– Целуй наших, особенно, Глашу, – дежурной рифмой окончательно попрощался с Ивановым (третьим) Иванов (второй).
Тот махнул рукой в последний раз, сглотнул невольный комок в горле – кто знает, как долго теперь им не свидеться? – война, дело случая.
Обернулся в светло-ореховый от шпона коридор пульмановского «СВ»…
Мысль о том, что переигрывать что-либо уже поздно, так явно читалась не только в водянисто-голубых глазах «этого», но и в переборе его пальцев на рукояти трости, точно на рукояти револьвера в кобуре, что Василий отреагировал раньше, чем даже вспомнил, чьи они – эти холодные беспощадные глаза.
– Кирилл… – начал он вполголоса, неуверенно. – И… – Этот! – заорал Василий дурным криком, как только с фотографической точностью вспомнил:
…в летнем белом кителе и чёрных суженых брюках, заправленных в сапоги лакового блеска, холёный, накрахмаленный, отутюженный…
…тщательно зачёсанные назад рыжие волосы, когда снимет белую фуражку с заломленной тульей…
…с закрученными кончиками аккуратных усов, – как же его?
Ведь, кажется, на всю жизнь запомнил, особенно эту проклятую трость – самшитовую, с рукоятью слоновьей кости и стальным набалдашником на конце…
– Граф Телеграф! – последнее, что вскрикнул Васька, прежде чем ореховые панели, казалось, лопнули от оглушительного выстрела в тесноте коридора.
Стрелял через плечо почти узнанного врага незнакомый Ваське громила. Сразу видно по тупой сосредоточенности, – подчинённый «этого», как же его…
«Бархатов Евгений Маркович, – с документальной точностью прояснилось от жгучей боли в предплечье. – Штабс-капитан береговой обороны в Севастополе, дежурный офицер крепостной коммутаторной станции, – одно слово, телеграфист, оказавшийся, как растолковал потом дядюшка, самым настоящим немецким агентом».
В этом Васька осенью и сам убедился, когда чёртов «Граф-Телеграф» держал у его головы свою хитрую трость, заряженную патронами парабеллума.
Как он тогда нелепо и по-детски купился на маскировку гада под русского контрразведчика! По сути, – став пленником, дал тому уйти от жандармов. Да ещё и в дядюшкином «руссо-балте»! В ослепительном «торпедо С-24».
И вот опять!
На один шаг.
На один выстрел мерзавец, немецкий шпион, впереди…
А может, и дальше, чем на один шаг, дальше, в глубь коридора… – поплыла перспектива у Васьки в глазах, пока он съезжал по дерматину оклейки в тамбуре.
Но всё быстро встало на место, как только над головой его загрохотал «маузер» брата.
Архипов. Двумя неделями ранее
– И вот, что ещё любопытно, – игра тонких черт выказывала на лице тайного советника Рябоконя недюжинную работу мысли. – Заметили, господа, что места для устройства своего «биоскопа» этот Велюров выбирает не самые удачные. Чтобы не сказать, – совсем не…
Андрей Миронович демонстративно обвёл зажатой в кулаке перчаткой пустырь, – неприкаянную проплешину в толчее кособокой деревянной застройки окраины. Сюда от золочёной церковной луковки на центральной площади и добраться-то было непростым делом, – не всякая курица вброд перейдёт непросыхающие лужи, не всякая свинья не побоится утопнуть в жидкой грязи.
Но, видимо, «охота пуще неволи» – шли, судя по набросанным тут и там камням, по вкривь и вкось наложенным мосткам. Шли к вывеске над кулисами входа грязно-зелёного бархата: «Биоскопъ Иллюзионъ», к дощатой будке кассы. Теперь одинокой, как дьяк, проснувшийся после свадебного застолья в одиночестве.
Опустевший шатёр хлопал по ветру парусиновыми боками, скрипели, шатаясь, дощатые щиты «зрительной залы», густо оклеенные лохмотьями гигантских змей, тифозно-томных дев, пылающих «моторов» с афиш и плакатов…
– Что ж его заставило бросить всё дело-то? Почуял что-то? – неустанно удивлялся здешний пристав, заставляя, впрочем, удивляться его неосведомлённости петроградское начальство.
– Да ты его сам видал, любезный, когда разрешение выдавал? – нахмурился тайный советник.
Вслед за ним нахмурился и другой обладатель «державных» пуговиц с орлом, отличных от «губернских» с местным гербом.
– Да не любитель я синематографа, ваше превосходительство! Глупость одна, ей-богу. «Грёзы – слёзы», тьфу! – неловко попытался выкрутиться пристав, опустив факт, что из всех обязательных для его подписи документов ему вполне достало абонемента для жены и тёщи, присланного через кассира. А сам, и впрямь, как раз таки отсутствием своих «демониц» и наслаждался, бдел мораль в заведении мадам Колетт. Так и не подошёл ни разу к тому чёртову «биоскопу», так и не выяснил, что…
– Это он и есть! – раздражённо махнул белой перчаткой тайный советник Рябоконь на своего помощника, с готовностью распахнувшего папку с предписанием: «Установить негласный надзор и незамедлительно сообщить…»
Пристав, в свою очередь, гадючьи сузив глаза, зашипел на усача околоточного, на чью служебную совесть было возложено самостоятельно разбираться со всеми бумагами, «входящими» по розыску и надзору.
Тот неуклюже звякнул шпорами в прорезях галош, без толку отдал честь двуперстием к губернскому гербу на чёрной фуражке, заморгал, не зная, что сказать. Ведь только из пьяного любопытства и разбирается корреспонденция такого рода. «…А когда пить теперича? Война».
– Вот же бестолочь! – демонстративно и декоративно осерчал пристав на чёрный столб околоточного с красными кантами по борту мундира и шароварам. – Потерял, поди? На махру извёл?
Он выхватил из-за пазухи надзирателя, застёгнутой на крючки, латунный свисток на шнурке и рискованно вставил его в прокуренные усы околоточного.
Городовой, не сдержав вздоха, виновато присвистнул.
– Позвольте взглянуть, ваше превосходительство?.. – После этаких «дисциплинарных мер», как ни в чём не бывало, поинтересовался архиповский пристав, видимо, посчитав инцидент вполне исчерпанным.
– Да уж, извольте… – махнул рукой Рябоконь.
«Из затребованных Вами сведений по уголовным делам в городах и селениях, где в отделениях полиции регистрировался передвижной биоскоп “Иллюзионъ” г-на Велюрова Э. В., интерес представляют следующие случаи криминального характера:
Царское Село. Петербургский округ.
Разъезд конной полицейской стражи был обстрелян неизвестными при углублении в часть парка, не охраняемую дворцовой полицией. Упомянутый Вами аттракцион в это время располагался на окраине парка, в удалении от дач Царского Села. Найдены гильзы от пистолетных патронов “парабеллум”.
Торопец. Псковской губернии.
В реке Торопец, спустя три дня по невыходу на службу, найден уездный исправник – связан и, по заключению врача, избит после застолья. Со слов семейных, в последний раз его видели отправляющимся к хозяину передвижного синематографа, что после никакими свидетельскими показаниями не подтвердилось…
Луки. Смоленской губернии.
Студент Горного института Феоктистов В. В. член РСДРП(б) и сексот Смоленского жандармского пункта, донёс пунктовому офицеру Беркову о подозрительном пользовании рабочими передвижного синематографа теодолитом. Сведения, как не представляющие интереса для собственно политического сыска, были переданы вахмистром Берковым в Охранное отделение полиции.
Могилев.
Пропал без вести мальчик Ваня Пропойцев 13 лет лоточник, торговавший пивом и сушёной рыбой по уговору хозяина с владельцем передвижного синематографа во время вечерних сеансов. Из опроса свидетелей никаких сведений, заслуживающих внимания, не выявлено, разве что накануне пропажи мальчик рассказывал товарищам небылицы про то, как герои фильмы по ночам разговаривают на птичьем языке. Но это почти наверное детские выдумки.
Гостинец. Гомельского уезда.
Пропал без вести губернский секретарь после того, как, объезжая вверенный ему участок в селении Гостинец потребовал от хозяина ярмарочного “биографа” явиться с ним к участковому приставу. Сам г-н Велюров Э. В. в полицейский участок явился в тот же день, но о пропаже полицейского чиновника, с его слов, ничего не знал.
Карачёв. Орловской губернии.
Из отчёта станового урядника следует, что служащие синематографа “Иллюзионъ” самым подозрительным образом измеряли землю, прибегая к землемерским инструментам якобы для расположения своего шатра должным образом. А также отдавали местному механику Осипу Идискину в ремонт устройство, назначение которого механик определил как кривошипный привод от мотора к другому механизму, который он уже определить не смог. Поскольку на другой день был найден с проломленной головой и в беспамятстве, а спустя ещё день, умер в земской больнице…»
– Прочитали? Что скажете? – рассеянно поинтересовался тайный советник, отводя рукой зелёную занавесь входа.
– Даже не знаю, что думать, – пожал пристав плечами, возвращая бумагу в папку адъютанта его превосходительства. – При желании все эти случаи можно назвать никак не связанными с заведением господина Велюрова…
Тем не менее на шатёр он посмотрел исподлобья, недоверчиво, и даже подтолкнул вперёд себя околоточного.
– Можно, – хмыкнул Андрей Миронович. – Но вот мой Серафим нарочно перерыл кучу провинциальных донесений, чтобы найти эту связь.
Серафим самодовольно зарделся, отчего стал вовсе похож на Рембрандтовского Амура.
– И что, нашли, господин подпоручик? – с сомнением покосился на него пристав.
– Э… – замялся Серафим. – Первое, что напрашивается, это, пожалуй, чрезмерная их озабоченность…
– Землю, – вдруг нерешительно подал голос околоточный.
– Что землю? – обернулся тайный советник.
– Землю они ссыпали в эти вот лужи, – кивнул через зелёный погон унтер. – Да всё без толку, только грязи развели.
Рыжие топи с торчащими, как обломки кораблекрушения, досками, дощечками худых бочек, битыми ящиками и распотрошёнными корзинами…
– И много? – прицельно прищурился Андрей Миронович. – Землицы-то кинули?
– Так, подводу. А то и не одну, – с готовностью рапортовал околоточный. – Три дня засыпали, и нет чтобы камнем пересыпать, чтоб устоялось…