Почти так же синхронно, предчувствуя неизбежную перестрелку, выругались и Велюров с переодетым жандармом. Разве что фон Графф непроизвольно выругался по-немецки.
Однако перестрелки не случилось. Другому жандарму – пижону в котелке и тройке, полосатой как диванная обивка, – не повезло. Со своим воинственным воплем он появился из другого вагона, распахнув железную дверь тамбура за спиной Кирилла, а тот не имел ни времени, ни желания разбираться. Как стоял, так и задвинул назад локтем руки, утяжелённой «маузером».
– Ща всё брошу…
Невольно отдав ход господину Велюрову-Бархатову-фон Граффу…
Хроника Дарданелл. 18 марта
В 16.11 «Инфлексибл», всё время державший строй, невзирая на пожар на фок-мачте и другие повреждения, вдруг резко накренился на правый борт. Сообщили, что он налетел на мину недалеко от места, где ушёл под воду «Бове». Корабль всё-таки благополучно дошёл до базы на острове Тенедос.
По мачте по правому борту линкора «Иррезистибл» взлетел зелёный флаг: торпеда! Линкор в тот момент был крайним на правом фланге, близко к азиатскому берегу, и сразу же турецкие артиллеристы начали поливать его снарядами. Эсминец «Веа» снял около шестисот членов команды «Иррезистибла», среди них несколько погибших и восемнадцать раненых. Старшие офицеры линкора остались на борту с десятью добровольцами, чтобы подготовить корабль к буксированию.
В 17.00 три линкора были выведены из строя: «Бове» потонул, «Инфлексибл» ковылял назад в Тенедос, а «Иррезистибл» дрейфовал к азиатскому берегу под огнем турок. Затем произошел ещё один взрыв, и линкор «Оушен», направленный отбуксировать «Иррезистибл», резко накренился. В тот же момент снаряд повредил механизм управления, и корабль стал циркулировать по проливу. Эсминцы, находившиеся рядом, бросились на помощь и стали подбирать команду из воды.
Теперь турецкие артиллеристы имели прямо под рукой две беспомощные цели. К наступлению темноты оба линкора были потоплены.
Городок Архипов. Двумя неделями ранее
С точки зрения тайного советника Рябоконя, околоточный надзиратель, чьего имени он даже не потрудился узнать до сих пор, храбрость проявил просто безумную. Достав было из огромной чёрной кобуры кавалерийский наган, он вдруг досадливо крякнул, затолкал револьвер обратно и даже захлопнул клапан кобуры.
– Вот я тебе сейчас как запихаю твой «Бердан»! – взревел околоточный, решительно откинув зелёный бархат кулисы широченной ладонью. – Как рябчику вертел! От гузна по самый клюв!
Голос с пьяноватым старческим радушием задребезжал откуда-то изнутри шатра.
– Антоша, ты, что ль?
Так узнал наконец Андрей Миронович имя городового.
– Я его музей за версту узнаю, – неясно прояснил наконец околоточный «Антоша», высунувшись на мгновение обратно, из-за кулисы, и снова исчез в тёмной расщелине. – Это наш бывший будочник, – раздался его приглушённый бас уже в глубине. – Ещё при первом Николае служил. С тех пор и не угомонится «инвалидная рота». Где ты тут? Ермолай?
В сумраке, тут и там пронизанном пыльно-золотистыми нитями дневного света, едва виднелись рама экрана со свернутым, как такелаж, полотнищем, ряды составленных в штабель лавок, плетёные кресла и столик для привилегированной публики, станок для киноаппарата и даже жестяные диски-короба с наклейками названий.
Старик сказочной ветхости, кряхтя, разогнулся из-за чёрной шкапы фисгармонии, украшенной готической резьбой. В просвете разобранной в две косы белой бороды виднелся алтын в петлице «иррегулярной» медали «За храбрость».
Подслеповато щурясь, старик наугад козырнул подагрической горсточкой куда-то в сторону шагов по дощатому настилу и, не слишком браво, но «взял на плечо» отставную «берданку».
– Чего лаешься, Антоша? – миролюбивой улыбкой ощерился в бороде его беззубый рот. – Я ж для острастки. Самой только капсюлью.
– Вот. Хлебом не корми, дай важность явить, – обернувшись, виновато развел ручищами околоточный надзиратель. – Даже сам в сторожа просится, лишь бы на печи не сидеть. Тебя сюда кто приставил, Ермолай?
– Дык, сам хозяин и призвал, – подтянулся дед, разглядев вместе с околоточным людей в форме и оправляя под кушак полу армяка. – Ко мне ихний денщик прибёг, сказал – срочно сторожа ищут на время отъезда. Я и заступил. Кому же ещё?
– И что, все отъехали? – поинтересовался господин тайный советник, осматриваясь в сумраке шатра.
– Так точно. Все до единого, – с готовностью рапортовал «ветеран благочиния». – В фургон, телегу и коляску погрузились и отъехали. А сам хозяин так прежде всех укатил с помощниками на этой, как её…
– На автомобиле, – подсказал пристав.
Только на автомобиль, за провинциальной редкостью, пристав и обратил внимание. Но, раз увидев, как выручали всем миром из базарной лужи лакированную карету «Simplex» с железным сундуком мотора вместо козел – махнул рукой: раз нечему завидовать, то и не стоит нервов.
– Так точно, на ей – коптилке проклятой, – кляузно подхватил старик.
– И куда поехали, сказали? – проявил инициативу Серафим, заприметив восторг, с которым дед смотрел на его золотые погоны, противу серебряных чиновничьих.
– Дык, не сказали.
Андрей Миронович, припомнив, что он таки сыщик, хоть и столоначальник в 8-м делопроизводстве Департамента полиции, постучал костяшками пальцев в ореховый бок фисгармонии. Найдя замки, откинул крышку органа, но ничего достойного внимания в бронзовых и медных трахеях чудовища не нашёл. Осмотрел в дощатом станке приводной механизм, вроде педали швейной машинки, позволявший не крутить ручку аппарата. Но и тут – ничего, стоящего звания «улик».
Наконец, присев на корточки у распахнутой дверцы комода, пересмотрел этикетки названий, открыл одну-другую коробки с блестящими, в дырочках перфорации, лентами:
«На дне морском. Научная картина в 29 видах».
«Perpetum mobile, или Американская тёща. Комедия в двух отделениях».
«Угольные копи в Англии. Картина географического общества».
«Мать – отравительница. Драма»…
– Стой-ка… – неизвестно к кому обратился вдруг обер-сыщик, не поднимая головы. – А что тогда в фургон погрузили? В коляску? Если всё здесь, даже фильмы?
– Киноаппарата нет? – неуверенно возразил его адъютант.
– Как нет? – тотчас обидчиво аукнулся старик Ермолай. – Я ж на ём сижу! Вот тут, в коробе. В самой что ни на есть целости ваша механика и сохранности!
– Вот, даже аппарат оставили… – задумчиво пробормотал Андрей Миронович, и снова, встав, огляделся вокруг: – Видал ты, стрелецкая стража, что они грузили? – спросил старика.
– Никак нет, ваше благородие, – понизил тот тайного советника статусом. – Когда я на часы заступил, уже всё было под холстиной увязано.
– Может, укладка похожа была на что-нибудь? На ящики? Бочки? Тюки? – посыпал протокольно-наводящими вопросами адъютант.
– Скорей будет, как ящики, ваше превосходительство! – повысил в табели о рангах поручика дед, искренне веря больше зелёному мундиру, чем белому кителю (а то, как у почтмейстера, ей-богу…).
– Что же тогда вывезли с такой срочностью? – повторил вопрос Андрей Миронович и задрал голову на четырёхсаженный столб, подпиравший вершину шатра посредине.
– Именно так…
Тайный советник вздрогнул, внезапно обнаружив деда у себя под плечом.
– Что именно?
– Музыку, вот, оттудова сняли, – узловатый палец деда указал на прорези в ткани, смятой верхушкой столба. – Там такие были, как у граммофона… – Ермолай изобразил «слуховую трубку», приложив ладонь к замшелой раковине собственного уха.
– Рупоры, – догадался Серафим и, прочистив горло, добавил с учёной солидностью. – Ретранслятор.
– Или… – прищурился Андрей Миронович. – Или антенны.
Он решительно подошёл к столбу, обошёл его кругом, поглаживая полированные до жёлтого лоска бока, наконец, нашёл: точно ряд позвонков – ряд уходящих к вершине крохотных фарфоровых изоляторов.
– Ах ты, чёрт, – едва ли не простонал Андрей Миронович. – У всех под носом! У каждого жандарма на виду, да ещё при ярмарочном скоплении народа…
– Что, ваше высокопревосходительство? – проникся уважением «ветеран будки».
– Мобильная радиостанция.
– Шпиёнская?! – ахнул старик.
– А то…
Станция Новоглинск. Здесь и сейчас
«Стальной набалдашник, которым оканчивалась трость злодея, оказался не такой уж простой галантерейной деталью», – пронзила мысль мозг жандарма, что всю дорогу играл роль «губернского чиновника» на досуге.
Пронзила одновременно с дикой болью, пробившей насквозь ногу в замшевом ботинке.
От одного только удара концом трости по ноге такой боли быть не могло, – даже, если б под набалдашником был спрятан какой-нибудь шип. Хлопка выстрела в суматохе он даже не расслышал. И хоть нажал спусковой крючок своего браунинга – успел, – рыжеусый злодей в белой визитке, воспользовавшись его секундным замешательством, уже вывернулся, отскочил в сторону.
Одним словом – ушёл с «линии огня».
А вот поручик особого фельдъегерского корпуса Валентин Свиридов, вжавшийся в угол дивана за распахнутой дверью купе, как раз и оказался на ней.
Он вздрогнул, опустил внезапно ослабевшую руку с револьвером; понурил голову, изумлённо глядя на дыру в жёлтой коже портфеля. И не успел навалиться на него грудью, как портфель выдернул на себя всё тот же злодей в белой визитке и бежевом жилете с бабочкой.
Мгновенно сориентировался, подлец.
Ударил набалдашником трости в окно за плечом фельдъегеря, и стекло в морёной раме мгновенно заплясало зигзагами трещин от правильного отверстия.
Цепочка, которой, как положено, портфель с казёнными бумагами был прикован к стальному браслету на запястье поручика, задержала вражину не особо. Должно быть, готов был к таким «штатным» неожиданностям.
Кровь упругой струёй брызнула на баркановую обивку дивана из мясницки-ровного среза.
Поручик, кажется, даже очнулся от самой смерти. Его бледное лицо исказила судорожная гримаса, он приоткрыл глаза…