Формальным поводом для следующей знаменательной встречи – в кабинете Судоплатова – послужила сдача Суровцевым своих орденов и документов на длительное хранение.
– Интересная у вас биография, – разглядывая царские ордена, разложенные на столе, произнёс Судоплатов.
– Насколько биография интересная, настолько мучительная и странная, – согласился Сергей Георгиевич.
– Вы ничего о проекте постановления Совета народных комиссаров от двадцать четвёртого апреля не слышали? – поинтересовался Павел Анатольевич, раскладывая старорежимные награды генерала согласно их статуту.
– Нет, – ответил генерал, – о чём, собственно говоря, речь?
– Предлагалось приравнять бывших георгиевских кавалеров к кавалерам ордена Славы, со всеми вытекающими льготами. Ещё и разрешить ношение на груди колодки с георгиевской орденской лентой установленного цвета.
– Интересно, – искренне удивился Сергей Георгиевич.
– Не то слово, – согласился обычно молчаливый Эйтингон, – прежним крестоносцам следовало выдавать орденские книжки ордена Славы с пометкой «бывшему георгиевскому кавалеру» на основании «подлинных приказов или послужных списков». Сотрудники особых отделов фронтов и округов с карандашами в зубах побежали в штабы переписывать списки бывших…
– И ряды кавалеров заметно поредели, – сделал вслух вывод Сергей Георгиевич.
– Не всегда, – с улыбкой заметил Судоплатов, – нашлись чудаки, которые стали носить даже не колодки, а сами кресты… Драматург Вишневский, например, расхаживает везде с крестами на груди.
– Баловство, да и только, – с недоумением произнёс генерал, – к какому, например, нынешнему ордену приравнять моего Владимира с мечами второй степени? Да как-то и неловко даже его на шее носить при пуговицах с советским гербом… Нет, в одну и ту же реку нельзя войти дважды.
– А кто занимался у нас введением погон, не подскажете? – лукаво поинтересовался Эйтингон.
– Понятия не имею, – не менее лукаво ответил генерал.
– Авантюрная у вас биография, – переключил своё внимание на советские ордена Судоплатов.
– Да нет же, – не согласился Суровцев, – совсем не авантюрная… Просто не везло…
– А по наградам этого не скажешь, – не согласился Эйтингон.
Набор орденов советских тоже был более чем интересным. За каждым была своя история. Орден Красного Знамени был получен за Финляндию. Орден Александра Невского первой степени был вручён за срыв вражеской операции на Ладоге. Орден Отечественный войны за разработку операции «Курьеры». Были ещё два полководческих ордена, оба второй степени. Орден Суворова и орден Кутузова были получены за участие в планировании контрнаступления на Курской дуге и за наступательную операцию «Багратион» в Белоруссии. Медали опять же… Юбилейная медаль «Двадцать лет РККА». За боевые заслуги. За оборону Москвы. За оборону Ленинграда.
– Личного архива у меня нет. Но есть один вопрос, касающийся документального подтверждения моего существования, – придвинув к орденам наградной наган от командования Первой конной армии, произнёс Суровцев.
– Задавайте свой вопрос. Если сможем – ответим, – пообещал за себя и за Эйтингона Судоплатов.
– Где находится сейчас и где будет храниться моё личное дело?
– Какое из них вы имеете в виду? Личное или служебное? – спросил уже Эйтингон.
– Я разумею то, на котором в графе «агентурный псевдоним» написано «Грифон»… Я видел его на столе у Павла Анатольевича и на столе начальника разведывательного управления Фитина.
– Вопрос непростой… Слово «грифон» вписал своею рукой товарищ Сталин. Значит, место хранения не наркомат, – сделал вывод начальник четвёртого управления НКВД.
– Пусть вас это не тревожит, – высказал своё мнение Эйтингон, – после операции вашего исчезновения в том деле появится только справка о прекращении делопроизводства. Естественно, с указанием причины. Она, причина, как мы с вами решили, будет более чем уважительной.
– Ну что ж. Пусть будет так. В конце концов, моё будущее туманно, но может сложиться так, что оно более выигрышное, чем даже у вас, – улыбаясь, согласился генерал.
– Что вы этим хотите сказать? – скорее интуитивно, чем исходя из логических умозаключений, тревожно спросил Судоплатов.
– У вас положение более опасное, чем у меня, – заявил генерал.
И если улыбчивый Эйтингон продолжал как ни в чём не бывало загадочно улыбаться, то Судоплатов почти разозлился:
– Чем это опаснее? – искренне недоумевал генерал-лейтенант государственной безопасности.
– Товарищ генерал намекает на наши непростые биографии, – теперь без улыбки предположил Эйтингон.
– Вы правильно меня поняли, Наум Исаакович. Устранение Троцкого вам никогда не простят по обе стороны нашего невидимого фронта. Политические круги не забывают про уничтожение своих представителей. А противоположные им силы имеют обыкновение менять свои взгляды в зависимости от политической конъюнктуры. А то и вовсе отказываться от многого из того, что они ещё вчера вытворяли. А уж как они не любят свидетелей и исполнителей своих прежних замыслов и дел – в словах не опишешь. Бойтесь мести за ликвидацию Троцкого… Теперь говорят, что Ленин живее всех живых. Вы уж простите за контрреволюционное высказывание, но, думается, что блистательный Лев Давидович куда живее несравненного Владимира Ильича. Я не провидец, Павел Анатольевич и Наум Исаакович, но с большой долей вероятности могу утверждать, что так или иначе, но пламенного революционера Троцкого вам ещё припомнят. Было бы лучше, если кто-нибудь проломил ему череп лет на двадцать пять раньше вас. Впрочем, и так всё случилось вовремя. Сейчас в пломбированном вагоне в Россию отправить западным мудрецам положительно некого. И мы меньше всего желали бы, чтоб после войны сюда опять заслали какую-нибудь революционную компанию.
– Кто припомнит? – совсем уже зло поинтересовался Павел Анатольевич, пропустив совсем уж контрреволюционное высказывание про пассажиров пломбированного вагона.
– Спросите у пророков, – попытался отшутиться Суровцев.
– У нас с недавнего времени завёлся один пророк, – в этот раз без своей обычной улыбки сказал Эйтингон, – Мессинг его фамилия. Работает артистом. У него, что ли, спросить?
– Душа норовит бросить бренное тело, отчаянье числя за зло… Угадывать мысли – опасное дело и пакостное ремесло, – вдруг заговорил генерал стихами.
– А это ещё откуда? – спросил Эйтингон.
– Малоизвестные стихи Фёдора Тютчева. Называются «Пророк», – ответил Суровцев.
– Врёте? – беззлобно поинтересовался Эйтингон.
– Конечно, – легкомысленно подтвердил генерал.
– Так кто, по-вашему, не простит? – всерьёз встревожился предыдущим заявлением Суровцева Судоплатов.
– А это вы уж сами определите. Может так статься, что кроме как в советской тюрьме и укрыться будет негде, – без всякого сомнения в голосе заявил Сергей Георгиевич.
– Типун вам на язык, – беззлобно парировал Эйтингон и опять заулыбался своей хитрой улыбкой. – По-хорошему, ваше назначение надо бы хорошенько обмыть, – неожиданно заявил он, – да что-то компания подобралась странная какая-то. Павел Анатольевич спиртное на дух не переносит. Вы, товарищ генерал, идейный противник пьянства. Мне ничего другого не остаётся, как только помалкивать.
– Компания хорошая, – согласился Суровцев, – и не стоит её осквернять пьянством. А то получится в соответствии с одним высказыванием Чехова: «Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец».
– Опять врёте? – рассмеявшись, спросил Наум Исаакович.
– На этот раз истинная правда. Это из записных книжек писателя. Правда, наши национальности нуждаются в серьёзных уточнениях.
– У меня жена, кстати говоря, еврейка, – не принимая шутливого тона, сказал Судоплатов.
– До недавнего времени – это почти устоявшаяся партийно-чекистская традиция. А вот у меня жена с татарской кровью. Можно сказать, восстановленная традиция русского дворянства, – в свой черёд серьёзно заявил генерал.
– Самое интересное, что в минуту опасности мы все становимся русскими, – точно удивился вслух Эйтингон. – Кто-то правильно заметил, что «русский» – прилагательное. Тогда как все другие национальности – имена существительные.
– Нам вряд ли придётся ещё когда-то спокойно поговорить, – серьёзностью тона беря на себя внимание, заговорил Сергей Георгиевич, – и вот что я хотел бы вам сказать. Это только сначала в том, что произошло с Россией, мне, и таким, как я, виделись козни масонов и подрывная деятельность революционных партий разного толка. Потом различали деятельность разведок, среди которых наглостью и циничностью особенно бросалась в глаза разведка английская. После этого короткое время различали заговор англосаксов и еврейских финансовых воротил. И всегда важно помнить, что именно англосаксы всегда действуют чужими руками. Вот так, в конце концов, понимаешь, что мировой заговор против России строится куда как с более серьёзными людьми и с другими вескими мотивами. И это мотивы мировоззренческие…
– А подробнее, – попросил разъяснения Судоплатов.
– А если подробнее, то вы не хуже меня знаете, что и в Германии, и в Англии, и в Америке большинство людей сотрудничают с нами отнюдь не из материальных и даже не из идеологических соображений. Они не верят в коммунистические идеалы. Но наши зарубежные союзники понимают, что только с Россией, какая бы она ни была, можно противостоять глобальным политикам, целью которых является мировое господство капитала любой ценой… С единой целью подчинения и эксплуатации всех и вся. А русский тем и опасен, что он будет всегда стоять на берегу Байкала и любоваться озером-морем, – охотно продолжал Суровцев. – Ему, русскому, никогда и в голову не придёт разлить водоём по бутылкам и продать его в бутилированном виде в страны с недостатком пресной воды. Русский не станет уничтожать местное население, считая его частью ландшафта того края, в который он пришёл. И запахивать под пашню он всегда будет столько земли, сколько нужно для жизни, но не для продажи. А наши неудавшиеся завоеватели всё сетуют, как мы нерачительны и бестолковы. Вот они и идут к нам переучивать нас, нецивилизованных. Кто-то и вовсе, как Гитлер, например, уверен, что нас можно заставить ещё и работать на кого-то, кроме самих себя.