А вскоре подошли мы к сплошному валу, состоящему из наваленной в несколько десятков слоёв боевой техники. Поражающее воображение сооружение это топорщилось стволами пушек, автомобильными раздавленными кузовами… Чего только не лежало, раздавленное, вмятое одно в другое… Свисали ленты разорванных гусениц, клочья колючей проволоки…
Массируя затёкшую шею, я рассматривал нелепо-грозное это сооружение, двух одетых в невообразимо грязное рваньё часовых, застывших в карауле у завешенного лентами танковых гусениц входа в эту пародию на пирамиду, наваленную из оружия.
Породистый, поигрывая мускулами на волосатой руке, отклонил одну из свисающих танковых гусениц, закрывающих вход, пропуская меня в сумрачное гулкое помещение, в которое зашли только мы вдвоём. Здесь он, усевшись на помост из снарядных ящиков, обратился ко мне, угодливо улыбаясь:
— Ну и молодец ты, Жека, Не ожидал от тебя, старик, такой прыти. — он угодливо захихикал: — Здорово ты их — от лица и по поручению… Одобряю! Ты, того… Прости, что я тебя там того, малость… — он красноречиво ткнул кулакам, подмигивая и кривляясь.
— Да чего уж там… — буркнул я, решив не вникать в детали. Он снисходительно покровительственно похлопал меня по спине:
— Уважаю… Уважаю…
Ошарашенный переменами, осматривал я огромное помещение, вероятно, своеобразную пещеру, в этой пирамиде оружия и боевой техники, смотрел на мрачные груды оружия и боеприпасов, нагромождённых у стен.
— А что это за враги, о которых вы говорили? — кивнул я, ни чего не понимая, на оружие подбородком. Он загоготал весело, повалившись спиной на помост и дрыгая голыми волосатыми ногами в воздухе:
— Какие там враги, ты ж сам понимаешь! Это ж что бы породу заводить! Ей без этого нельзя. А мы-то знаем толк в жизни. Как надо красиво жить!
Заговорчески подмигнув мне, он трижды звонко хлопнул в ладоши, принявшись принимать одну из своих величественных поз. Но кроме эха, ответа на его хлопки не последовало, он долго напряжённо прислушивался, потом повторил хлопки, но и на этот раз ни кто не отозвался. Тогда он начал хлопать особенно, не считая количества хлопков снова и снова. Но когда и на это ни какой реакции не последовало, он заорал капризно:
— Эй, Козочка моя, приди, приди к твоему Козлику! Ему грустно без тебя!
В ответ донеслось, от куда-то из глубины помещения, глухое, но вполне внятное:
— Пошёл ты козёл..!
Породистый, поднявши указательный палец, внимательно прислушивался к ответу на свой зов, услыхав такой ответ, умилённо улыбнулся:
— Во, эхо даёт! Иной раз как ответит, так ответит… — хихикнул он скабрезно, удивив меня своей наивностью. В этот момент откуда-то из глубины помещения вышла полуобнажённая чертовка, вихляя соблазнительно полными бёдрами, несла она поднос с бутылкой и щербатым граненым стаканом. Формы её тела привлекали и даже увлекали взгляд, не портил вида и пикантно вздёрнутый пятачок, вызывая какие-то смутные воспоминания и надежды.
Увидев её, Породистый сразу же засуетился, принявшись устраиваться в тронную позу восточных владык, с трудом подсовывая ноги под зад, и на конец, упершись ладонями в широко разведенные коленки, принял он к её приходу эту позу персидских шахов. Когда же она подошла, он величественным плавным жестом указал ей, куда поставить поднос, но только наклонилась она, повернувшись к нему задом, как он, лихо, подмигнув мне, нагнулся к ней, игриво хлопнул по упругому заду и заржал радостно диким жеребцом. Взвизгнув, она стремительно выпрямилась, испугав на мгновенье меня неимоверной жестокостью, сверкнувшей в глазах, в улыбке, больше похожей на оскал, и кинулась на Породистого, вцепившись как кошка… Что тут началось: — они начали гоняться друг за другом по всему помещению, хлопать друг друга откуда-то взятыми подушками, и всё это делалось под аккомпанемент диких воплей и смеха, пока не повалились в обнимку на помосте. После этого она мило устроилась у него на коленях и, обняв за шею, пощипывала за пятачок:
— Ах, ты мой шкодливый козлик… козличёночек… — ворковала при этом.
— Бэ..э..э..э! Бэ… э… э! — бекал он в ответ и норовил, шутя боднуть её своим рогом, торчащим из кучерявых тронутых сединой волос:
— А? Какова — Козочка! — глянул гордо он на меня, а Козочка захихикала, прижимаясь плотнее к нему.
— Ты, Женя, подсаживайся к нам. — рокотал он сдерживая бас: — А ну, Козочка, плесни нам… — и полный удивления, глянул на Козочку: — Ты чё, только один стакан принесла? — в голосе его звучала неподдельная обида. А Козочка, отвернувшись, капризно надула губки.
— Ладно. — успокоился он: — Жека и из горла хватит. Да, Жека? — обратился он ко мне заговорчески подмигивая: — Ни чего, не отчаивайся, и у тебя скоро такая будет. Козочка подругу позовёт… Да, Козочка? — склонился он к ней.
— Хм! Конечно! — Козочка, вывернувшись, в свою очередь настолько мастерски подмигнула мне, что можно было не сомневаться, свои рога Породистый носит вполне заслужено. Но я только вздохнул в ответ на их намёки… Слов нет — Козочка, конечно, славная… Но…
— Знаю, знаю твою беду. — нахмурился Породистый: — Но ты не переживай. Я и сам в своё время… — намекая на что-то, выразительно покосился он на приникшую к нему Козочку, но та едва заметной снисходительно-презрительной гримасой дала мне понять, что это для неё не тайна. — забудется. Время и… — улыбаясь, погладил он красноречиво выгибающуюся под его ладонью Козочку. И тут же небрежно сбросив с коленей, сверкнувшую глазищами Козочку, вновь принимая, кажущуюся ему величественной позу. Пока Козочка наливала ему в щербатый покрытый отпечатками грязных пальцев стакан матово-мутную жидкость из такой же грязной бутылки. Приторный запах сивушных масел не оставил сомнения в её содержимом, самогон явно был самого низкого сорта.
— Понимаешь, Женя, — при этих его словах, мгновенно, неизвестно откуда, возле него оказалось несколько угодливо изогнутых стенографистов, мусоля усердно языками огрызки чернильных карандашей, царапали они ими слова Породистого в свои грязные измятые блокноты.
— Трагедия гиганта мысли заключается в непонимании, — продолжал Породистый, слегка касаясь в замедленном плавном жесте кончиками пальцев своего виска, как бы приглаживая волосы назад: — В непонимании всего величия его замыслов низкой толпой. В том, что он… — выдержав драматическую паузу, продолжил он: — Именно он, понимает и выражает желание самой толпы, лучше, чем она сама… — снисходительно улыбнулся: — Парадокс? Ни сколько! — Именно в этом и заключается величие гения!
В помещении уже было не протолкнуться, открыв рты и забыв обо всём, застыли черти, внимая его откровениям, затолкав меня куда-то в угол и придавив к холодному угловатому неподатливому металлу какой-то машины.
В лёгком жесте он вырвал к себе из толпы на помост маленького грязного чертёнка, который суетливо пытался спрятать длинное шило в прозрачном пластиковом пакете.
— Ведь знаю я, именно такие мальцы, — Породистый одной рукой поглаживая мелкие кудряшки на голове чертёнка, другой поднёс ко рту стакан, наполненный Козочкой, и сделал несколько шумных глотков, в наступившей при этом тишине было отчётливо слышно, как толпа завистливо сглотнула слюну вслед за ним. Крякнув, он смахнул выступившую слезу и понюхал собственный кулак: — Именно они… — просипел он, закашлявшись и отчаянно вращая выпученными глазами.
— Воды! — истошно заорал кто-то из толпы, и тут же все подхватили этот вопль: — Воды!
Породистому тут же из толпы услужливо подали флягу, и он жадно припал к её горлышку, забулькав: — Благодарю вас порода! А ведь именно такие мальцы, доживут до того счастливого момента, когда будет, наконец, достигнута наша, но сформулированная именно мною… — он обвёл враз посуровевшим взглядом толпу: — Мною! Вековечную нашу мечту — осушено и засажено бураками это болото… — нагнетая напряжение, он выдержал достаточно долгую паузу: — И сколько первоклассно первача будет при этом получено…
Стоны и жадное кряхтение раздалось в толпе в ответ на его обещания, эхом отзываясь под куполом помещения. Голос Породистого приобрёл решительность и твёрдость, утратив мечтательную задумчивость доверительной беседы, как-то незаметно избавился он и от чертёнка.
— А лес, весь лес, будет пережжен на древесный уголь, и через его будут отфильтрованы, я уверяю вас, друзья, — обвёл он одухотворённым взглядом толпу: — Будут отфильтрованы! Сивушные масла, которые так мешают нам жить. — этот последний тезис его был произнесён настолько доверительно, что повсеместно в толпе послышались приглушённые стенания и плач. А Породистый вновь наяривал:
— И если бы не проблемы обороны, насколько раньше б грянул, сей светлый миг торжества моей мысли! Но не можем мы позволить себе расслабиться — враг хитёр и коварен. Любой из нас должен в совершенстве владеть военным делом, и в любой момент быть способным дать отпор наглым проискам врага! — при этих словах он резко ткнул пальцем в стоящего под ним с раззявленной пастью здоровенного Чертища, приказал: — А ты готов к обороне?
В тот же миг Чертище, скривив зверски туповатую рожу свою, дико взвизгнул, заскрежетал зубами и рывком оглянулся, упершись взглядом в ближайшую кучу оружия. В два прыжка, опрокидывая и расшвыривая всех на своём пути, достиг он её, выхватил из кучи пулемёт, начал всё вокруг поливать смертоносным свинцам. Озаряя помещение вспышками выстрелов, Чертище метался, резко отпрыгивая назад и мгновенно разворачиваясь. Он, перебрасывая грохочущий пулемёт с руки на руку, демонстрировал высочайшее мастерство, стреляя из любой руки, из любого положения…
К таким демонстрациям смертоносного искусства здесь видно уже привыкли, потому что не успел ещё Породистый ткнуть пальцем, а толпа уже привычно валилась на пол в грязь, и я вмести со всеми, подчиняясь общему порыву. Мозг мой давно отказался что-то здесь понимать и удивляться, я даже не пытался постичь логику происходящего, каждое событие порождало совершенно неожиданное следствие, за которым следовало ещё более невообразимое продолжение. Вероятно, так себя чувствовал первобытный человек, дикарь живущий по запретам-табу, он даже не пытается связывать события причинно-следственными связями, он не видит ни причины, ни следствия, а просто исполняет все табу.