Я уже делал самостоятельно типовые операции и двенадцать раз сделал операции с применением капроновой ленты вместо фасции. В журнале «Травматология и ортопедия» напечатали мою статью об этом опыте. На дежурствах мне доверили быть старшим — это была очень ответственная работа.
Однажды профессор Языков позвал меня в кабинет.
— Володька, по моей просьбе на нашу кафедру выделили еще одно место ассистента. Как ты думаешь, кого взять на это место?
— Дмитрий Ксенофонтович, я просто не знаю.
Он хитро уставился на меня:
— Не знаешь? А я знаю: я хочу перевести тебя в ассистенты.
Я опешил. Должность ассистента профессора была моя мечта в будущем, после защиты диссертации. Это было высокое положение и оплачивалось хорошо.
— Спасибо, конечно, но я в аспирантуре только первый год, а полагается три.
— Вот в этом все дело. И к тому же ты не член партии. Но я боюсь, что мне станут навязывать какого-нибудь дурака с партийным билетом или какую-нибудь блядь, которая спит с большим начальником. Чтобы перевести тебя, я должен заручиться чьей-то мощной поддержкой. Вот что: поедем к Ермакову, начальнику управления кадров министерства. Он мужик добрый, но предупреждаю: он — взяточник.
Я смутился: давать взятку должностному лицу — это уголовное преступление.
— Дмитрий Ксенофонтович, я не знаю, как это делается и сколько может стоить?
Языков ухмыльнулся:
— Сколько? По секрету скажу: я знаю случай, когда он помог еврейскому мальчишке поступить в институт, за это родители парня подарили его жене брильянтовые сережки.
— Ого! Такой подарок я не осилю.
— Я и не хочу, чтобы ты так потратился. Я постараюсь уговорить его на банкет в хорошем ресторане. Он это тоже любит. И безопасно, и обойдется рублей в четыреста-пятьсот.
— Ну, банкет я осилю, и банкет не преступление — судить не будут.
В Министерстве здравоохранения происходили большие перемены: министром недавно назначили Сергея Курашова, который до этого был заместителем директора нашего института. Курашов назначил бывшего министра Марию Ковригину директором нашего института. Про Ковригину ходили слухи, что она была любовницей Михаила Суслова, главного идеолога партии, и за это получила пост министра. В Управление кадров новый министр назначил Владимира Ермакова.
Я, конечно, был далек от тех перемещений и «подводных течений» с большими интригами. Все это доверительно рассказывал мне Языков по дороге в министерство:
— Все они продажные партийные суки, мать их… И чем выше, тем больше. Вот я уже и профессор, и старый человек, а все равно, чтобы взять себе ассистента, какого хочу, или избавиться от того, кого не хочу, мне приходится просить и заискивать. Я тебе это потому говорю, чтобы ты знал, в каком мире ты живешь, среди каких людей тебе придется вращаться. Пригодится, если сам когда-нибудь станешь профессором. Вот сейчас ты увидишь Ермакова и поймешь — у него на лице написано, что он взяточник. Уважать его я не могу, но буду перед ним ваньку ломать, чтобы он помог мне взять тебя.
Ермакову немного за сорок — одутловатое лицо кабинетного работника и любителя выпить — «испитое»; лысинка, слегка прикрытая редкими волосами; глаза, бегающие и сверлящие, — как будто все время что-то оценивают и чего-то ждут. Он обрадовался Языкову, они обнялись и расцеловались. Языков его поздравил с повышением:
— Я всегда считал, что тебе на роду написано быть начальником.
— Стараемся, стараемся, — похохатывал Ермаков.
— Надо нам это вместе отметить.
— Да, надо бы, конечно, только вот все некогда.
— Так за чем дело стало, мой молодой помощник готов устроить банкет на славу. У нас к тебе дело: у него уже почти готова диссертация, я хочу забрать его из аспирантуры и перевести в ассистенты. Только он не член партии. Помоги, а он в долгу не останется.
Ермаков немного задумался, прикидывая — выгодно ли ему?
— Что ж, если вы просите, так поможем — ради вас я согласен.
— Где скажешь?
— Давайте в «Арагви», только в отдельном кабинете, чтобы нас не видели. Ждать меня снаружи у входа не надо, я сам приду. Жена придет отдельно. Позовите только своих — вашего доцента Ксану и подругу моей жены Нину Иванову. Их я знаю, а чужих не надо.
Было ясно — он не хочет никаких свидетелей.
Грузинский ресторан «Арагви» был одним из самых дорогих. Кроме грузинских дельцов, его облюбовали для себя московские бюрократы-начальники. Официанты были избалованы большими «чаевыми», а дирекция — разными сомнительными делами.
Ирина, конечно, была в курсе предложения Языкова и цели предстоящего банкета — мы всегда рассказывали друг другу свои дела. Обещанная должность была для нас обоих подарком судьбы. Но мы чувствовали себя неловко из-за этого банкета: если профессор считал, что я заслуживал место ассистента, так почему надо тратиться и угощать какого-то чужого человека? Я передал Ирине слова Языкова: «Я тебе это потому говорю, чтобы ты знал, в каком мире ты живешь, среди каких людей тебе придется вращаться. Пригодится, если ты сам когда-нибудь станешь профессором».
Я предупредил ее:
— Конечно, тебе полагается идти со мной. Но удовольствия ты там не получишь. Решай.
— Скажи, что я нездорова, — отговорилась она.
В назначенный день я приехал в ресторан пораньше, прошел в отведенный нам дальний кабинет и стал обсуждать меню с официантами. Они привыкли иметь дела с крупными тузами и забросали меня грузинскими названиями дорогих блюд: сациви, лобио, харчо, хачапури, лаваш, чурек, шашлык по-карски… По всему получалось, что это обойдется около четырехсот рублей. Чтобы слегка сократить расход, я попросил:
— Подайте две бутылки коньяка «три звездочки», подешевле, но налейте его в графины.
Ермаков приехал раньше других, по-хозяйски оглядел стол:
— Скажи, чтобы поставили четыре бутылки коньяка «особый», самый дорогой, и чтобы подали в бутылках — без обмана.
Первый тост произнес Языков — громогласно и немного подобострастно:
— За нашего дорогого друга Владимира Ермакова, человека широкой души, большой доброты и самых лучших душевных качеств. Он заслуженно получил высокий пост: поднимем бокалы и пожелаем ему успехов в новой работе и счастья в личной жизни!
Все полезли чокаться с дорогим другом. Пить полагалось до дна. Потом пили за подругу жизни, тоже до дна. Потом каждый опять поднимал тост за Ермакова и его жену. И опять все лезли чокаться. Пили за всех, дошла очередь и до меня, Ермаков сказал:
— Пожелаем молодому ассистенту успехов.
Языков мне подмигнул: это равносильно утверждению в должности.
Шла настоящая русская пьянка, все захмелели, больше всех сам Ермаков — его душа это обожала. Он разошелся и рассказывал сальные анекдоты, годные в солдатских казармах:
— Пришел балагур-солдат из увольнительной, ребята его обступали, ждут рассказа. Он сапоги стащил, портянки развернул и говорит: «У невести был — на-еб-си!». А еще — спрашивают старого еврея: «Рабинович, вы еще ебетесь?» — «Да, ебусь, только после меня надо переебывать».
Пьяные женщины истерически взвизгивали, хохотали. Он запел матерные частушки:
Сверло — колун,
Топор — пила,
Пизда по старице плыла,
Перепоясана ремнем,
Эх, поебемся вечером!
Языков слегка похохатывал громким басом — видно было, что удовольствия не получал. Я стеснялся и пьяно улыбался на этот разгул бюрократа-взяточника. А он разошелся:
— Я кто? Я Ер-ма-ков! Мой род от Ермака! Мы завоевали Сибирь! Я все могу!..
На прощанье он полез целоваться со всеми, достались лобызания и мне. Вдвоем с Языковым мы поддерживали его при выходе из ресторана. На следующий день я смущенно поблагодарил Языкова:
— Спасибо вам за помощь. Я понимаю, что вы вытерпели этот разгул ради меня.
— Да, терпеть приходится. Помнишь старую истину из «Горя от ума»: «служить бы рад, прислуживаться тошно»? Тошно, а коль надо чего-нибудь — и приходится.
Ирине я только сказал:
— Дело улажено. Но хорошо, что тебя там не было — я бы не смог смотреть тебе в глаза.
Улучшение жизни
Два важных события в нашей жизни произошли к моему тридцатилетию: я стал ассистентом кафедры и моему отцу дали, наконец, квартиру на всех нас.
Ассистент — это солидное положение, особенно для моего возраста. Оно давало перспективу дальнейшего научного роста и зарплату в три раза больше прежней. Когда защищу кандидатскую диссертацию, она возрастет еще — надбавка за ученую степень. Мы с Ириной вздохнули свободней: она все еще не работала и материально мы были очень стеснены. Родители нам помогали, но ведь каждому хочется иметь свои деньги, особенно с возрастом. Теперь я мог сказать, что опроверг все три пункта маминой поговорки: «В двадцать лет ума нет — и не будет; в тридцать лет жены нет — и не будет; в сорок же денег нет — и не будет». Все уже было.
Квартиру отцу дали, когда ему было уже почти шестьдесят лет, после двух лет нервотрепки и тяжелой борьбы с бюрократией. Ничего в Советском Союзе легко на доставалось. По всем статьям закона нашей семье полагалась квартира — каждому было положено по 9 квадратных метров, и отцу с научной степенью еще дополнительные 10 квадратных метров — всего 55 квадратных метров. Нам выделили только 36 квадратных метров, мало для пятерых — родителей и нас. Но даже при этом районные власти тянули, тормозили и отказывали. Мы вынуждены были искать рычаги поддержки. Знакомый депутат районного Совета доктор Рафаил Зак помог нам преодолеть бюрократический барьер.
Квартира в новом строящемся районе Москвы — в Черемушках. В те годы по указанию Хрущева строили много стандартных блоковых пятиэтажных домов с низкими потолками. Правительство всё-таки спохватилось, что надо развивать жилищное строительство. Но Хрущев громогласно заявлял на партийных съездах, что он против «архитектурных излишеств», и поэтому строительство домов было доведено до минимума затрат. Отсюда и плохая планировка, и плохое качество домов. Остряки назвали их «хрущобы». После двадцати четырех лет жизни в деревянном бараке мы переехали из трущобы в хрущобу. Наш дом был далеко от работы, далеко от центра и далеко от метро. Но все равно — это была большая общая радость. Наконец-то мы с Ириной после трех лет раздельной жизни станем жить семьей.