Тем самым митрополит Антоний и ВВЦУЗ прямо выступили против важных положений в последних посланиях Патриарха Тихона, призвавшего церковных людей прежде к покаянию и милосердию, заявившего, что для Церкви безразлична форма государственной власти: «…установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение» (4, с. 163–164), – было сказано в послании Патриарха Тихона от 8 октября 1919 года. А глава ВВЦУЗ считал, что вопрос о государственном строе есть вопрос не политический, а церковный, вопреки мысли патриаршего послания: «Мы убеждены, что никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто и ничто не спасет России от нестроений и разрухи, пока правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих» (4, с. 164).
В Сремски-Карловцах не сознавали, что народ отчасти задавлен террором новой власти, но отчасти принимает ее цели и лозунги, что народ русский отвернулся от слабой царской власти. А митрополит Антоний в январе 1922 года направляет воззвание к армии Приморского правительства с призывом «возродить старую Россию, настоящую русскую православную Россию, с царем из потомков Патриарха Филарета и Михаила Федоровича Романова» (157, с. 700–702). «Только злой дух мог продиктовать “Обращение”, принятое на Карловацком съезде», – писал позднее митрополит Евлогий (50, с. 365). Показательно, что епископу Вениамину (Федченкову) после упоминания в одной из его проповедей слов Патриарха Тихона «Нужно ли в России восстановление монархии?» священноначалием было предложено «впредь не касаться политических вопросов в проповедях» (31, с. 342).
Вопрос в данном случае состоял не только в различных взглядах двух иерархов. В Советской России полным ходом разворачивалась целенаправленная и жестокая борьба власти против Русской Церкви, и в этой борьбе антисоветская позиция русских архиереев во главе с митрополитом Антонием, состоящих в каноническом подчинении Патриарху Тихону, стала сильным обвинением против Патриарха и Церкви. В 1922 году арестованному Патриарху Тихону прямо ставилось в вину общение с ярым монархистом: «Именно через Антония Храповицкого… идут к Патриарху нити контрреволюционной организации, под маской “церковного управления” культивирующей самое неприкрытое черносотенство» (4, с. 248). В столицах, больших и малых городах, в деревнях и селах шли аресты епископов, священников, диаконов, монашествующих; по плану Л. Д. Троцкого и руками 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ было создано раскольническое «обновленческое движение»; атеистическая пропаганда среди широких масс населения набирала все большие обороты… Русская Церковь слабела, и само ее существование было поставлено под вопрос.
Вследствие названных причин 5 мая 1922 года постановлением Святейшего Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего Церковного Совета было упразднено ВЦУЗ, Карловацкий Собор признан не имеющим канонической силы, а его послание о восстановлении династии Романовых и обращение к Генуэзской конференции названы не выражающими позиции Русской Церкви (см. 4, с. 193–194). Однако большевистские правители в полной мере использовали монархическую и антисоветскую платформу Карловацкого Собора для обвинения Патриарха и всей Церкви. В обвинительном заключении по «делу Патриарха Тихона» очень часто встречается имя митрополита Антония (Храповицкого) как олицетворение контрреволюционера и монархиста. На допросах в ОГПУ арестованный святитель Тихон показал 25 января 1923 года: «Как мною уже показано на допросе от 18/1 с. г., я считаю данное мной благословение этому Собору ошибкой своей ввиду того, что этот Собор стал на путь политический и контрреволюционный» (157, с. 198).
Митрополит Антоний поначалу решил исполнить волю высшей церковной власти и подчиниться указу Патриарха, но в его окружении этому многие воспротивились. Вновь владыка оказался перед серьезнейшим выбором в своей жизни… и сделал его, по нашему мнению, неверно. 2 сентября 1922 года в тех же Сремски-Карловцах собрался новый Собор Русской Церкви за границей, на котором было решено ВЦУЗ распустить, но вместо него создать возглавляемый митрополитом Антонием Священный Архиерейский Синод РПЦЗ (Русской Православной Церкви за границей). Таким образом, была фактически нарушена воля законного главы Русской Православной Церкви (в новом указе от 10 ноября 1923 года подтвердившего свое решение от мая 1922 года), под иным названием сохранен незаконный церковный центр, что открыло путь к церковному расколу.
Сознавал ли это владыка Антоний? Конечно. Правда, положение его, не столь трагическое, как у Патриарха Тихона, было все же крайне тяжелым. С одной стороны, он был убежден в необходимости продолжения борьбы против богоборческой Советской власти, в невозможности никаких соглашений с этой властью, и в этом его поддерживало большинство русской эмиграции. С другой стороны, он долго не мог решиться выйти из канонического подчинения главе Церкви, разорвать связь с Матерью-Церковью из-за того, что она оказалась под гнетом большевистской власти… но решился. Похоже, он забыл завет покойного владыки Михаила (Грибановского) «не поддаваться горячности», забыл и сказанные им самим осенью 1917 года новоизбранному Патриарху слова о важности «смирения» и «забвения своей личности» ради следования воле Божией. Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, как в те дни митрополит Антоний при встрече в карловацком патриаршем саду «обратился осторожно с предложением: – Мы, архиереи, сделали секретное постановление: впредь не принимать приказов Патриарха, если они нам покажутся несвободными. Вы согласны с этим?.. – Боже меня сохрани от этого! – ответил я ему» (31, с. 345).
Однако окружение митрополита Антония было настроено иначе, говорили: «Указ вынужденный – не свободное волеизъявление Патриарха; его можно не исполнять» (50, с. 370). Это потом владыке стало ясно, что ему трудно принимать решения стратегические, долгосрочные, а Святейший Патриарх Тихон, ранее казавшийся многим простоватым и недалеким, мудро и твердо ведет церковный корабль посреди страшной бури.
Митрополит Антоний накануне Рождества Христова решил удалиться на Афон, это виделось самым желанным и самым простым решением. Кинот Святой Горы сначала дал согласие на это, но после возражений со стороны нескольких греческих монастырей отказал. Владыка воспринял это решение как волю Божию, как повеление еще послужить Церкви.
Между тем Патриарх Тихон, которого кремлевские правители были вынуждены освободить из заключения, занимает вполне примирительную позицию в отношении главы «зарубежников». В интервью РОСТА 28 июня 1923 года он, в частности, отметил: «…Я думаю, что Церковь должна быть аполитичной, и во всей своей деятельности я буду твердо стоять на этом. Я проверю сведения о контрреволюционной деятельности Антония Храповицкого и других заграничных иерархов, и, если обнаружится, что эти сведения верны, я предложу им прекратить контрреволюционную работу как несогласованную со званием пастыря. Я думаю, что они меня послушаются. Ведь они меня еще признают… Ну а если они меня не послушаются, я их предам церковному суду» (4, с. 282). Уж казалось бы, что там Патриарху «проверять сведения», когда контрреволюционная и антисоветская деятельность митрополита Антония была всем известным фактом. Но самым тоном своим, в котором угадывается мягкая укоряющая улыбка, святитель
Тихон свидетельствует о желании сохранить единство с вынужденными церковными эмигрантами, призывает их понять новую реальность Советской России и поставить интересы Церкви выше интересов политических партий. Спустя несколько дней, 1 июля, в Патриаршем воззвании уже строгим тоном документа заявлено, что, поскольку «карловчане» не только не раскаялись в своих поступках, но, напротив, «еще более того ввергают Православную Церковь в политическую борьбу совместно с проживающими в России и за границей злоумными противниками Советской власти, принесшими немало несчастий Родине нашей, пусть хотя теперь они сознают это – смирятся и покаются, а иначе придется звать Преосвященных владык в Москву для ответа пред церковным судом… Господь да умудрит всех нас искать каждому не своих сил, а Правды Божией и блага своей Церкви» (4, с. 287).
Однако «карловчане» будто закупорились в скорлупе своей политизированной церковной доктрины, воспринимая себя как совершенно независимое верховное церковное управление. Например, они постановили: «В случае и в будущем времени каких-нибудь распоряжений Его Святейшества, касающихся Заграничной православной церкви, роняющих ее достоинство и при этом носящих столь же явные следы насильственного давления на совесть Св. Патриарха со стороны врагов Христовых, таковых распоряжений не исполнять, как исходящих не от Его Святительской воли, а от воли чужой; но в то же время сохранять полное уважение и преданность к личности невинного страдальца – Св. Патриарха…» (цит. по: 126, с. 124).
И тогда 8 апреля 1924 года Патриарх Тихон и Патриарший Священный Синод принимают специальное постановление: «Заявить, что со всей политической деятельностью заграничных иерархов, имеющих целью дискредитировать нашу государственную власть, ни Святейший Патриарх, ни существующее при нем Церковное Управление не имеют ничего общего и таковую деятельность осуждают… Заявить, что митрополит Антоний [Храповицкий], находящийся за границей, не имеет никакого права говорить от имени Русской Православной Церкви и всего русского народа, так как не имеет на это полномочий» (4, с. 314). Конечно, появление этого постановления было отчасти вынужденным: Патриарх боролся за легализацию Русской Церкви, и ему было необходимо показать Советской власти, что Церковь стоит вне политики. Но в немалой степени в постановлении виден и другой подход, и другие взгляды на миссию Церкви, чем у владыки Антония. Возможно, сыграла свою роль глубокая, с юных лет его увлеченность идеализированным образом