— У гад..! — донеслось злобное шипение у меня из-за спины, я, испуганный злобой наполнявшей это выражение, оглянулся. С непередаваемой злобой смотрел из-за моей спины на Породистого, занятого беседой с Однорогим, худой чёрт в вывернутом наизнанку драном в клочья овчинном полушубке.
— Тебя б, морда породистая, да на конвейер…! — шипел он с ненавистью, укрываясь за ближайшим огромным станком. Эти слова были по мне, это именно то, чего не хватало здесь, как воздуха. Я немного отступил назад, приближаясь к Худому:
— Так любят же его все, на руках носят?
Худой досадливо поморщился, бросил на меня насмешливый злой взгляд:
— Любят? Как собака палку. Попробуй не понеси… не похлопай во время… Враз в яму улетишь, и пикнуть не успеешь! — кивнул он под стенку, куда опять кого-то волокли.
— Так в чём дело? — удивился я — Парочку ребят поотчаяннее, пулемётик надёжный… — зашептал я, не спуская глаз с увлечённых разговором Породистого и Однорогого.
— И что делать? Делать-то что? — быстро склонившись ко мне, азартно зашептал Худой.
— Да и покончили бы с тираном! — удивлённо оглянулся я на Худого, дивясь его непонятливости. Породистый в это время махнул мне рукой, приглашая за собой, потом повернулся и, не говоря ни слова, затопил со всего размаха Однорогому в рыло кулаком, но то, влетев под какой-то станок, продолжал угодливо улыбаться и кланяться.
— Пошли, братан! — повлёк меня вдоль конвейера Породистый. При нашем приближении работа на конвейере прекращалась, и все работающие радостными и угодливыми воплями стремились перещеголять друг друга в изъявлении своей преданности. Породистый чванливо надувался, изредка помахивал рукой, пробираясь среди куч хлама, загромоздившего всё свободное место между конвейерами, в которых были небрежно свалены различные детали, металлическая стружка, грязные клочья неясного происхождения.
По мере нашего продвижения к Породистому, как мухи на мёд, слетались различного рода начальствующие, раболепно улыбаясь, бочком нерешительно приближались. В такие минуты, казалось, весь конвейер застывал в злобном предвкушении, со злорадством наблюдая, как Породистый свирепо скрежетал зубами, не вслушиваясь в жалкий лепет оправданий, хватал начальников за острые ушки, за рога, за лохматые загривки… И, как у марионеток, нелепо начинали мотаться их конечности, выписывая самые замысловатые траектории в вихре его гнева. Участок конвейера, перед которым разыгрывалось это представление, задыхался от радостного смеха, оттуда доносились одобрительные вопли и советы Породистому, как покрепче увалить того или иного ненавистного начальничка.
Стиль его общения с руководящими кадрами разнообразием не отличался и проходил, по-видимому, по раз и навсегда освящённому обычаю, — завершаясь звонкой оплеухой, после чего он поворачивался к конвейеру, победно поднимая, как боксёр после эффектного нокаута, руки вверх и подпрыгивая. Избитый же, после этого, занимал место в хвосте уже значительной свиты битых начальников, и мы продолжали свой «победоносный» путь вдоль конвейера.
Породистый подманил меня рукой, вызывая из толпы битого начальства, в которой я невольно оказался:
— Братела, ты чё отстаёшь? — спросил довольный, широко улыбаясь: — Видал! — он окружающее в широком жесте: — Руковожу!
Заговорчески подмигнул мне и, наклонившись, зашептал мне в лицо:
— Присматривайся, чуток подучу и передам всё это тебе! — Он оглянулся с насмешкой на свиту: — Главное этих лупи немилосердно! Ох, и любо им это! — лениво ткнул он пальцем в свиту, вытягивая Однорогого с глазом уже заплывшим огромным багровым кровоподтёком: — А ну, смысл идеальной промышленности!
Однорогий закашлялся, поперхнувшись от страха, при виде направленного на него грозного пальца, однако, услыхав приказ, встрепенулся, гордо выпрямившись, обвёл окружающих начальников уничтожающе высокомерным взглядом, гордый оказанным вниманием:
— Прежде всего, ни какой стихийности, а значить причин её порождающих. Неуправляемый спрос — вот главная её составляющая — «хочу покупать — не хочу покупать, нравится — не нравится!» — перекривил он презрительно, продолжая напористо и убеждённо: — Мы раз и навсегда покончили с этим, полностью исключив подобного рода изделия из производства! — гордый он надулся и бросил презрительный взгляд своих коллег: — Теперь у нас есть угольные шахты, рудники, есть металлургические заводы, производящие различные высококачественные металлы. И, самое главное, имеются машиностроительные заводы, производящие оборудование для шахт и рудников, для металлургических заводов и для новых машиностроительных заводов. — он многозначительно откашлялся и добавил: — И кое-что ещё производят наши заводы, но это не для широкого круга. Главное всё это чётко работает по раз и навсегда определённой программе, и ни каких случайностей.
Однорогий, закончив, не без кокетства поклонился, прижав с самодовольной улыбкой правую руку к груди. Я же только плечами пожал, подивившись самосебяпоглощающей промышленности.
— И всё это создано и благополучно функционирует только благодаря невиданной мудрости государственной предусмотрительности военной гениальности нашего вождя и отца родного! — в поклоне эффектным широким жестом он указал на Породистого.
— А жить то как? Питаться, одеваться? — спросил я, понимающе рассматривая невообразимое рваньё на них одетое. Вся толпа взорвалась гомерическим смехом. Породистый нахмурился, недовольно пожевав губами: — Чего тут непонятного? — толкнул он меня локтем в бок: — Сказано же ни какой стихийности! Молчать! — гаркнул он на не в меру расходившуюся в своих издевательствах над моим непониманием свиту. Сразу же вперёд опять выступил Однорогий:
— Благодаря столь мудрому решению… — он сделал глубокий благодарный поклон в сторону враз гордо раздувшему щёки Породистого и продолжил: — Удалось избавиться от воровства и коррупции и полностью удовлетворить все потребности в деньгах и драгоценных металлах, после чего изъять их из обращения за ненадобностью.
Демонстрируя это достижение, он подошёл к стоящему невдалеке огромному металлическому изрядно помятому и закопчённому шкафу и завозился, открывая его массой различных ключей. Открыв же на мгновенье, показал тускло блеснувшие в глубине шкафа слитки золота.
— Это уже ни кого не интересует! — пренебрежительно махнул он рукой и спрятал, тщательно закрыв шкаф, старательно цепочку со множеством фигурных ключей под рваную жилетку.
Не понимая ни чего, я оглянулся на Породистого. Склонившись, он слушал шептавшего что-то ему на ухо Худого, не спуская с меня досадливо-укоризненого взгляда, потом, буркнув тому что-то недовольно, громко произнёс:
— Да он же человек!
Но вся толпа чертей дёрнулась возмущённо, даже с конвейера кое-кто подбежал ближе, теснее меня, обступая и заходясь негодующими криками, покрывающими царящий в цеху шум.
Глава 11
Породистый шагнул ко мне, и все расступились, пропуская его:
— Разберёмся, вникнем… — хмуро бросал он по сторонам отрывистые фразы, направляясь ко мне и не отрывая взгляда от пола. Подойдя, с сожалением взглянул на меня и укоризненно покачал головой:
— Что ж ты, братец? — и дёрнул нервно уголком рта, отворачиваясь недовольно: — Взять!
В раз десяток умелых услужливых рук скрутило меня, щёлкнули на запястьях наручники.
— Увести! — и не успел я ещё ни чего сообразить, как уже кто-то резко дёрнул меня за ноги, и со всего размаху полетел я лицом в пол, извоженный грязью.
Долго волокли меня за ноги, ударяя лицом обо все выпуклости пола и дверные пороги. Разбитое в кровь лицо болезненно саднило, боль была такой, что иной раз мне казалось, я теряю сознание. А потом меня бросили, сняв почему-то наручники, и я смог обтереть кровь с лица, заметив, что вновь нахожусь в том же зале у делящих его пополам груды снарядных ящиков. Вскоре вошёл и Породистый, недовольно кривя губы, плюхнулся на ящики:
— Ну и дурак ты оказывается… Ведь сказал же я тебе — всё отдам, всё передам, только подучу малость! — хлопнув в досаде по коленям ладонями, он поднял вверх, страдая, глаза, разыгрывая образ мученика.
— Так нет же лезет, заговоры устраивает… Клюёт на самую идиотскую провокацию! Чёрт попутал, черт попутал! — перекривил он издевательски кого-то, с укоризной глядя на меня: — Так на то он и чёрт, что бы путать, он только этим и занимается, должность у него такая! Соображать надо! — покрутил он выразительно указательным пальцем у виска и задумался:
— А может, это я сам виноват? — он с удивлением взглянул на меня: — Братец, да ты ни как и впрямь поверил всем этим идиотским провокациям — надписям да рисуночкам на стенах? — с сожалением покачал он головой:
— Вот дурак, да это же самая примитивная провокация! Дешёвка, а видишь, сработала… — задумался он над чем-то своим: — Я ему о промышленности распинаюсь, самым эффективным методам руководства учу, надеюсь, — замена нашлась. Тихо мирно, думаю, бразды в руки друга передам… Эх! А теперь шлёпнуть тебя дурака придется! — с неприкрытым сожалением сказал он и цыкнул зубом, скривившись:- Ни как нельзя не шлёпнуть… Можно было бы повесить, да какая-то скотина верёвку с виселицы спёрла, кто-то слух распустил, что её какой-то дурак салом натирал.
Он поднялся и забегал, бормоча озабочено себе под нос, потом остановился, глянув на меня:
— Спасти тебя? Не..? Ни как не резон, уж давно порода казни не видала, скука… — погладил он задумчиво себе подбородок:- Только дурак может подумать, что я всё могу.
И вновь входя в роль великого деятеля, принял свою гротескно-величественную позу, он со значением повёл чванливо подбородком:
— Настоящий руководитель, лидер нации, — при этих словах он многозначительно потыкал указательным пальцем вверх: — Это математическое уравнение, содержащее множество перемененных, и только подставив все текущие значения их, получает он верное решение. И горе ему, если не учтёт он хотя бы одной из переменных, или ошибётся в её значении, или… — в последних его словах уже прозвучало что-то искреннее, сказаны они были уже совсем другим тоном, д