Стараясь сдержать самодовольную улыбку, Вадим продолжил:
– Т-тэ… ты должна со всеми уехать, и ждать, пэ… пока мы…
Не дожидаясь, пока он закончит, Арина глянула на него исподлобья, но озорно, с синей искоркой в глазах, и отрицательно покачала головой – медленно и выразительно.
– И не мечтай!
Мнение политика
…Ликвидация ближневосточного вопроса теперь представляется неизбежной и неотложной. Ещё в 1909 году пишущему эти строки пришлось поддерживать турок на международном парламентском конгрессе в Берлине, когда они отстаивали сохранение статус-кво в Проливах.
Пока там оставалась слабая Турция, Россия могла ждать, и единственной задачей её было – добиться для самой себя свободного прохода военных судов через проливы. Теперь, когда на Константинополь вплотную надвинулась угроза германского фактического завоевания, ни ждать, ни суживать значения вопроса уже больше нельзя.
Никогда ещё в нашей истории обстановка для полного разрешения вопроса в нашем смысле не была так благоприятна.
Никогда борьба за Константинополь и проливы не стояла в такой очевидной связи с мировыми стремлениями Германии, затрагивающими так глубоко интересы наших союзников.
Судьба этой войны решится на востоке не только для нас, но и для них. Если же она останется нерешённой, это будет равносильно, при сложившихся обстоятельствах, решению войны в пользу Германии.
П. Н. Милюков
Кирилл
Аэроплан немца горел с хрипом, рёвом и треском – весело, как костёр деревенских ребятишек, посланных в ночное, без скупости и рачительности. Языки пламени рвались кумачовыми лоскутами. От жара воздух вокруг дрожал и переливался, как золотистое стекло гравированного фужера.
Кирилл вынужден был прикрыть лицо локтем.
Впрочем, праздник обещал быть недолгим. Уже почернел и коптил остов хвоста с отвисшей рулевой лопастью, почти рассыпалась алыми волокнами фанера фюзеляжа и, точно тайное письмо, растворялось в багрово-чёрной бессмыслице – пламя выедало ткань крыльев с чёрными крестами. Поводом для веселья оставался только промасленный мотор, сто лошадей которого горели синим пламенем посреди оранжевого вихря над бензобаком.
Клеевой, машинной и керосиновой копоти хватало, чтобы нельзя было определить по запаху – не превратился ли германский пилот в жаркое? В гнезде кабины его вроде бы и не видно было, – уже догорала.
«Не превратился…» – убедился Кирилл, зайдя с другой стороны.
И сунул «маузер» в кобуру, хоть и не стал защёлкивать фанерную крышку – мало ли, тело лежало метрах в десяти от горящего аэроплана, а значит, вряд ли его могло так далеко выбросить взрывом бензобака, тем более, ударом о землю.
И потом – «Taube Rumpler», по техническому описанию, двухместный самолёт. Пока что второго пилота Кирилл не видал, да и знал, что нередко, чтобы прихватить бомб побольше, место второго пилота немцы переделывают в такой себе бомбовой ящик. Модификаций у них было практически столько же, сколько и типов самолётов – раз-два, и обчёлся. Но как на этот раз?
Да всё равно, чем чёрт…
Это был первый противник, которого Кирилл видел вот так – воплощённым в мясе и крови. Лежал ворохом чёрного опалённого тряпья, и кровь была спекшейся на согнутом рукаве, прикрывавшем голову, и мясо подкопченным в прорехе на рукаве, – кожаная пилотская куртка прогорела, но сама собой потухла, только сизые дымки курились по краям лилово-багровой язвы.
– Ну что, отлетался, «Голубь»? – пробормотал Кирилл, присаживаясь подле трупа на корточки. – А кто тебе виноват? Это не я, это собственная подлость тебя угробила…
Кирилл провёл рукой перед суженым зрачком пилота. Ладонь его отразилась, как в полированном агате, но диафрагма зрачка даже не дрогнула; открытый рот – не то, чтобы хрипа или вздоха, даже тепла не исходит из побелевших губ.
В том, что его немецкий коллега – покойник, сомнений у русского лётчика не осталось. Пустой взгляд помутневшего глаза сосредоточен на муравье, ползущем по жёлтой соломинке возле самого лица.
– Разве мама тебе говорила, провожая на фронт, мол, иди, сынок и кидай бомбы на Красный Крест, твори бесчинства и злодеяния? – продолжил ыворчать Кирилл, берясь пальцами за острый подбородок с ямочкой и поворачивая к себе белокурую голову немца. – Мало ли – приказали? А ты не слушай. Оградись псалтирью, словом Божиим. Скажи, не буду, ибо… Фу-ты, чёрт!
Лейтенант выпустил подбородок, и лицо немца снова повернулось к нему вполне благовидным профилем, однако в память Кириллу уже врезалась сплошная багровая рана с другой стороны, – с розовыми прожилками подкожного жира в трещинах, с задранной губой, обнажившей зубы, со щёлкой затёкшего глаза.
– Как же ты сюда-то добёг, сердешный, – угомонив рвотный комок в горле, покачал головой Кирилл и всё-таки поискал для пущей уверенности пальцами яремную жилу в вороте брезентовой куртки.
И только теперь, ничего не почувствовав, окончательно махнул рукой:
– Погоди пока. Околоточный опишет. Закопают лютеранским манером, тут, кажись, и падре подобающий имеется.
Кирилл не без труда разогнулся, – хоть и на стог спрыгнул, но отшиб бока так, что не сразу и продохнул. Не оборачиваясь, двинулся к «своему» самолёту.
Своим он его считал с первой минуты, как тот разогнал под стрехой амбара сонных голубей простуженным частым кашлем «Mercedes D.I»…
Вадим
Лейтенант Императорского военно-морского флота вынул из внутреннего кармана шинели брегет, серебряная крышка которого, впрочем, ещё не остыла от его же руки – минуты не прошло, как смотрел в прошлый раз, но… Но всё хотелось застать стрелку в безопасном отставании от критических «15.30» – времени, когда топливный бак аэроплана Кирилла должен был опустеть досуха. И если только не святым духом…
Но нет. Тонкая минутная стрелка уже добирала последнюю четверть до четырёх. Всё.
Вадим раздражённо хлопнул крышкой с гравировкой «7F» – «семь футов под килем», память о Морском корпусе, – и произнёс вслух:
– Вэ… всё…
– Ну что ты, в самом деле? – тут же подхватилась, потянула его за локоть Арина. – Что, у него часов нет, что ли? У него там вообще этот есть, который сколько бензина в баке показывает, датчик, что ли. Конечно, он уже сел где-нибудь, просто сюда не дотянул.
Вадим посмотрел на неё с сердитым удивлением:
– Кэ… конечно, сел! Кэ… кто бы сомневался. Только он сюда и н… не собирался вэ… возвращаться.
Теперь настала очередь Арине недоверчиво уставиться на Вадима снизу-вверх, и даже с некоторым испугом в глазах: «Мысли путаются от возбуждения, что ли? Контузия – Бурденко предупреждал – штука богатая на самые разнообразные симптомы».
Заметив это её сомнение, Вадим досадливо поморщился, принялся втолковывать как ребёнку:
– Он здесь чэ… чудом взлетел… – лейтенант указал на обезглавленную статую Евы на аллее парка. – Сесть уже нэ… ну, никак. Кэ… куда он мог сэ… сесть? – усилившееся заикание всё же выдавало волнение лейтенанта за брата.
– Где здесь граф аэроплан свой сажал? – с моментальностью телеграфа передала вопрос Вадима Арина, ухватив за хлястик шинели первого попавшегося санитара, валко поспешавшего куда-то со скандально-звонким ящиком лекарственных банок.
Тот, едва не выронив фанерный ящик, поделённый ячейками, выругался.
К счастью («Я знаю!»), вовремя вынырнул из-под полы санитара всё тот же мальчишка в штанах, задранных широкими подтяжками на резинке.
Сын садовника. Митька.
Который тут же и доложил во всех подробностях, и разве что не в лицах:
– Я знаю, у него ангар был для аэроплана на поле за станцией. Там, прямо в ангаре и Лейба жил, механик его, такой дядька – морда белая как в муке, прямой как гвоздь, и строгий до ужаса. – Митька строил одну рожу страшнее другой. – Там, на поле, все камешки подобрали. Он там всё время стоял, аэроплан, вот только когда барин уехали с Лейбой на Балканы воевать, – он аэроплан поближе перевёз, в дом, под охрану, а в ангаре теперь беженцы живут, семья из Вильно, у них…
Не дослушав мальчишки, Иванов (первый) сунул брегет во внутренний карман. Вынул с другой стороны клапана куцый «командирский» наган, откинул вбок барабан, крутанул его большим пальцем, убедившись – все гнёзда заняты латунными пятачками капсюлей.
– Я с тобой, – раздельно и внушительно произнесла Арина, стянув с головы белую косынку с красным крестом и закинув руки за голову, к застёжке белого халата между лопаток.
Вадим взглянул на её лицо с упрямо сжатыми губами, с потемневшим до грозовой синевы взглядом исподлобья в тени светлых локонов, и вздохнул:
– Зэ… зря сняла, – кивнул он на белый платок. – Так спокойнее бы… было бы.
– Ничего не спокойнее, – фыркнула Арина. – Полевая санитарка из меня как Софья Ковалевская. Я и в палате боюсь одна без опытных оставаться.
Вадим, хоть и подивился про себя проницательности девушки, – не пришлось даже объяснять опасность вдруг оказаться на поле боя.
Немцы, к начштаба не ходи, собирались захватить важный железнодорожный узел. Никак иначе нельзя было объяснить эту крайне избирательную и слишком уж краткосрочную артподготовку. Их манера – выскакивать, как чёрт из табакерки. Наверняка уже атакуют…
Поправив фуражку с чёрным околышем и запахнув полы шинели, лейтенант взял подругу под руку.
Да, не похожи они на парочку мещан, совершающих рандеву, скажем, в кондитерскую на ратушной площади: он, хоть и «вольно», но всё же по форме, она в «желудёвом» платье, деловитую строгость которого уж точно не смягчает стёганая ватная тужурка. Сразу видно – служивые люди, но сразу же и видно – в данный момент не на службе. Так что, может, и обойдётся, если вдруг что…
Морская хроника
Высадка турецким транспортом 24 кавалеристов у Аккермана для разрушения железной дороги Бендеры – Рени. Десант был взят в плен, не выполнив своей задачи.
Морская хроника – взгляд со стороны противника