спросил Подольский Железнова.
Железнов, облачённый в элегантный гражданский костюм серого цвета, внешне совсем не был похож на революционного матроса, каким он когда-то был. Не походил он и на чекиста, которым являлся по должности. Годы, прожитые с Асей, сказались на нём благотворно. Он бросил пить и курить. От этого выглядел моложе своих лет. Заочно окончил институт и получил востребованную специальность инженера железнодорожного транспорта, которая пришлась кстати в системе Главного управления лагерей. Семья теперь жила на два дома. Одна квартира была в Томске, другая в посёлке Асино, где силами заключенных велись работы по строительству железной дороги.
– Матвей Миронович, мы с женой в театр собрались, – попытался уйти от разговора Железнов.
– Подождёт твой театр! – повысил голос Подольский.
В гостиную вошла Ася. Вечернее бархатное платье облегало её стройную фигуру. Озабоченный служебными вопросами Подольский непроизвольно упёрся взглядом в украшения на хозяйке дома. Все они были серебряными. И маленькие серёжки в ушах, и цепочка поверх платья на груди, и красивый браслетик на запястье, и скромное колечко на мизинце. «Всё из серебра. Никакого золота», – профессионально отметил чекист.
– Добрый вечер, Матвей Миронович, – поздоровалась хозяйка.
– Здравствуйте, Ася Тимофеевна.
– Павел, оставайся дома. И прими гостя как следует. Я стол на кухне вам накрыла. Мы с Машей сходим на премьеру вдвоём. Он, Матвей Миронович, театр терпеть не может. Так что вы невольно избавили его от необходимой муки.
Железнов, действительно ненавидевший театр, в другой раз был бы рад такому повороту событий, но и беседа с начальником городского отдела НКВД не прельщала его большим количеством положительных эмоций.
– Мы идём? – заглянув в гостиную, спросила пятнадцатилетняя дочь Павла и Аси – Мария.
– Идём, дорогая, – ответила за двоих Ася.
– Не иначе как на бывшего князя Голицына решили посмотреть? – с иронией поинтересовался Подольский. – Что-то опять развелось у нас бывших князей да княгинь… Шихматов-Ширинский, Урусова-Голицына, Волхонский с Волхонской…
– Голицын давно не князь. Он актёр Алвегов и никто больше, – жестко ответила Ася.
– Алвегов очень хороший актёр, – добавила из-за спины матери Мария.
– А мы, дураки, не понимаем, что Алвегов – это сокращённое Александр Владимирович Голицын, – рассмеялся Подольский.
– Идём, – жёстко сказала дочери Ася и, не прощаясь с гостем, вышла из комнаты. Слышно было, как через несколько секунд хлопнула входная дверь.
– Завидую я тебе, Железнов, – сидя за обеденным столом на кухне и закусывая водку сыром, говорил Подольский.
– Мы живём в такое время, когда никому завидовать нельзя, – парировал Павел Иванович.
– А вот это ты правильно говоришь, – согласился Подольский. – Однако жена у тебя, на зависть всем нам, не только красавица, но и умница. Ни одной золотой побрякушки на ней нет. А ведь должны бы быть… Сколько через наши руки золота проходило! Ты запретил носить или сама догадалась?
– Золото, что я домой в гражданскую и в двадцатые приносил, она, не поверишь, выбрасывала. В окно…
– Серьёзно? Слушай, действительно умница. Недаром ты её именем целый населённый пункт назвал. Красиво получилось. Поэтично, я бы сказал. Была Ксеньевка, деревня задрипанная, а теперь рабочий посёлок Асино… Деревню в честь великой княгини назвали, а мы её в город почти переименовали. В честь жены чекиста переименовали…
– А что не добавил, что ещё и в честь купеческой дочери?
– Да ладно ты… Так что ты о золоте Колчака думаешь-то? – вернулся к главной теме Подольский.
– А тут думай не думай – всё равно любое упоминание об этом золоте значит одно – смерть. Часто мучительная смерть…
– Как это? – удивился Подольский.
– А вот так… Если знаешь что-то об этом – почему молчал до сих пор? Если ничего не знаешь – чего языком треплешь? А если у тебя золото нашли – то почему это не золото Колчака? А если при аресте и обыске золота нет, то куда ты его дел? В глаза, в глаза смотреть, гражданин Подольский! – мрачно пошутил Павел Иванович.
– Лихо это у тебя получается! – наливая в стакан водку, серьёзно сказал Подольский.
– Это не у меня, Матвей Миронович. Это у нас.
– А что делать? – выпив водку, спросил начальник городского отдела.
– Гасить на корню все слухи о золоте Колчака как провокаторские и контрреволюционные. Вот что делать.
– У меня такое подозрение, что нынешний Торгсин – самая настоящая и провокация, и контрреволюция, и диверсия против советской власти. Это ещё хлеще НЭПа будет. И всё как всегда из-за баб… Они, дуры, даже не подозревают, что наш экономический отдел фиксирует всю приёмку золота. Одной новую шубу захотелось из торгсиновского магазина, другая и вовсе на чулки капроновые повелась… Сучки недоделанные… И всё за царские червонцы. А умишком своим куриным сообразить не могут, что царский чекан на руках, по нынешним временам, самая страшная улика и прямое доказательство укрывательства и заговора. Как думаешь, новая чистка у нас будет?
– Думаю, что будет. И не малая чистка, и ещё не одна…
– Но почему? За что? Мы же не по своей воле свой процент с конфискованного золота раньше брали!
– Ты ещё скажи, что во время Гражданской войны нам сам товарищ Троцкий разрешил его брать…
Помолчали, размышляя каждый о своём.
– Слушай, а у вас, в ГУЛАГе, как обстановка?
– У нас ещё забавнее. До тебя не доводили наши требования?
– Какие требования?
– Значит, не доводили. Хотя, скорее, эти вопросы в центре решаются. Большая масса специалистов там сосредоточена.
– Каких ещё специалистов?
– Квалифицированных. Или ты думаешь, что заводы и железные дороги строят только рабочие? В лагерях инженеры нужны, технологи, бухгалтеры, нормировщики, в конце-то концов. Тебя вот актёр Алвегов, смотрю, раздражает. А что делать, когда актёры из рабочих и крестьян слова коверкают, а по сцене и вовсе ходят как в штаны наложили?
– Вон оно как оборачивается? А мы-то всё повторяем, что они пыль лагерная… Мне на днях один уголовный сказал, кто мы такие…
– И кто мы?
– Да и повторить-то неприлично. Уел, покойник… Два дня прошло как сказал, а вот же забыть не могу. «Перхоть, – говорит, – вы подзалупная… Пук из жопы – вам цена…»
Цены были разные… Пайковые, государственные, коммерческие и торгсиновские… Пайковые цены существовали только на бумаге и, как правило, количество и качество продуктов пайка зависело от занимаемой должности получателя, но никак не от цен на продукты.
Паёк на двенадцать рублей рабочего и чиновника иногда отличался так, как может отличаться автомобиль от своего макета. А двенадцать рублей в золоте – были уже другой песней.
Цены государственные были самыми низкими, но приобретать по ним товары и продукты можно было только на основании карточек. Или же без карточек, но то, что не пользовалось никаким спросом. Карточная система предполагала ещё и замещение дефицитных товаров и продуктов не дефицитными.
Коммерческие цены, последний отголосок капитализма и НЭПа, были самыми высокими. Отпускались по ним любые товары, но только за немалые деньги. И, наконец, цены были торгсиновские… Какое место в этой шкале цен они занимали, сказать теперь сложно. Нельзя сказать, что они назначались с потолка. Скорее их можно было бы назвать именно рыночными. В течение пяти лет всё торгсиновское ценообразование точно специально выстраивалось таким образом, чтобы не мытьём, так катаньем изъять у населения золото.