Потянул коричневый клапан с наушником, отвернув голову, сколько мог, влево, и после секундного сомнения, впрочем, нисколько не отразившегося в авиаторских пучеглазых очках, удовлетворённо улыбнулся. Теперь и без того неприметного сомнения не оставалось – это был звук его родного «Mercedes I.D.»
Ещё секундой – и невозмутимая физиономия барона вытянулась:
«А почему слева?!»
Наследник одноимённого прусского юнкерства подскочил так, будто в фамильном замке, будь у него таковое, завелось бы неучтённое привидение. И в этот раз, нет, не обернулся, а прямо-таки извернулся. И глаза его едва не разрослись до размеров толстой резиновой оправы очков.
В точности такой же «Голубь», покачивая птичьи-изломанными крыльями, висел по левое плечо барона. Вот только не было на его перистых крыльях разлапистых чёрных крестов, а вместо них – какая-то геральдическая чушь, едва ли не цехового вида: скорняцкий нож, подковы…
Барон Шварцадлер лихорадочно полез под сиденье в поисках кобуры, отвисшей на ремнях портупеи. Причем полез с двух сторон сразу. Забыл, что в аэроплане её следует искать не как на суше, а только слева.
А как не забыть, когда всё время, пока барон выполнял приказ дивизионного командира («Беспокойте железнодорожный узел, Фридрих. Но попрошу вас делать это… э… самым безынициативным и формальным образом. Я бы даже сказал – лениво. Так, чтобы им и в голову не пришло, что мы сколько-нибудь в нём заинтересованы. А вот в момент “икс” мы с вами придумаем, что-нибудь такое… что-нибудь такое, что отвлекло бы всех от железнодорожной станции. Может, даже, что-нибудь… э… циничное»), всё это время барону и в голову не могло прийти, что здесь он может встретить в небе пернатого чужака.
«Да что оно, черт возьми, такое?!» – возмутился Фридрих, нащупав наконец крышку кобуры.
«Оно» явно носило следы запустения: крылья порыжелые, даже горделивый герб выцвел и облез, краска на фюзеляже облуплена. Мотор на капоте…
«Mein Got!»
Мотор, кажется, был примотан для пущей устойчивости медной проволокой? А в ячейке пилота?
Не успел разглядеть. Выплюнув клок сизого дыма и не затрещав уже, а взревев мотором, неопознанный аэроплан с трудом, но упрямо пошёл вверх.
– Давай, неродной. Давай! – с натужной гримасой, так, что даже шрам над бровью налился кровью, Кирилл упрашивал чужую, не объезженную им машину подняться над противником.
Согласно «Наставлению о тактике воздушного боя».
Стрельнув бензином – запасы бывшего владельца, – так, что лоскут пламени вылетел в раструб выхлопной трубы, графский аэроплан возвысился-таки над баронским.
С мстительным выражением лица лейтенант Иванов (второй) повёл штурвалом вправо.
– А-а, тля… – «британские» усики его зло встопорщились.
Корпус зашедшего под днище врага исчез из его поля зрения, – только подобия птичьих рулевых перьев выглядывали с одной стороны.
Теперь, пока немец не опомнился…
В прямом цитировании этот параграф «Наставления по тактике воздушного боя» звучал довольно витиевато: «Искусным маневром, заняв преимущественную позицию…»
В устном же изложении капитана Маркова из Петербургской Воздухоплавательной школы – куда доступнее, проще: «Долби его сверху колесами, пока басурман не затрещит, и отскакивай!»
Лейтенант двинул штурвал от себя, тут же обратно – к себе, ещё раз, – пока машину наконец не встряхнуло, как лодчонку, наскочившую на отмель.
Кирилл тотчас потянул штурвал на себя.
Треска лонжеронов на перепонках вражеских крыльях, – как говаривал капитан Марков – он конечно же услышать не мог. Куда там, – не в шлеме, а в одной суконной пилотке, он, кроме шума ветра в ушах, только что и мог расслышать, так квохтанье мотора перед кабиной. Тем не менее лицо его под красным кантом чёрной пилотки приняло самое озабоченное выражение, – его «Таубе», казалось, потяжелел в два раза.
Кирилл потянул штурвал на себя снова, потянул так, что жилы вздулись на шее. Но графский «Голубь» и не подумал взмывать, будто приколоченный к собрату-врагу гвоздями.
Одновременно баронский «Таубе» пришибленно просел, клюнув уродливым носом и задрав хвостовую лопасть. К счастью, чуть в сторону, чтобы она не ударила в точно такую же хвостовую лопасть насевшего сверху противника.
Сам же барон Шварцадлер безжизненно упёрся лбом в панель приборов…
Не то чтобы разница между русским «Наставлением по тактике воздушного боя» и аналогичной немецкой «Инструкцией» была такая уж существенная, чтобы эдакий манёвр нежданного противника показался обер-лейтнанту барону Фридриху Шварцадлеру также неожиданным. Но как-то быстро и нелепо всё получилось. Неизвестный собрат его аэроплана как-то сразу же пропал из виду, едва он обнаружил его позади себя, – должно быть, отстал, сообразив, кто перед ним. И пока Фридрих до хруста в шейных позвонках выворачивал голову в попытке рассмотреть внезапного попутчика: «Бог весть, чья бы ни была это машина, но, уж, наверное, не русских. Сколько ни летал тут в окрестностях, а и намёка не было не то, что на аэродром противника – разведчик с трёхцветными кругами на крыльях ни разу не залетал…»
Тем не менее, ломал себе голову Фридрих, одновременно до вывиха в плече, выкручивая назад руку с пистолетом, как говорит старая прусская пословица: «Ну, его в репу с вашими сюрпризами…»
Тень, мелькнувшую в углу зрения светлым призраком, заметил он слишком поздно. И хоть успел дважды дёрнуть спусковой крючок парабеллума, не столько поняв, сколько почувствовав, что всё это значит, – было поздно. Пули зряшно оставили двоеточие дыр в нечистой ткани крыла вдруг налетевшего стервятника.
Стервятника! – какой уж тут «голубь».
В виде со стороны – фанерное днище чужого аэроплана грянуло барону по затылку, даром, что толстокожему за счёт шлема. И хоть между чужим днищем и кабиной барона остался предостаточный зазор даже, чтобы постучаться к этакому насильнику с треклятым вопросом снизу-вверх: «Да кто ты есть, черти б тебя?!» – барон Шварцадлер будто спрятался в ячейке кабины, согнувшись в три погибели, а его парабеллум, сверкнув на солнце холёным металлом, канул за бортом.
И, вцепившись лапами шасси в стойки расчалок, точно бесстрашный стервятник в равноценную добычу, один аэроплан нёс другого.
Хоть, впрочем, нёс к земле.
И вообще неизвестно, кто кого нёс, поскольку оба синхронно тарахтели моторами, сверкали дисками пропеллеров. И крылья у обоих были свободны, образуя этакую этажерку эпохи братьев Райт.
Конструкция в те же времена проверенная и признанная нерабочей. Но чего не случается на войне, тем более, на первой «войне моторов»?
К счастью, лес, рыжими островами – остатками вырубки, подступавший к городку, – минул, уйдя под крылья. Уже можно было разглядеть не только тёсаные и черепичные крыши предместья, мастерских, мельниц, но и цехов средневековой гидромеханики на тихой излучине речки-окраины. Всё – мельком, всё – набирая гиревую тяжесть падения.
Пошли поля. Земля, по-осеннему бурая от сухостоя, приближалась неумолимо…
Продолжая то вытягивать на себя, то отпускать рычаг штурвала, лейтенант Иванов (второй) уже и не пытался сообразить, как ему отделаться от немца: понял уже – судьба; и тащит его теперь покойник за собой в пекло, точно в страшной гофмановской сказке.
По-хорошему, о душе подумать самое время, но что-то не думается, нет никакой возможности сосредоточиться на благодати.
Лезет в голову всякое:
«Вот бы в стог сигануть, если близко будет. Да хоть бы вон, в ту крышу встрять, с виду ветхая, – глядишь, на землю выкатишься раньше, чем полыхнёт. А что, если на реку завернуть? Ага, завернуть… Хлопают элероны без толку, что подкрылки таракана опосля купоросу. Чёрта лысого куда завернешь. Не слушается этакая конфигурация руля. И не этажерка уже, а целый комод летающий!»
Кривая ухмылка дёрнула угол рта лётчика.
– Кабы «летающий». Падающий!
Будто грузчики тот комод в окно мансарды поднимали на блоке, да верёвка вдруг лопнула, – картинка, как с воплями разбегаются грузчики и со свистом летит в колодец двора пузатый комод, привиделась с яркостью лихорадочного бреда.
Кирилл тряхнул головой, так что слетела куда-то за спину пилотка, даром, что отвороты её были опущены по-зимнему. Холодный поток взъерошил русые волосы, отрезвил: «Хватит о ерунде мечтать. Не будет никакого спасения. Жить осталось секунды. Не тяни два мотора-пропеллера, точно в агонии – и тех бы уже не было. Так что нечего. Нечего думать о спасении. Надо думать о том, как её, подлую, жизнь, продолжить. Только бы не калекой, лучше уж…»
Пока лейтенант Императорского военно-воздушного флота выбирался из кабины пилота на крыло, мысли в голову лезли бессвязные, глупые, лезли хаотически…
Вольдемар, помощник казённого мельника, вынул кудлатую голову из бочки с дождевой водой и, утерев мозолистой ладонью багровую, точно печёная луковица, физиономию, понял, – не помогает. Ни огуречный рассол, ни настойка городской ведьмы Эльзы, ни облатка падре Андреаса.
Вольдемар сунул спитую личину обратно…
Конечно, он видел в своей жизни, хоть и не слишком насыщенной событиями, эти, как их к дьяволу, – ерапланы. Один такой был в частной собственности графа Гаузена, на той окраине городка, и довольно часто кружил над ратушной площадью. Но чтобы эти, как их дьяволу… ерапланы – размножались в полёте, сцепившись, точно майские жуки?! И, что характерно, – ревут и воют железные прелюбодеи…
Вырвавшись снова из чёрного омута бочки на углу плотины, помощник мельника обернулся через плечо и разглядел сквозь влагу ресниц, точно в тумане…
Два по-взрослому крупных, но бледных, точно личинки, жука с крестами и гербами на задранных хвостах, сидят друг на дружке. И, по-весеннему пьяно покачивая крыльями, проносятся над ветхими крышами заводской слободки. Едва не цепляя трубы. И, видимо, для того, чтобы Вольдемар не имел ни малейшего шанса опомниться после крестин брата, на крыле одного из них, пригнувшись и зацепившись одной но