лийском языке в 1966-1970-х годах. Первой публикацией в СССР стала работа «Молитва и жизнь», вышедшая с некоторыми сокращениями в 1968 году в «Журнале Московской Патриархии».
Середина XX века стала временем бурной научно-технической революции. Успехи технического прогресса поражали воображение, уровень материального благоустройства людей в западных странах все возрастал. Пришла эпоха массового потребления. В умах большинства людей господствовали идеи житейского благополучия, вытеснившие мысль о Боге. Небывало возросли прельстительные соблазны и искушения. Нарастал на Западе процесс массовой апостасии – отхода от Бога, утрата веры и отпадения от Церкви.
Что тут можно сделать христианам? Надо ли им замыкаться в стенах православного храма? Владыка Антоний в 1967 году в течение недели проповедовал на улицах в Оксфорде перед несколькими прохожими, рассказывал им о Евангелии и отвечал на вопросы. Как-то пришел в общину хиппи и им рассказал о Боге, так некоторые из длинноволосых бунтарей пришли после в Успенский собор (8, с. 445).
Мало кто знал о болезнях владыки. Отец Всеволод Шпиллер сообщал 17 января 1970 года болгарскому Патриарху Кириллу о митрополите Антонии: «Бедный, он болел в минувшем году многими болезнями и потерял 27 килограмм живого веса, зато талия у него сделалась, как у прима-балерины. И он этому очень рад, так как снова надел те брюки, которые носил еще во время войны, во французском Резистансе [Сопротивлении]! Благородному духу этого Резистанса он остается верным и сейчас, любит его, однако ведь нужно научиться сочетать его с требованиями не только нового повсюду положения вещей, но также и нового собственного положения в Церкви и в обществе» (213, с. 359–360). Но важности и сановитости владыка так и не приобрел. После выкупа и ремонта Успенского храма в 1979 году владыка Антоний уступил приходской дом регенту Михаилу Фортунато и поселился в маленькой келье за алтарем, «сторожем в храме». Он даже перевел телефон на автоответчик, все больше уходя во внутреннее молитвенное молчание.
Открытость и простота митрополита Антония в отношениях с людьми поражали. По словам протоиерея Бориса Старка, владыка, «конечно, выдающийся человек… Я думаю, большинство наших архиереев “советской закваски” на него смотрят как на немного юродивого, потому что он живет совершенно вне времени и пространства… Но он исключительный человек» (166, с. 67).
Проповеди митрополита Антония были просты по форме, но глубоки по содержанию. Владыка, не получивший формального богословского образования, вкладывал в них свои обширные познания и собственный, пережитый лично духовный опыт. И невозможно было не поверить в подлинность его духовной встречи с нашим Спасителем, Иисусом Христом, Его Матерью и святыми. Мощный голос провидца, подкрепляемый глубиной личной веры, обращался непосредственно к глубинам человеческого сердца. И всякий его слушатель не мог не откликнуться на зов митрополита Антония, как будто обращенный к нему одному. «Евангелие – благая весть о том, что спасение пришло, что спасение не только при дверях, но с нами Бог, в нашей среде, мы Ему уже свои… мы Ему родные», – говорил митрополит Антоний в одной из бесед в декабре 1981 года (8, с. 648).
Призывающий голос был добр, но и строг: «Гораздо легче удалиться в свою комнату и произнести: “О Господи, пошли хлеб голодающему!”, чем что-то сделать в этом отношении. Я только что был в Америке и слушал чьи-то рассуждения о том, что он готов жизнь отдать для голодных и нуждающихся. Я его просто спросил, почему он, завзятый курильщик, не пожертвует в их пользу стоимость пачки сигарет» (8, с. 212).
В то же время у людей росли страх и неуверенность в будущем дне. В эти годы обострились политические проблемы в мире: рухнула колониальная система, ожесточалось противостояние двух военно-политических блоков во главе с США и СССР, грозившее войной. Людей волновали войны во Вьетнаме и на Ближнем Востоке, убийства Патриса Лумумбы и Джона Кеннеди, Карибский кризис и иные события. Православные деятели первой волны эмиграции – митрополит Антоний (Храповицкий), например, или философ И. А. Ильин – горячо реагировали на политические конфликты дня. Митрополит Антоний Сурожский в своих проповедях избегал политики. Не потому, что пренебрегал ею, ибо политика прямо влияла на судьбы миллионов людей, но он был уверен, что главное в жизни иное, по слову: кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф. 22, 21). В то же время бывали случаи, когда владыка обращался к сугубо политическим темам (вступление советских войск в Чехословакию в 1968 году, высылка А. И. Солженицына из СССР в 1974 году), но он рассматривал эти вопросы с глубоко христианских позиций, с позиций правды Божией.
В одной из радиобесед по Би-Би-Си в 1981 году митрополит Антоний говорил: «…Жить для себя – нельзя; жить для ближнего, если он только земное существо, – мало. Надо видеть в ближнем человека такого масштаба, который ему позволит уместиться и расцвести только в Божьем граде… Да, мы должны давать, и это относится ко всем: и в России, и на Западе, и во всем мире нам поручено делиться небесным сокровищем с людьми, которые, может быть, забыли небо, но которые без него не могут жить, задыхаются на земле; с людьми, которым надо встретить Бога, потому что иначе человеческое общество слишком бедно, слишком тускло, слишком бессмысленно и бесцельно» (6, с. 281, 283).
В своих беседах, проповедях и интервью митрополит Антоний часто говорил о пути к Богу, о поисках Бога, о важности и трудности молитвы, о страданиях людей, болезнях и смерти; он раскрывал перед слушателями содержание догматов христианской веры, сущность православных таинств, толковал тексты Евангелия; он указывал им на высокое достоинство и призвание человека, на бесконечную ценность человека для Бога. В центре богословских рассуждений владыки постоянно были Бог, Церковь и человек. В одной из бесед в своем лондонском приходе осенью 1999 года митрополит Антоний убежденно говорил: «Церковь действительно – богочеловеческое общество. Первый член Церкви – Господь наш Иисус Христос. Сила, которая каждого из нас приобщает к этой тайне Христа, – Дух Святой, и во Христе и Духе мы делаемся детьми Бога и Отца» (8, с. 807).
Дар проповедника милостью Божией проявлялся в том, что самые сложные проблемы владыка излагал простым и ясным языком, пояснял самыми житейскими примерами; сказанное он подкреплял мнениями преподобного Серафима Саровского, преподобного Макария Оптинского, святителя Феофана Вышенского или святого и праведного Иоанна Кронштадтского, а то и цитатами из Верхарна или Лермонтова, ссылками на современных писателей. Иногда он повторялся, иногда удивлял резкостью суждений или неожиданностью сравнений.
Сам владыка был неизменно доброжелателен и готов к восприятию нового. Он говорил, что «везде можно найти очень много ценного – не открываясь всему, а вглядываясь во все. Как говорит апостол Павел, все испытывайте, доброго держитесь (1 Фес. 5, 21). Но если мы не будем “испытывать”, то есть, не будем всматриваться, стараться понять то, что вне нас, мы, конечно, сузимся настолько, что перестанем быть воплощением Православия. Потому что Православие так же просторно как Сам Бог» (7, с. 86).
Слово митрополита Антония звучало непривычно для современного общества, ибо призывало изменить не взгляды и убеждения, а образ жизни людей, предлагало новые для них идеалы и ценности Православия: Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Иисусе Христе. Духа не угашайте (1 Фес. 5, 16–19).
Но при всем этом богословствование митрополита Антония, неизменно основанное на Священном Писании и учении Отцов Церкви, оказывалось поразительно актуально, созвучно текущему дню. Сам владыка объяснял это так: «Наш долг – погружаться в опыт и мысль Церкви в прошлом и быть открытыми на современность, потому что Бог современен всякой человеческой исторической эпохе. И для того чтобы строить Царство Небесное, не надо оглядываться на прошлое – надо вместе с Богом строить из того, что есть, настоящее, которое вырастет в будущее» (8, с. 369).
Владыку волновала судьба Церкви в СССР, под гнетом коммунистического режима, но все же главным он полагал преобразования в душах людей. Митрополит Антоний с готовностью откликался на приглашения послужить в московских храмах. Он служил в храмах святого Иоанна Воина, святителя Николая в Кузнецах, пророка Ильи в Обыденском переулке, святителя Николая в Хамовниках и других. Он переписывался с протоиереем Всеволодом Шпиллером, обсуждая вопросы «молодого епископата», церковно-приходской жизни, различия в религиозном сознании людей, недавно пришедших в храм и традиционно церковных, конфликты внутри Русской Церкви, «самостоятельности и независимости» отдельных Церквей. В «колоколенке» Николо-Кузнецкого храма отец Всеволод устраивал ему встречи с архиепископом Ермогеном (Голубевым), церковными диссидентами отцом Глебом Якуниным и отцом Николаем Эшлиманом, из бесед с которыми для владыки Антония становились более понятными проблемы русской церковной жизни. Он писал отцу Всеволоду 25 августа 1967 года: «…Мне совершенно ясно, что внутреннее церковное положение в России чрезвычайно сложно, что люди искренние, честные и до конца преданные Церкви могут расценивать его очень различно». Оба с большим вниманием относились к осмыслению существования Русской Церкви под омофором Святейшего Патриарха Алексия, вовсе не стоящей в «мертвой неподвижности», а напротив, живущей «трепещущей Духом жизнью, наполненной глубочайшим, чисто православным новым духовным религиозным опытом сегодняшнего дня» (213, с. 309–310, 330).
Владыка Антоний не просто любил Россию. Он знал и понимал ее историю, историю ее Церкви. В одной из бесед, говоря о святости, он привел такой пример из истории Советской России в начале 1920-х годов: «Святой – это человек, который открылся Богу и через которого Бог как бы действует и сияет. И я думаю, что многие святые никаких чудес не творили, но сами были чудом. Скажем, канонизация Патриарха Тихона в этом отношении характерна. Он чудес не творил, но сам был чудом. Это человек, который, оказавшись перед лицом совершенно небывалых событий, неслыханных ситуаций, сумел вглядеться в них глазами веры, с углубленностью, и прочесть в них смысл, и направить Церковь по пути истинно церковно-христианскому, евангельскому» (8, с. 368).