До своих нар добраться я так и не успел. Входная дверь в барак распахнулась, с грохотом ударившись о камень. Я не шелохнулся, а вот другие сбившиеся мигом подобрались и вскочили.
— Кажется, это к тебе, — прогундосил мой «сосед» сверху, спрыгивая на пол.
В проеме стояли четверо. Та самая троица, что вела меня из подземелья, но теперь без масок. А с ними — второй близнец Ивлев, смотрящий на меня с лицом, перекошенным от злости. На колено у него был наложен фиксатор.
— На рассвете будет перепись, — дребезжащим голосом сказал «одноногий». — Готовьтесь, сбившиеся!
Казарма словно вдохнула и… не выдохнула. Все замерли и начали переглядываться украдкой. Тот безымянный, что все время кашлял, сжал кулаки.
— Это из-за тебя… — процедил он у меня за спиной.
Я пока не знал, что такое «перепись», но видел, что новость соседям явно не понравилась. Мужики занервничали, начали опускать глаза, переминаться с ноги на ногу.
— Тебя опросят, — сказал Ивлев-старший, глядя мне прямо в глаза. — И зарегистрируют.
В глазах Михаила застыл знакомый мне блеск — такой бывает у собак, которых натаскали выполнять команды. Близнец зло сплюнул себе под ноги.
— Так мне радоваться или огорчаться? — я с издевкой вскинул бровь.
— Посмотрим, как ты запоёшь, когда Учитель проверит твой сбой, — крякнул второй братец.
Голос у него был тонкий, как натянутая струна. Будь их воля, и Рома с Мишей, не дожидаясь завтрашнего дня, прямо сейчас вкатали бы меня в пол. Но что-то их останавливало. Либо воля Астахова, резко обнаружившего пользу в моем пребывании в приюте. Либо страх самих близнецов, укоренившийся в их сердцах после моей победы над Демидовым.
Роман улыбался, но я видел, как в его шее сбивается ток одного из каналов. Импульс шел ломаный, с перебоями. Узел был напряжён.
Сбой на самом деле был у него, а не у меня.
Я смотрел на близнеца не опуская глаз, как врач на вскрытое тело, будто решая, где сделать новый разрез.
— Жрите, — Роман небрежно бросил в центр зала миску с рисом, как подачку.
Миска стукнулась о доски, рис рассыпался на грязный пол. На губах Ромы мелькнула кривая усмешка. Не просто презрение — это была некая больная, нездоровая удовлетворенность. Он наслаждался властью, унижая тех, кто слабее. От моего взгляда не ушло, что чернь внутри него будто бы задвигалась чуть быстрее. Гниль, пожирающая изнутри Романа, словно требовала новых порций жестокости. Так организм, подсевший на наркотик, требует новую дозу.
Они ушли.
Как только дверь за ними захлопнулась, казарма снова ожила. Один из сбившихся рванул к миске, следом бросился второй. Два тела схлестнулись над жалкой пайкой.
Первый достал самодельную заточку из ложки, обточенной о камень. Замахнулся в плечо второго. Убивать он не собирался, но хотел оставить конкурента голодным.
Он завел руку, но… в следующий миг его колено вывернуло внутрь. Сбившийся завизжал, и оружие выскользнуло из пальцев, лязгнуло об каменный пол.
— Не трожь, — предупредил я, когда второй потянулся за заточкой.
Он не послушал. Тогда я едва коснулся ритма в его запястье, и пальцы оттопырились пятерней. Ложка-лезвие упала и осталась лежать на холодном камне.
— Ты мне сломал руку! — взвизгнул он.
— Я предупреждал.
Никто больше не пошел за рисом, вместо этого все попятились к стене. Тот самый молчаливый парнишка вытер пот со лба, будто в бараке стало душно. Но нет… просто стало ясно, что правила теперь изменились.
Я подошёл к миске, посмотрел в нее. Запах был кислый, откровенный тухляк — даже тараканы, пожалуй, обошли бы стороной.
Съесть это значило признать, что ты такой же, что тебя сломали. Но отказом я бы поставил себя выше остальных. Оба варианта были неправильными.
Я взял миску, поднял.
— Берите, — сказал я, обведя взглядом сбившихся. — Каждый свою часть, не больше и не меньше.
Сбившиеся, вжавшись в стену, замерли, но один все же шагнул и забрал свою порцию. Остальные подтянулись не сразу, но голод не тетка, он перебарывает страх. Тухлый рис начали делить, ругаясь, как свора псов.
— Куда хапаешь?
— А сам-то куда грабли тянешь!
Мою порцию оставили нетронутой.
Рис был теплым, но запах напоминал кисель из гнили и ржавого железа. Я не собирался это есть. Просто не хотел, чтобы кто-то подумал, будто я ставлю себя выше остальных.
Каждый из сбившихся клал свою порцию на вырванную страницу из книги. Ее попросту раздербанили, вырвав из нее листы, заменившие посуду в этой дыре.
Свою порцию я взял вместе с чашкой, пошел на свое место и решил полистать книгу. Вернее, то, что от нее осталось. Провел пальцем по строкам. Читать было тяжело, ведь многие буквы были стерты, но общая картинка всё-таки складывалась.
«…Изначально существовало двенадцать Узлов, двенадцать гармоний, на которых держался мир. Каждый Узел — это источник силы, центр порядка и стабильности. Двенадцать школ охраняют Узлы, регулируют энергию мира и направляют ее течение. Школы — это не просто кланы или рода, это двенадцать философий жизни, двенадцать способов существования. Каждая школа развивает свой боевой стиль, который отражает ее суть, ее предназначение. Стиль — не только искусство боя, это философия, через которую ученик сливается с Узлом, приближаясь к истине, раскрывая свой потенциал.»
Я аккуратно обвёл казарму взглядом, не поднимая головы. Все затихли — только ли потому, что делить было больше нечего, и каждый сидел над своей горсткой?
Я снова углубился в чтение, почти как в расшифровку.
'Идущие по пути ученики проходят ступени: первая ступень — Новичок, тот, кто чувствует ритм Узла и начинает обучение. Вторая ступень — Ученик, кто освоил базовые техники и способен контролировать потоки. Третья — Воин, мастер стиля, способный встраиваться в общий ритм своей школы. Четвертый — Наставник, кто может учить других, формировать течение энергии в пределах школы. Пятая — Мастер, способный влиять на ритм и течение энергии всего Узла. Шестая — Хранитель Узла, фактический лидер школы, полностью слившийся с энергией Узла и способный контролировать её потоки.
Высшая ступень пути — Единение, когда человек становится частью Узла, утрачивая телесную форму и существуя в чистом потоке энергии. За всю историю лишь немногие достигали Единения…'
Дальше слова обрывались. Не хватало листов, они были вырваны.
— Эй, — сказал я негромко, позвав соседа. — Иди сюда.
— Чтобы ты меня опять за нос схватил? — заворчал сосед.
— Сюда иди, говорю.
Он нехотя спустился, держа в руках свой листок с рисом — видно, небыстро эта тухлятина впихивалась даже и в привычную глотку, покосился на меня настороженно.
— Хочешь рис? — спросил я.
— Хочу…
— Тогда бери мой. Ешь из миски, а лист мне отдай.
Сосед отрывисто закивал, принимая обмен. Аккуратно свалил воняющую кашицу в миску и отдал мне свой лист, затертый, покрытый жиром.
Я всмотрелся в едва различимые буквы.
«…Тринадцатая школа была объявлена вне закона и уничтожена. Ее Узел стал источником сбоя, Рваным Ритмом, чья энергия не подчинялась законам мира. Последний Хранитель тринадцатого Узла, Константин Мирошин, поднял восстание, пытаясь сломать иерархию и дать право каждому познавать энергию Узлов. Он заявил, что энергия не должна принадлежать избранным, что каждый имеет право на возвышение. За это его прозвали 'Сердцем и Путём».
Его идеи угрожали дворянским родам и старым школам. Мирошина разоблачили, школу уничтожили, а Узел был заглушен и забыт. Имя Мирошина стало запретным. Но пророчество гласило, что однажды он вернется и вновь пробудит Рваный Ритм…'
Я медленно поднял голову, переваривая прочитанное. Сосед уже взялся за мою порцию и уминал за обе щеки, поедая рис грязными пальцами.
— Пока ешь, расскажи: перепись — это что? — попросил я.
Он даже на миг жевать перестал. Посмотрел на меня внимательно.
— Ты правда не знаешь?
Я не ответил. Он прищурился, будто соображая, как именно сформулировать.
— Значит, ты из тех мест… где все исчезло? Из тех, что называют Погашенными?
Я снова ничего не сказал.
Он кивнул самому себе, быстро облизывая губы.
— Тогда понятно, — пробормотал он.
Он продолжил есть медленно, с задумчивым лицом, явно подбирая слова, прежде чем заговорить.
— Ну про то, что у каждого в теле есть ритм, ты знаешь… Мы, сбившиеся, уже не совпадаем по ритму со школой. Мы для них, как… шум, — он вздохнул. — Все потому, что у нас есть зачатки для того, чтобы пройти Путь… ага. Вот они и бесятся! Заводят шарманку, что мы куда-то сбились…
Он тяжело вздохнул и некоторое время ел молча.
Я же впитывал услышанное, как губка. Сбившийся объяснял сумбурно, но суть мне была ясна.
— Ты не дворянин, так? — уточнил я.
Сбившийся едва рисом не подавился. Закашлялся, прочищая горло.
— Ты что… куда мне до потомков Первых Архимастеров, как они сами себя называют! Я из простых…
— Архимастера — это основатели школ, так?
— Угу… Какой сегодня вкусный рис!
Я поморщился, до чего же надо было довести людей, чтобы эту вонючую слизь они ели с удовольствием.
Что до дела, у меня потихоньку вырисовывалась в голове иерархия, принятая в этом мире. Дворяне, крепостные… все это было до боли знакомо.
— Перепись — это сверка, — продолжил сосед. — Они ищут тех, у кого ритм выбился слишком далеко.
Он покосился на меня, как будто оценивая — достаточно ли информации он выдал.
— Иногда после переписи нары пустеют. Никто ничего не объясняет. А мы все делаем вид, что так… надо.
— Что значит, ритм выбился слишком далеко?
Мужик огляделся, понизил голос и едва слышно сказал:
— Это значит, что кто-то начал Возвышение в обход Школ.
— Встал на Путь? — нахмурился я.
— Они называют это — сбился…
Сосед замолчал. Взгляд стал пустым, как у тех, кто видел слишком много и понял слишком мало.
Любопытно выходило. Значит, сбившимися были те, кто не относился к числу местной аристократии. Простолюдины, в которых вдруг проявилась способность. Таких преследовали, уничтожали и держали как зверей в клетках, используя в качестве груш для битья в местах обучения аристократии.