Коляска подкатила к полуоткрытым от перекоса ветхим воротам:
– Рита! – звучно, грудным голосом, позвала Марта, приподнявшись на козлах.
Она крикнула ещё несколько раз, пока, не дождавшись ответа, Вадим не выскочил из экипажа, не взялся за дощатое полотно, которое, впрочем, не поддалось даже, когда вздулись жилы на его побагровевшей шее.
Арина бросилась помогать, ворча:
– Потом полчаса будешь мошек в глазах разгонять.
Со скрежетом ворот появилась наконец и хозяйка с качалкой для теста в руке и с соответственной решимостью на лице, немало напугавшей Арину.
Она загородила собой Вадима, увлечённого борьбой с заржавелыми воротными петлями:
– Мы только…
Мельком глянув на незваных гостей, сухопарая воительница в домотканой рубахе навыпуск машинально сунула перепачканную мукой качалку в руки Арине, свои руки оттёрла о тощий зад.
Кажется, не надрывный скрежет старых ворот выманил её из дому.
– Здравствуй, Марта. Не узнала. Рут сказал никому не открывать без него, – как-то рассеянно объяснилась она с приятельницей и, подобрав домашние юбки разом с подолом выпростанной рубахи, торопливо выскочила на рыжую гравийную насыпь колеи.
– Господи, что будет? – донёсся её тревожный голос. – Откуда они тут? Сейчас?
Иванов (первый) также перевёл взгляд на горизонт, очерчивающий, надо полагать, теперь и линию фронта. Над ним, разрастаясь бурым пятном, как от машинного масла, безошибочно угадывался дым. Дым паровозной трубы.
– Но Рут говорил, что начальник станции успел позвонить в Гробин, – растерянно и словно оправдываясь, протянула жена обходчика. – Зачем же они Порфирия послали?
– Пэ… Порфирия? – переспросил Вадим.
– Его «Кукушка». «Коломенский усиленный», маневровый.
Женщина обернулась с недоумённой гримасой на лице, перевела взгляд с одного на другого, будто ища ответа у этих гонцов «конца света», и пожала костлявыми плечами:
– И куда ему, скажите, пути перевести?
– Хоть бы в тупик не отправила! – машинист натужно, как деревянную пробку из винной бутылки, выдернул самоё себя из маленького окошка кабины. Схватился было за кран гудка, но передумал – «ни к чему до времени привлекать внимание», – и просто перевёл рычаг управления на малый ход.
Клубы пара на секунду затопили кургузое рыло паровоза. Зашипели, сбрасывая давление, клапана цилиндров. Невесть откуда взявшаяся кудлатая Жучка увязалась за «толкачом» размашистым, не по породе, галопом и отчего-то молча, будто посвящённая в конспиративность операции, взялась провести «диверсантов» куда следует.
Именно – к потемневшему бревенчатому домишку стрелочника.
Машинист Порфирий Анисимович вышел на крохотную площадку перед кабиной, грузно навалился на поручни, заглядывая вперёд паровоза. Из-за его невысокой, но вполне себе внушительной тушки, обеими руками держа непокорную шляпку, выглянула и Кира.
Только что она пережила первое впечатление – увидав бурые черепичные крыши, зелёный окисел кровли костёла, невзрачную башенку ратуши…
Всё как на копеечной открытке провинциального самомнения, – в иной раз и в окно вагона не глянула бы, – но теперь, когда это не безымянный, убегающий в беспамятство городишко, а чуть ли не главный параграф судьбы… по крайней мере сегодня. Теперь, увидев его, она испытала то, что недавно поэтически называла катарсис. Теперь же просто дрожь, из-за которой не слушались ни руки, ни ноги. Ведь тут…
– Они тут! Боже, как здорово! Повезло же как! – дрожь мигом пропала, пропала и шляпка-таблетка, как только девушка всплеснула руками.
Нетерпеливо егозя, подскакивая и с детской беспардонностью опираясь при этом на покатые плечи примерного семьянина, она заставила бедного Порфирия Анисимовича даже покраснеть, даже сквозь загар и рыжесть машинного масла:
– Да в чём же вам повезло, барышня? – со вздохом закатил он глаза. – Это ж только домик обходчика. Тут на отшибе германца и нет ещё, не дошёл или, напротив, прошёл уже. А до станции с вашим составом… – он обернулся, и, обнаружив, что без шляпки у диковинной «персиянки» пропал и последний намёк на «нормальность» – волос-то, прости господи, с гулькин… и не хвост даже. Так, чубчик гимназический.
– А до станции ещё больше версты… – облизнув пересохшие губы, закончил, наконец, машинист. – И всё под немцем уже. Это уж как пить дать…
– Зато они. Они здесь! – кажется, вовсе не обратив на его слова никакого внимания, всё егозила странная девица. – Да вы останавливайте, тормозите уже!
– Да кто? Кто здесь-то? – насторожился машинист, отмахивая ладонью вихрь пара, будто он мешал рассмотреть…
Пароконную коляску, из-за поднятого кожаного верха которой высунулось бледное настороженное личико, обрамлённое растрёпанными светлыми локонами, – совершенно Кире незнакомое. На козлах коляски сидела какая-то молодица из местных, судя по шали в шотландскую клетку и кружевному чепцу, из-под которого также золотистым вихрем выбились волосы – точно на сеновале ночевали обе, и…
«И обе красивые», – отчего-то кольнуло в груди, немного, но всё же мешая той радости, что её наполнила, когда Кира разглядела…
Первым – брата Вадима, вышедшего из-за перекошенной створки ворот и идущего к насыпи неуверенно, но точно заворожённого надеждой, а потом и…
Нет, всё никак ей не удавалось разглядеть брата Кирилла, но это, понятное дело, потому, что, тормозя, паровоз стравил пар из котла, затопивший всё, что ближе. Но вот и он откатился назад, обнажая насыпь.
На которой одна только бабёнка стояла в домотканой рубахе, озадаченно скребя в тёмных с проседью, неряшливо скрученных волосах.
– А где Кирилл? – негромко, как сдержав саму себя, вернее, сдержав крик, спросила Кира.
Политическая хроника
Морской министр Великобритании У. Черчилль утвердил план, который предусматривал последовательное уничтожение турецких береговых батарей и фортов огнём корабельной артиллерии, очищение пролива от мин и прорыв англо-французского флота в Мраморное море, для захвата Константинополя. Начало операции назначено на 19 февраля 1915 года.
…Кирилл, почёсывая суточную щетинку на щеке, с незаинтересованным видом ожидал окончания разговора польского улана-поручика и немецкого оберст-лейтенанта, раздражённо вышагивающего вдоль наспех сооружённой баррикады из мешков с углем.
И устройство баррикады из малопригодного материала тоже раздражало герра оберст-лейтенанта до крайности:
– Ещё бы бочки с керосином натаскали! – в который раз выбивал он угольную пыль из оливково-серебристого сукна шинели.
Каждая пуля, попав в баррикаду, выбивала длинную струйку чёрной тонкой пыли. А после попадания русской трёхдюймовки уголь и вовсе алел и дымился, как в топке печи.
– Что вам здесь понадобилось, герр поручик? Что, у вас своих дел нет там? – немец неопределённо мотнул острым подбородком через плечо назад, где только теперь увидел нестройную толпу в куцых кавалерийских шинелях.
И почему-то преисполненную такого воинственного энтузиазма, какого давно уже нет у его подчинённых, с досадой признался себе лейтенант: винтовки у всех «In die Balance!», рожи напряжённые – как будто им вот-вот «Fouer!» скомандуют.
«Чёрт разберёт этих поляков. То их в поле не выгонишь, то рвутся в бой, словно им взаправду собственное королевство вернули…»
– Нашли уже этих, которые разбежались? – спросил оберст-лейтенант.
– В каком-то смысле, – странно ответил поручик, глядя куда-то вбок.
– Это ж в каком? – уставился на него немец, пытаясь поймать взгляд. – Мне так ваш «смысл» неизвестен совершенно.
– Они тут, – не сразу и словно нехотя произнёс поляк.
Оберст-лейтенант машинально обернулся, поймав себя на лёгкой судороге в спине. Беспричинной и безотчётной. Точно, и в самом деле, обдало вдруг со спины ветром, под самую шинель, до костей.
Никогда он особенно и не присматривался к тем полякам, но тут вдруг с первого взгляда, ну, может и не с первого, а как только заметил – спросил себя: «Что это у них всех штаны разносортные?»
Виданное ли дело, – в армии, где за портки комплекта «№ 4», надетые в выходной день вне строя вместо воскресных строевых «№ 5», можно и на гауптвахту угодить. И вдруг такое ассорти?..
Ответа он так и не дождался. Вернее, – не расслышал. Но то, что ответ этот был – понял.
Чуть погодя. После того как тупая боль в груди опрокинула его на эти проклятые вонючие угольные мешки, и уже лёжа на них, – увидел.
Вот он, ответ, – в разодранных ртах этих странных «уланов», скачущих прямо через него, через голову…
«Но, кажется, не в атаку…» – последнее, о чём успел подумать оберст-лейтенант, прежде чем этот чёртов уголь засыпал ему даже глаза…
Встреча.
Железнодорожный узел Обертау
– Что это у них там творится? – артиллерии поручик с незатейливой фамилией Сидоренко всматривался в смотровое окошечко бронещитка путиловской полевой трёхдюймовки.
Затем, уступив окошко наводчику, он рискованно высунулся поверх откидного верха щитка. Как ни странно, в зелёную сталь брони не щёлкнуло ни единой пули.
Там, на той стороне густой рельсовой чересполосицы, и впрямь, происходило что-то непонятное.
Стрельба, прежде ведшаяся вполне себе «дежурно» – сначала застучат наперегонки два-три «бергмана», бахнет немецкая полковая пушка, полетят рубчатые шары «Kugelhandgranate», – вдруг прекратилась. Затем там вдруг вспыхнула короткая, но ожесточённая перестрелка. И как будто даже не имевшая отношения ни к его, поручика, расчёту, ни к караулу 55-го спецсостава, ни даже к упрямцам-жандармам их железнодорожного департамента, не пожелавшим разбежаться с прочими своими собратьями.
Особенно наводилась такая мысль криками там, за баррикадой угольных мешков и деревянных ящиков с малопонятным тряпьём.
«С чего бы им там разораться? Ладно, если в атаку идти – есть повод».
А так… Ан нет. Кажется, пошли. Но опять-таки странно как-то. Вроде как вопреки. Вон из-за баррикады вылетела спиной вперёд серая фигурка и покатилась по выжженной траве кожаная кайзеровская каска с пикой в сером чехле. Взмахнул кто-то руками, упал. И, снося на пути баррикадный хлам, буквально в один узкий проход, на путевую межу ринулись немцы, каких они раньше не видели.