В помещение же события разворачивались своим чередом, несмотря на предусмотрительность упавшей на пол толпы, первые же выстрелы исторгли множество стонов и предсмертных хрипов. Огненные точки трассирующих пуль самым причудливым образом пронизывали пространство, рекошитируя от бронированных стен.
Породистый дал ему возможность вдоволь потешиться, не менее трёх, четырёх двухсотпятидесятипатронных лент пропустил взмокший от усердия Чертище через раскалённый пулемёт, прежде чем с помоста донеслось:
— Хватит! Орёл! А ну поди сюда, я тебе лично всё рыло грязью обляпаю!
Чертище, отбросив дымящийся пулемёт, на карачках, подобострастно хихикая, подполз к помосту, где Породистый снисходительно оскалившись, зачерпнув с полу жижи, небрежно ляпнул тому в рожу. Толпа завистливо взвыла.
— А теперь прочь, скоты! — заорал Породистый истошно, дико перекосив морду. Толпа с таким энтузиазмом кинулась исполнять его приказ, что раздавили не менее десятка чертей только в одном проходе. Каждый из них разыгрывал роль старательного исполнителя и выталкивал окружающих и пинками, и подзатыльнами, зрелище было не для слабонервных. Но зал очистили довольно быстро, утащив и несчастных, пострадавших во время всех этих демонстраций.
— А! Каково, Жека? Какую речугу толкнул! А мысль-то, мыслища! — забегал он по залу, потирая довольно руки и хихикая: — И удумал же? Ну, даю, ну и сукин сын! А если и вправду осушить? — хлопнул он, задумавшись кулаком по ладони: — Абсурд конечно! Но порода млеет! — и громко загоготал: — Но каков я! Ой, не могу! — смеясь, перекатывался он по помосту с боку на бок и дрыгал в воздухе ногами: — Болото осушить! Ой, держите меня! Ой, не могу!
Глава 10
Заражённый его смехом заулыбался и я, сам не понимая чему, а он зашёлся:
— Да мы без этого болота сразу все передохнем! Да мы без этой грязи, — не мы! — орал он во всю мощь своей огромной глотки, швыряя во все стороны грязью, всё вокруг покрывающей.
С ужасом я смотрел на него и думал: «Да что же это со мной происходит?» Нормальная жизнь уже казалась мне таким далёким светлым сном, навевая слёзы… Я уже привык к этой всепоглощающей вездесущей грузи, к этим свиным рылам вокруг, осторожно я ощупал свой нос.
— Знаешь чем я подлинно велик, Женя? — успокоившись, с грустью спросил Породистый.
— Чем же? — вежливо поддержал беседу я, довольный ревизией собственного носа.
— Тем, что понимаю идиотическую глупость собственных идей. — тяжело вздохнул он: — А вот как только перестану понимать это — превращусь в самого тривиального тирана — уверую в свою непогрешимость… — с неподдельной грустью в голосе добавил он, подозрительно оглядевшись вокруг, добавил: — Боюсь я, Женя, боюсь… — потряс он головой: — Боюсь сдуреть здесь полностью, превратиться в самовлюблённого царька, навеки утонуть в треклятом этом болоте.
Схватив меня за плечо, подтянул ближе и зашептал на ухо, ожигая горячим дыханием: — Вот думаю выбрать моментик и свалить… Знаю я тут одно местечко и с Главарём уже переговорил. — невольно передёрнул он плечами, что-то вспоминая, и испугано обернулся: — Серьёзный мужик… — и тут же прикрыв рот ладонью, скрабезно захихикал, стреляя бегающими глазами по сторонам: — Во… Там житуха… Почище твоей Русалки, и уж не чета Козочке…
Он взгрустнул, усаживаясь на помосте и свешивая ноги вниз: — Только туда так просто, танком не подъедешь, чего-то надо, что бы попасть туда? А вот чего? — почесал он озабоченно свой затылок: — Намекают, мол, с головой должно что-то случится…? Или в голове..? Главарь тот только улыбается… Бры… — передернул Породистый плечами, вспоминая улыбку Главаря: — А подручный, что с ним был, начал было объяснять, да и сам запутался. А, знаешь что? — он рывком спрыгнул с помоста и, схватив меня за руку повлёк за собой в тёмную глубину помещения: — А я тебе чёто покажу!
Ни с чем не сравним был этом наш путь по проходам внутри горы оружия. Шли мы узкими коридорами, со стенами, топорщащимися различными деталями раздавленных машин, оружия, какой-то проволокой, кабелями и тросами. Да и на коридоры эти проходы были похожи так же, как настоящие пещеры с их сталактитами и сталагмитами, поэтому приходилось следовать за Породистым, петляя, вслед за их причудливыми изгибами, подниматься и спускаться, спрыгивать в неглубокие колодцы, перебираясь с уровня на уровень, цепляясь везде за торчащее из стен угловатое железо, и натыкаясь повсюду на обитателей этих коридоров. То они вповалку лежали у стен, где позволяла это ширина этих пещерных проходов. То их храп и сонные стоны доносились из мрака ниш и ответвлений. Толпились они и на стыках коридоров, в царящем сумраке трудно было разглядеть их лица, неясными тенями мелькали они в зловонном, наполненном запахом перегорелого машинного масла и давно немытого жилья воздухе.
Породистый, не обращая на них ни малейшего внимания, бесцеремонно расталкивал, я почти бежал за ним, боясь отстать и потеряться в страшном этом лабиринте, и лишь краем уха улавливая недовольное бурчание, вызываемое толчками и пинками, щедро раздаваемыми Породистым. С пронзительным визгом с усилием открывались медленно под могучим напором Породистого зловещие округлые крышки люков, изредка перегораживающие эти проходы. Проскакивая вслед за Породистым через эти люки, я сначала не уловил смысла белых пятен среди бурых потёков ржавчины на поверхности люков, только потом понял, что вся их поверхность густо изрисована мелом. Внимание моё привлекла чётко наведенная мелом надпись — «Скоро уж, Породистый, обломаем мы тебе рога!».
«Ни чего себе!» — подумал я, карабкаясь за ним по торчащим из стенок обломкам, куда-то вверх. «Не так уж тебя здесь и любят!». Я начал внимательнее приглядываться к надписям и рисункам, а они покрывали, чуть ли не любой гладкий участок стенки, а уж поверхность люков с угрожающе торчащими рогами задвижек, были покрыты им сверху донизу, тут же были и мастерски выполненные рисунки, на которых Породистый весьма выразительно корчился в предсмертных муках. Ни в каком кошмарном сне не возможно увидеть более изуверских пыток, чем те, что терпел Породистый на этих рисунках. С невольным ужасом, остановившись, рассматривал я их.
— Да чего ты там возишься. — Породистый нетерпеливо стучал пятой, остановившись за люком в ожидании меня: — Скорее, чёго ты там увидал?
— Да вот. — я кивнул на поверхность только что пройденного им люка, исписанную проклятьями по его адресу.
— А… — пренебрежительно протянул он, не обращая внимания на надписи и рисунки, увлекая меня за собой по открывшемуся за люком коридору, тускло освещённому желто-красным светом небрежно прицепленных по стене лампочек.
— Нравится? — обернувшись на мгновенье, с гордостью взглянул он на меня: — Уж очень меня порода любит, позволь я им, так только б и делали, что рисовали б меня да достоинства мои описывали.
— Странная у них какая-то любовь. — думал я безо всякого интереса и удивления, разглядывая на разлезшуюся у него на спине толи шинель, толи пальто, из-за въевшейся в каждую её пору грязи, сказать об этом одеянии что ни будь более определённое не представлялось возможным. В прочем, на фоне всех остальных он, в своём заскорузлом рванье, до самых пят, одетом на голое тело, выглядел ещё и франтом.
Вскоре мы вышли, открыв очередной скрипучий люк, в широкую и высокую галерею, выводящую круто вверх, уставленную сплошь рядами, теряющимися в тумане тусклого освещения, новеньких танков, бронеавтомобилей, пушек и прочей военной техники. Вся эта техника, влекомая силой конвейерных цепей, двигалась с грохотом и скрипом из глубины в медленном, но неудержимом стремлении вверх.
Лавируя между конвейерными цепями и огромными непонятными станками, почти бежал я за Породистым, прыжками мчащимся вниз по галерее, которая с глубиной всё увеличивалась в размерах. И вот уже не галерея, а огромный мрачный цех-завод с неправдоподобно низким угрюмым потолком-сводом из груды всё той же передавленной военной техники и стенами, срытыми нагромождением деталей и оборудования, окутанных мрачно-туманным сумраком скверного освещения, погружающего перспективу во мрак.
— Так у вас и промышленность..? — не удержался я от возгласа, подавленный зловещей обстановкой завода-цеха, и муравейной суетой ведущихся работ. С ужасом увидел я, как из медленно ползущего по конвейеру танка, из под груды тел, барахтающихся на нём, вытащили нечто растерзанное, дико верещащее и отбросили в зловонную яму под стеной.
— У нас самая развитая, самая передовая промышленность — подобострастно перекосившись в угодливых поклонах, скрипучим слащавым голосом заговорил, неизвестно откуда появившийся рядом с нами, толстый лысый чёрт с обломанным правым рогом: — Мы производим всё самого высшего качества.
Породистый, при этих словах, свирепо ухмыльнулся и подтвердил зловещим тоном: — Уж это точно, чего хочь сделают. Уже такого наделали…! — покачал он зловеще головой. Однорогий на эти слова смущённо закрутил головой, как будто ему начал жать шею зачем-то подцепленный туда засаленный до нельзя когда-то оранжевый галстук-бабочка. Лицо Породистого перекосила злоба:
— Я тебе второй рог обломаю! Я тебя наизнанку выверну..! Я тебя… — угрожающе заворочал он выпученными от злобы глазами, багровея, схватил он Однорогого за грудки и затряс так, что у того зубы затарахтели, перекрывая хрустом своим непрерывный скрежет и гул, доносящиеся со всех сторон от работающего оборудования.
В этот момент все работающие на конвейере прекратили работу и радостными криками приветствовали расправу над Однорогим. Вскоре, правда, Породистый успокоился и, отпустив Однорогого, спокойно, как — будто и не было с ним этого бурного приступа, спросил:
— Ну что?
Однорогий угодливо хихикнул, поправляя дранную свою жилетку и обмусоленную бабочку на голой шее, которой видно очень дорожил, и начал, заикаясь, рассказывать что-то о производстве, беспрерывно, через равные промежутки времени, дёргая головой, подмигивая и перекашиваясь в нервном тике, его нервная система, судя по всем этим спазмам и тикам, не годилась никуда.