А лаборатории — физические, уставленные сложными приборами и электронным оборудованием с совершенно мне непонятными станками… Химические, наполненными громадами установок выполненных из тончайшего стекла, в которых булькала, клокотала яростно разноцветная жидкость и клубились газы всевозможных оттенков… Самые современные и старинные лаборатории с тяжёлыми дубовыми столами, неуклюжими ретортами с таинственными свитками, покрытыми невиданными письменами и магическими символами… Всё, что можно представить, что было когда-то или ещё только будет, уже было здесь…
Но не вещи влекли меня, я проходил мимо автомобилей, вид любого из которых совсем недавно поверг бы меня в трепет, надолго увлекая мысли мои и желания. Нет ни они интересовали меня. Не зная зачем и куда я иду, проходил я без всякого интереса мимо всех этих летающих тарелок, супервизоров и прочего барахла… Не то, не то… — стучало моё сердце, толкая меня всё дальше и дальше…
Но вдруг что-то насторожило меня, посторонний звук нарушил тишину торжественного покоя. Я остановился, вслушиваясь — музыка, тихая необычайно нежная и грустная мелодия, напоминающая тихий вечерний летний дождь, срывающийся огромными редкими каплями… Где-то далеко звучал рояль, и звуки плыли гармонично дополняя этот мир, которому только и не хватало звуков жизни.
Глава 15
И я пошёл на встречу ей, весь в напряженном ожидании, боясь и надеясь… Шёл коридорами, спускаясь и поднимаясь по лестницам, невольно задерживая дыхание, вслушиваясь в незамысловатую грустно-нежную мелодию. Я не боялся, что она внезапно оборвётся, я верил — это мой маяк, и он зовёт меня к себе, и что увижу я там обитателей этого дворца-сказки — души моей, по словам Амвросиевны…
На мгновенье я остановился перед портьерой, скрывающей таинственного музыканта, потом, осторожно раздвинув её, вступил в небольшую уютную гостиную с камином с, потрескивающим уютно искрами, огнём. У огромного готического окна стоял концертный рояль с открытой крышкой, но, прежде всего, конечно же, я обратил внимание на музыканта — молодую девушку, почти подростка. Не замечая меня, стояла она у рояля, в задумчивости легко касаясь пальцами клавиш, которые отзывались звуками, складывающимися в простую и в тоже время волнующую мелодию. Казалось она не играет, а лишь небрежно касается клавиш, подбирая звуки, — мастерство профессионала скрывалось за этой кажущейся небрежностью.
Боясь испугать её своим внезапным появлением, застыл я у входа, всматриваясь в её — первую обитательницу этого дворца встреченную мною. Её трудно было бы назвать красавицей, слишком правильными и соразмерными были черты лица её, что бы зародилось ощущение встречи с чем-то исключительным, лёгкие пепельные волосы, свободно спадающие чуть ниже угловатых мальчишеских плеч. Да и одета она была не взыскательно — светло-серый свитер, со слишком широким для её воротником, был ей явно велик. Почти в тон свитеру серые широкие брюки из плотной ткани, всё это буквально обвисало на ней и казалось чужим, случайно подобранным. Гораздо больше меня взволновала музыка, текущая каплями из-под её пальцев, музыка пронизывающая и наполняющая ещё непонятным смыслом весь этот дворец.
Я подошёл к роялю и опёрся о него, не спуская глаз с девушки. Она оторвала печальный взгляд от клавиш и взглянула на меня, улыбнувшись, и сразу же прекратила играть.
— Извините меня пожалуйста, — смутился я — Если невольно помешал вам… Эта музыка…
Она улыбнулась, удивив непонятной растерянностью своей улыбки, глядя на меня неправдоподобно огромными серыми глазами:
— Вам нравится? — с какой-то растерянностью спросила.
— Да, да! — поспешно закивал я головой.
— Право же, я не знаю… — начала тихо с сомнением: — Это чистая импровизация… Под настроение… — говорила она нерешительно, легонько касаясь пальцами клавиш, потом осторожно закрыла крышку, мельком с непонятной настороженностью взглянув на меня.
— Я помешал вам?
— Что вы? — искренне удивилась она, вновь поражая меня растерянным взглядом: — Просто это уже не зависит ни от кого — вы пришли, и что-то изменилось… А помешать?.. — с сомнением протянула она и улыбнулась, поразив беззащитностью улыбки: — Я не умею объяснять, в прочем это и не нужно — было одно настроение, а ваш приход, ваш образ изменил его. Вот и всё…
Неустроенность была в каждом ею плавном движении, жесте, — они как бы обрывались незавершёнными… Не представляю, как можно передать впечатление производимое ею, странной её растерянностью, казалось она совершенно случайно попала сюда, в этот дворец, эту комнату, и сама теперь чувствует нелепое неудобство этой случайности. Я не понимал её, и поэтому мне казалось, что помешал я ей, нарушив покой… Окончательно смутившись, залепетал я, оправдываясь:
— Извините меня… Если бы я знал…
Обернувшись, взглянула она на меня отсутствующим невидящим взглядом:
— Зачем вы оправдываетесь, — ни в чём вы не виновны, и спасибо вам, что вошли вы, нарушив тягостную эту тоску… — зябко повела она плечами, отошла, став у окна. Фигура её по детски угловатая, растерянность её и беззащитность вызывали во мне чувство щемящей жалости, казалось маленькая птица, нахохлившись, сидит на голой ветви под холодными порывами свирепого ветра и дождя, и в то же время непостижимая сила таилась на дне её глаз.
— Понимаете, такое ощущение, как будто что-то окончилось… Ушло… — тихо заговорила она, глядя в окно: — Окончилось не начавшись, ушло… — И всё таже, тревожащая меня печаль и растерянность в её взгляде, голосе: — Не приходя..? — закончила она: — Тоскливо… И грустно…
Я подошёл и стал рядом с нею, не спуская с неё взгляда. Тихие её слова, как капли расплавленного металла проникали в меня, ожигая непонятной тревогой, тоской. Хотелось помочь ей, защитить её, я забыл о том, что впервые вижу её, не знаю кто она… Для меня существовал только этот единый миг, без прошлого и без будущего… Судорожно сглотнул я ставший в горле ком:
— Чем могу я помочь вам? — спросил охрипшим голосом, она, казалось, не услыхала моих слов:
— Что-то происходит, а мы даже не в состоянии понять это… Что-то удивительно прекрасное и значительное происходит в непрерывной череде событий вокруг нас… Невидимое нами, касается оно нас легчайшим дуновением, порождая грусть о несбывшемся… — повернувшись ко мне, выплеснула растерянность своего взгляда:- Что происходит с нами? Почему каждое мгновение наполняет сердце грустью и нежность? Грустью и нежностью… — повторила она почти шепотом, эхом отзывались во мне её слова. Голос её чистый и нежный, звоном драгоценного хрусталя зачаровывал меня, приковывая всё моё внимание. И вдруг я понял, именно нежность, её просто потрясающая нежность завораживает и заставляет, не отрываясь смотреть на её и вглядываться, не отрываясь от её глаз. Она олицетворение нежности… И её нежность проникала в меня, вызывая в ответ волну какого-то странного не когда не испытанного чувства… Я тонул в нежности…
— Моя дорогая Люба, — раздался спокойный немного грустный голос позади: — Вы опять погружаетесь в бездны поэтического восприятия… Не мучьте себя.
Я резко обернулся, в глубоком кресле у небольшого инкрустированного слоновой костью столика сидел худощавый мужчина лет пятидесяти, держа в руках изящную кофейную чашечку на блюдце, он помешивал её содержимое ложечкой. Приветливо улыбнувшись, он слегка кивнул мне:
— Да и молодого человека. Он вряд ли в состоянии вынести эмоциональный груз ваших откровений.
Девушка, грустно улыбнувшись, как бы извиняясь, легонько коснулась пальцами моего плеча.
— Евгений, не желаете ли кофе? — предложил мужчина.
Странное впечатление произвела на меня эта пара — она, растерянная какая-то очарованно чарующая… И он — безоговорочно принятый мною истинным аристократом, олицетворяя всё лучшее, что приписывается этому сословию — утончённый вкус в манере держаться и одеваться, предельную и тоже время сдержанную доброжелательность, законченность и отточенную пластику каждого жеста. Я поверил им сразу, это получилось совершенно помимо сознания, — ощущение, что знаком я с ними всю жизнь.
Я подошёл к столику и занял кресло, на которое он, улыбнувшись, указал взглядом. Девушка, которую называл он Любой, подошла и стала рядом с ним положив руку на спинку его кресла, с необычайной серьёзностью глядя мне в глаза.
— Люба, поухаживайте за нашим гостем. — предложил он ей, но она неотрывно требовательно и доверчиво смотрела мне в глаза, ожидая чего-то — как будто должен я сейчас совершить или сказать что-то необычайно важное. Меня это нервировало, вновь возникало ощущение, что веду я себя не так, что-то упуская… Проклятый комплекс неполноценности… Фрейд с его теориями… Разве объяснить, каким идиотом можно чувствовать себя под таким серьёзным и требовательным взглядом.
Что бы избавиться от нелепого этого ощущения я, налив из кофейника кофе в чашку, ухватился за неё и, расплёскивая кофе, принялся со звоном крутить там ложкой, забыв положить туда сахар.
— Вы простите, пожалуйста, Любу, она… — мужчина, чуть повернувшись, улыбнулся ей одними глазами: — Она живёт в странном мире… — легонько развёл он кисти рук, сочувственно с неуловимым налётом иронии добавил: — Всем поэтам присущ этот благородный недостаток. Они органически не способны овладеть элементарной логикой.
— Но почему же? — я честно пытался поддержать беседу, боясь поднять взгляд на девушку, но вникать ещё и в смысл беседы? Это уже было выше моих сил.
— Не правда. Я логична, я очень логична… — тихо эхом отозвалась девушка, околдовывая самой мелодией своего голоса: — Просто я не умею притворяться и казаться смелой, когда мне страшно…
Растерянно я взглянул на нее:
— Но что пугает вас? Чего вы боитесь?
Она зябко передёрнула плечами:
— А вы не боитесь? Оглянитесь! — и, отводя взгляд, тихо добавила: — Того что происходит… А ещё больше того, что не происходит…
Не понимая, я оглянулся на мужчину.
— Вероятно, нам трудно это понять, — пожал он плечами: — Мы слишком доверяем разуму, поверяя все ощущения его логикой.