Не осуждая прямо опасность самодовольной дремы в церковной ограде, владыка призывает своих прихожан к единственно возможному способу существования в Церкви Христовой – к предельной серьезности и искренности в отношении к Священному Писанию и Священному Преданию, в виде богослужения, жития святых, трудов Отцов Церкви. «Сомнение, вопрошание – это не неверие. Ставить вещи под вопрос способен только тот, у кого есть подлинная вера и уверенность…». В то же время, сам будучи глубоким богословом, он предлагает путь опытного, сердечного богопознания, исходя из опыта и возможностей каждого. Владыка оговаривает, что не покушается на «простоту и цельность веры других людей», но приглашает не оставлять неразрешенными возникающие нередко трудные вопросы, не откладывать их на неопределенное «потом», призывает не просто читать написанные святыми молитвы, но стараться находить в своем сердце созвучие: «Мы довольствуемся провозглашением истины, которую святые пережили на опыте, а мы познали умственно». Так святитель Феофан Вышенский советовал выбрать для себя одну-две короткие молитовки из вечернего правила, наиболее близкие и понятные, и их повторять в течение дня.
«Я чувствую, что предложенный мной подход к вере и к самим себе смутил некоторых из вас, – так начал свою беседу митрополит Антоний 16 мая 2002 года. – Недавно мне из России пришло несколько писем, в которых говорится: мой подход неправославный, и то, что я говорю, или просто ересь, или недостаточно продуманно». В чем же «наша проблема, вернее, вызов нам»? Для того «чтобы пребывать в истине, не достаточно провозгласить ее словами. Мы пребываем в истине только тогда, когда она становится нашей жизнью». «И цель нашей духовной жизни, с одной стороны, научиться различать, что есть тьма, а что – свет, но, помимо этого, жить светом, жить в свете» (9, с. 185, 198,239). Иначе говоря, трудные вопросы следует задавать прежде всего себе, а не окружающим или Церкви.
Нельзя не удивиться смирению самого владыки, открыто сказавшего: «Возможно, моя беседа покажется неясной, потому что я буду говорить о том, что старался понять, но пока не понял в достаточной мере» (9, с. 75). В этих последних беседах, своего рода духовном завещании владыки Антония, затрагивается немало трудных богословских тем, однако предлагается не учение, не непреложные истины, а искание живого сердца, трепещущего перед величием Бога и уверенного в Его любви. «Я надеюсь, что все сказанное мной хоть в малой степени поможет вам обрести свой собственный путь, каждому свой особый путь, который соединяет его со Христом Богом» (9, с. 255). По сути дела, предлагалось усиление мистического начала, что уже случалось в истории Русской Церкви в начале XIX века, также в эпоху крутых перемен в общественной жизни. В то же время не стоит забывать, что самый уклад церковной жизни в Сурожской епархии сложился весьма специфический, да и сам владыка Антоний не притязал на универсальность или неоспоримость своих взглядов.
Силы убывали. В мае 2002 года, уже зная свой диагноз – рак, он в последний раз возглавил работу Епархиального съезда, 30 июня совершил Епархиальную литургию. 27 апреля 2003 года владыка появился на Пасхальной службе, что стало огромной радостью для всех молящихся. Но то был последний его год.
4 августа 2003 года митрополит Антоний скончался. Его уход был с печалью воспринят во многих странах мира. Архиепископ Кентерберийский Роэн Уильямс говорил о значении личности владыки для всех верующих в Великобритании. Святейший Патриарх Алексий II направил епископу Сергиевскому Василию и пастве Сурожской епархии послание, в котором говорилось: «С глубокой скорбью вся полнота Русской Православной Церкви восприняла горестную весть о кончине видного иерарха и авторитетного духовного пастыря высокопреосвященнейшего митрополита Сурожского Антония. Кончина владыки Антония – это огромная потеря не только для верующих Великобритании, но и для всего православного мира. Покинул мир сей человек, который для многих стал поистине отцом и другом, остановилось сердце, горячо любящее Бога и Его Святую Церковь, умолкли уста неутомимого проповедника евангельской истины…». Его погребли рядом с матерью и бабушкой. На могиле поставили скромный православный крест.
Но остались более 20 книг митрополита Антония, в которых слышен его голос, ощутимо биение его беспокойного сердца. Он неизменно хранил верность России, говорил, что всегда мечтал вернуться в Россию, – и вернулся к нам навсегда в своих трудах.
Человек свободный и радостныйПротопресвитер Александр Шмеман
Имя отца Александра Шмемана (1921–1983) хорошо знакомо в России. За последние годы его труды просто и естественно стали частью того обширного и разнообразного духовного наследия, которым богата Православная Церковь. Однако за страницами книг и статей все яснее проступает личность их автора – человека яркого таланта, сильной мысли и пламенной веры. Все яснее становится величина и сложность этой личности, ее значительность, но также противоречивость и внутренний трагизм.
Александр Шмеман родился в 1921 году в Эстонии, в русской эмигрантской семье Дмитрия Николаевича Шмемана (1893–1958) и Анны Тихоновны Шмеман (урожденной Шишковой, 1895–1981). Со стороны отца его предками были остзейские немцы. В императорской России его дед Николай Эдуардович Шмеман был сенатором и членом Государственного Совета, его отец сражался в качестве офицера лейб-гвардии Семеновского полка в годы Первой мировой войны, а в годы гражданской войны – как офицер Белой армии. В 1928 году семья Шмеманов переехала в Белград, а с 1929 года обосновалась в Париже. Детство и юность Саши Шмемана прошли во Франции, ставшей после революции 1917 года одним из центров русской эмиграции.
Русская Франция, русский Париж – это не миф, это реальный мир шестидесяти тысяч русских людей, мир, существовавший несколько десятилетий внутри французского общества и государства по своим законам. В нем сохранялись социальные различия, и Саша Шмеман не был вхож в «высший свет», подобно его ровеснику Борису Старку, в будущем также протоиерею. Бурлили политические страсти, но семья Шмеманов сторонилась политики, и эта отстраненность сохранилась у нашего героя на всю жизнь. Большинство русских эмигрантов жило в трудных материальных условиях, иные просто боролись за выживание, и не это ли сформировало у будущего священника спокойное отношение к материальной стороне жизни, которая является необходимым условием существования человека, но никак не более того.
Однако думается, два иных обстоятельства были определяющими в формировании личности отца Александра. Первое – вера в Бога, тяга к Церкви, осознание истинности Евангельских заповедей. Такая основа мировосприятия Саши Шмемана сформировалась в условиях возрождения веры и церковности в среде русской эмиграции как реакция на потерю родины, на ужасы революции и гражданской войны, наконец, на остро переживавшееся поначалу отчаяние и безысходность эмигрантской жизни. Парадокс состоял в том, что лишь после потери православной империи, после того, как рухнула вся видевшаяся неколебимой обеспеченная жизнь со службой, балами и вечеринками, театрами и диспутами, – лишь тогда некогда вольнодумная верхушка русского дворянства, буржуазии и интеллигенции осознала истинное соотношение материального и духовного. Не все, конечно, но многие. В такой атмосфере возникла и утвердилась истинная церковность Александра Шмемана, не просто знание порядка богослужения, текстов молитв и канонов, а ощущение своей внутренней, сердечной соприкосновенности с миром иным, с Царством Небесным.
Протопресвитер Александр Шмеман
И второе обстоятельство – русская культура. Эмиграция видела свою высокую миссию в сохранении и приумножении русской культуры, истоки которой – от Крещения Руси и приобщения к античному и византийскому наследию до европеизации России при Петре и Екатерине. На родине великую культуру большевики стремились заменить новой, «пролетарской» или «коммунистической», пока перед угрозой Второй мировой войны не осознали органическую важность отеческих корней. Юный Саша Шмеман, подобно сотням своих ровесников, среди которых был и будущий митрополит Сурожский Антоний, тогда просто Сережа Блум, существовал в пространстве чужой французской культуры, но жил в атмосфере русской культуры. Школы для детей русских эмигрантов, летние лагеря, воскресные беседы священников, русские газеты и журналы, книги Б. С. Зайцева, И. А. Бунина, И. С. Шмелева и других русских писателей, сама жизнь в семье в соответствии с дореволюционным укладом – все это не просто закрепляло самоидентификацию «я – русский», но формировало устойчивое чувство принадлежности к великой культуре. И в то же время это ощущение своей «русскости» ничуть не мешало впитывать великую французскую культуру, также ставшую для него своей.
Александр Шмеман поначалу учился во французской католической школе. В 1930 году родители отдали его (и младшего брата Андрея) в Русский кадетский корпус в Версале, основателем и директором которого был генерал Владимир Валерианович Римский-Корсаков (1859–1933), знаток и почитатель русской культуры, сумевший передать свою любовь ученикам. Старый генерал выделял Сашу Шмемана, ощутив незаурядность его натуры. Он открыл для своего любимца мир русской поэзии, давал ему тетрадки с переписанными от руки стихами, поощрял его интерес к литературе, и с поэзии началось «освобождение души», вспоминал позднее отец Александр, пробудилась интуиция «иного мира», «печаль по Богу» – на всю оставшуюся жизнь. После смерти Римского-Корсакова, впервые осознанной как непоправимая утрата, мальчику стало трудно переносить военизированную атмосферу корпуса, и осенью 1935 года он попросил маму перевести его во французский лицей.
Прошли десятилетия, но память о корпусе он сохранил. В 2005 году был опубликован «Дневник» отца Александра за 1973–1983 годы, в котором он предстал человеком русской культуры в той же мере, что и европейской. Ясный, точный, богатый красками и оттенками русский язык соседствует на страницах «Дневника» с фразами на французском и словечками на английском языках, а размышления над рассказами Чехова и романами Солженицына перемежаются с суждениями о новинках французской литературы. 10 апреля 1973 года он записывает: «…Корпус, может быть, самые важные пять лет всей моей жизни… Прививка “эмигрантства” как высокой трагедии, как трагического “избранства”. Славная, поразительная, единственная Россия, Россия христолюбивого воинства… Влюбленность в ту Россию. Другой не было, быть не может. Ее нужно спасти и воскресить. Другой цели у жизни нет».