Победоносцев уповал на постепенное эволюционное изменение жизни общества, а значит, и Церкви, но сам ускорять эту эволюцию не желал. Он, подобно митрополиту Филарету (Дроздову), был противником любых «революций» и сторонником «малых дел». Например, в 1902 году взбунтовались семинаристы в одной епархии, ректор семинарии и правящий архиерей писали о «революции». Посланный обер-прокурором чиновник увидел иное: «Сгноили семинаристов в грязи. Одной салфеткой утиралось шесть человек (в общежитии), а ректор (монах, по правилу) за десять лет ни разу не спустился в столовую. Эконом крал и кормил учеников отбросами». Архиерей и вовсе забыл о семинарии. Победоносцев сместил ректора, хотя заменить архиерея не сумел (143, с. 121–122). Такого рода равнодушия к низшим, соединенного с льстивым почитанием высших, было немало в церковной жизни России – и что мог с этим поделать обер-прокурор?
За два с половиной десятилетия его обер-прокурорства не раз возникали планы церковных реформ и преобразований – и Победоносцев принимал те перемены, которые казались ему обоснованными и отвечающими уровню развития российского общества в целом и церковного общества в частности. Например, постановка на качественно новый уровень миссионерства и борьбы с сектантством была достигнута во многом благодаря его усилиям. С конца XIX века стали созываться региональные Архиерейские Соборы. Думается, что разумным было его настороженное отношение к восстановлению в XIX веке института патриаршества в условиях недостаточной подготовленности епископата к такому уровню автономности или к деятельности философа В. С. Соловьева, в своих умопостроениях на публичных лекциях и в статьях подчас выходившего за рамки православного учения Церкви. К Победоносцеву обращались католические сторонники сближения с Православием: например, в 1893 и 1896 годах ему предлагали введение общего календаря – григорианского, введение «славяно-глаголической литургии» среди чехов, моравов, словенцев. И обер-прокурор указывал в ответе, что «постоянной склонностью Римской курии было латинизировать все обряды, обычаи и сами устремления народов, которые по доброй воле или силой должны были признать ее верховенство», что в настоящее время не отвечает нуждам Церкви (цит. по: 170, с. 316, 377).
В то же время трудно понять причины его отрицательного отношения к активизации жизни церковного прихода, его крайнюю опасливость в отношении богословской науки, его настороженность к таким ярким проявлениям русской святости, как преподобный Серафим Саровский и святой Иоанн Кронштадтский. Из наиболее известных примеров крайнего охранительства тех лет можно назвать запрет на магистерскую диссертацию Е. П. Аквилонова, в которой предлагалось иное, чем в Катехизисе, определение Церкви; также была запрещена духовной цензурой книга профессора М.Д. Муретова против Ренана, так как автор должен был в какой-то мере изложить то учение, которое опровергал, но это было сочтено неблагонадежным, и «Ренана продолжали втайне читать, уверяясь в бессилии Церкви защититься» (191, с. 420, 421).
Но ведь от такого строгого режима внутри Русской Церкви страдал и сам обер-прокурор. Когда митрополит Санкт-Петербургский Исидор высказался против публикации Нового Завета в переводе В. А. Жуковского, Константину Петровичу пришлось публиковать книгу за границей (123, с. 7). В начале XX века обер-прокурор решил уволить из Синода чиновника, зарвавшегося во взяточничестве. Но этот наглый делец пригрозил, что в таком случае он опубликует письма к себе Победоносцева с весьма откровенными отзывами о епархиальных архиереях и иных духовных особах, – и Константин Петрович был вынужден оставить его на службе (141, с. 212–213). Один этот эпизод с очевидностью свидетельствует, каким непростым для самого обер-прокурора было его служение в Святейшем Синоде, в котором уже не было людей, равных Филарету Московскому.
Напротив, высшие иерархи позволяли себе немалые вольности, неизбежно становившиеся известными в обществе. «Меня возмущает поведение некоторых дам с владыкою [митрополитом Исидором],– записала А. В. Богданович в дневник 15 февраля 1888 года. – Сегодня Олендская рассказала, как баронесса Лизандер спряталась у него под столом, что они всюду ее искали. Это неприлично». В петербургских салонах передавали словцо Т. И. Филиппова, что Господь наказывает Россию «долголетием митрополита Исидора» (24, с. 83).
Вошедший на столичную кафедру в 1892 году митрополит Палладий (Раев) также неприязненно относился к обер-прокурору. Иллюзий у Константина Петровича не было. В январе 1885 года после суда над игуменией Митрофанией (Розен) он писал епископу Никанору (Бровковичу): «Это женщина, которой опасаться надо. Она обманула уже многих, доверившихся ей. И великая княгиня Александра Петровна, и покойная Императрица [Мария Александровна] горько сожалели об оказанном ей когда-то доверии. Последние дни покойного митрополита Иннокентия [Вениаминов, митрополит Московский и Коломенский] были отравлены последствиями его уступчивости проискам этой женщины» (цит. по: 136, с. 120).
Трудно было не согласиться с сердечным убеждением Победоносцева: «Надо жить народною жизнью, надо молиться заодно с народом» или что «православная церковь красна народом» (123, с. 403), но ведь только к этому нельзя свести церковную жизнь. «Победоносцеву удалось внушить русскому духовенству, что “богословие” не принадлежит к существу Православия», «он ценил религию как быт, но не как искание», «больше ценились добрые чувства и еще дела. Слишком многое в учении веры начинало казаться каким-то напрасным тонкословием», – справедливо отмечал протоиерей Георгий Флоровский (191, с. 416, 422, 423).
Победоносцев знал о такого рода критике и отвечал на нее. «Нам говорят, что народ наш невежда в вере своей, исполнен суеверий, страдает от дурных и порочных привычек, – писал он в “Московском сборнике”,– что наше духовенство грубо, невежественно, бездейственно, принижено и мало имеет влияния на народ. Все это во многом справедливо, но все это явления не существенные, а случайные и временные. Они зависят от многих условий, и прежде всего от условий экономических и политических, с изменением коих и явления эти рано или поздно изменятся. Что же существенно?.. Любовь народа к церкви, свободное сознание полного общения в церкви, понятие о церкви как общем достоянии и общем собрании, полнейшее устранение сословного различия в церкви и общение народа со служителями церкви, которые из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самых недостатках, с народом и стоят и падают» (123, с. 399–400).
Было бы неверно объяснять кризисные явления в духовной жизни русского народа в начале XX века исключительно политикой обер-прокура-туры и лично Победоносцева. В силу поворотной петровской реформы 1721 года возможности Церкви по саморазвитию и по влиянию на общественное развитие страны оказались стесненными. Во второй половине XIX века вследствие ускоренного социально-экономического роста это привело к неравномерному развитию в российском обществе сфер жизни экономической и социальной по сравнению с идеологической и духовной. Застой в общественности жизни России был вызван столько же стеснениями власти, сколько и действиями ее противников. В. В. Розанов писал в 1910 году: «Напор революции есть напор дикости и самой грубой, азиатской элементарности, а не напор духа и высоты. Революция не была другом философии – этого никогда не надо забывать. Она всегда шла враждебно поэзии – это тоже факт. Весь застой России объясняется также из революции: не Магницкий, не Рунич, не Аракчеев, не Толстой или Победоносцев – но Чернышевский и Писарев были гасителями духа в России, гасителями просвещения в ней». Суждение парадоксального русского мыслителя заслуживает внимания: «Университеты теснились революциею; все репрессии студентов и стеснение лекций – шло от нее же» (141, с. 328).
Однако в начале XX века Победоносцев отходит от жесткого ультраконсерватизма. 8 октября 1901 года его посетила группа литераторов (Д. С. Мережковский, Д. В. Философов, В. В. Розанов и другие) с просьбой о дозволении проводить в здании Императорского Географического общества Религиознофилософские собрания с участием представителей интеллигенции и священнослужителей Русской Церкви. Обер-прокурор поколебался и разрешил «полуофициально» (было запрещено посещать заседания не членам Собраний, но – туда принимали всех желающих). Победоносцев сказал влиятельному товарищу министра внутренних дел В. К. Плеве, что он «ручается». И в течение двух лет проходили в Петербурге небывалые по открытости и свободе слова собрания – без всякого устава, без формального разрешения, без всякой формы, без обязательного в те годы присутствия полицейского. То был «поистине религиозный митинг», констатировал В. В. Розанов, заключая: «Необыкновенное его разрешение совершенно свидетельствует о прекрасной, доверчивой душе Победоносцева…» (140, с. 497). Когда же в газетах возникла шумная полемика по поводу деятельности РФ С, дошедшая до императора Николая II и вызвавшая его недовольство, в апреле 1903 года Собрания были закрыты.
Отрицательное отношение Константина Петровича к предлагавшимся церковным реформам было вызвано не столько содержательной стороной планов, сколько методами, которыми действовали реформаторы, а также радикальным характером намечаемых преобразований. Генерал А. А. Киреев записал в дневник 24 марта 1905 года, в самом начале первой русской революции: «Что за странное дело! Восстановление Патриарха. Инициатива церковной реформы принадлежит г-ну Витте!! Не верящему ни в Бога, ни в черта! Очевидно, это новая и нахально-умная ступенька плута Витте заручиться протекцией Синода (!) при будущей борьбе за «скипетр и корону» или, по крайней мере, за президентское кресло. Удивительный союз Антоний [Вадковский, митрополит Санкт-Петербургский] – Витте. Видел Победоносцева. Несмотря на слабость (Победоносцев очень болен), он яростно восстает на осуществление проекта Антония-Витте. Должно, однако, сознаться, что аргументация его слаба, ибо, несомненно, положение нашей Церкви неправильно, неканонично! Несомненно, что мир держит ее в тисках. Насколько дело это подстроено со стороны Антония? Не выяснено пока… Но Победоносцев успел предупредить Царя, и Царь остановил дела церковной реформы» (72, с. 43).