Глава 24
Как всегда первый момент, после отрыва, испытываешь растерянность, завораживает своим своеобразием поверхность реальности, медленно уплывающая вверх, или назад? Можно ли говорить здесь о каком-то направлении? А потом совершенно иные чувства охватывают всего… Тела уже нет, оно утрачивает свой рельеф и объём, обусловленные жёсткой поверхностью реальности, но ощущение его остаётся, только наполняется это уже совершенно иным содержанием.
Пытаясь объяснить четырёхмерный мир, популяризаторы изобрели мир плоскатиков.
Мир, в котором плоские жители живут в своих совершенно плоских домиках, гуляют по плоским дорожкам и воспитывают своих плоских малышей. Для их двухмерного мира третье измерение выполняет туже функцию, что в нашем трёхмерном мире выполняет время. Плоскость, как бы перемещается в третьем измерении, а скорость её перемещения определяет скорость течения времени в плоском мире плоскатиков.
И наш трёхмерный мир перемещается во времени — четвёртом измерении, меняясь, каждый миг. Если смотреть на мир плоскатиков в процессе его перемещения, то увидим объёмные траектории остававшиеся от каждой плоской частицы, отпечатавшейся на плоскости реальности в их мире. Наш трёхмерный мир так же имеет, но только уже четырёхмерные траектории за каждой частицей существующей в реальности, и уходят эти траектории и в прошлое и в будущее, физики называют их мировыми линиями.
Мысли об этом проносились у Саши, пока он скользил медленно и плавно среди волокон-траекторий, рассматривая узлы их взаимодействия, гроздья странных полипов на них. Казалось бы, раз это прошлое, то должно всё оставаться в неизменности, раз и навсегда застыв в неподвижности, но волокна непрерывно колебались, по ним откуда-то из неведомой глубины приходили волны, заставляя их соприкасаться и переплетаться друг с другом.
В этом мире привычные предметы неузнаваемо изменялись, и человек, — тело которого представляло собой всего лишь пятнышко-отпечаток на плоскости реального, в этом мире представлял собой уже нечто совершенно иное.
А ведь мы не представляем себе и масштабов того, на что мы смотрим — думал Саша с благоговением глядя, как прямо перед ним, сцепившиеся тёмно зелёные волокна вдруг затрепетали, по ним волнами пронеслось разноцветное сияние, а в месте соприкосновения сформировалась гроздь полипов. Волокна расцепились, приобретая привычную окраску, разорвав гроздь и унося каждое свою часть.
— Ведь на человека можно смотреть с высокой горы, — думал Саша: — А можно рассматривать радужную оболочку его глаза. И в том и в том случае, это будет взгляд на человека, но вид его будет совершенно разным. А что рассматриваем мы, глядя на мир?
Но особенно рассуждать не когда, Саша скользит в переплетениях стеблей, старясь не прикасаться по возможности к ним и уж тем более избегая соседства с причудливыми наростами полипов. Никто ни чего на может сказать о последствиях даже малейшего к ним прикосновения, в этом мире всё имеет совершенно иное значение и смысл. Вокруг странный ни с чем несравнимый мир, и Саше надо разобраться в нём, в переплетении его волокон, в петлях, с непонятной периодичностью проскакивающих по волокнам от одного нароста полипов до другого.
В какофонии звуков, окружающих его — Саша знает, что это не звук, нет здесь ни каких звуков и быть не может, — это всего лишь чувства мои преобразуют непостижимую информацию в подобие звуков, которые Саша и слышит, а разум должен разобраться в ней, понять взаимосвязь с остальной информацией, определить последствия воздействия происходящего на мои интересы, — создать цепочку причинно-следственной связи. В этом и заключается процесс, который мы привыкли называть понятием — понял.
Но, что это, всё тревожнее становятся ноты в какофонии доносящихся со всех сторон звуков, подсознание моё чем-то встревожено, что-то ещё не зафиксированное встревожило его.
Саша чувствует, как напрягаются мышцы на спине, сковывая движение… Это тоже сигнал тревоги, Саша пытается замедлить движение, вплетаясь в тени используемой для этого специально колоды, чувствует, как поддаются они, спрямляются, всё жестче определяя события…
Вокруг Саши стало значительно светлее, а главное стало гораздо больше простора, — волокна-тени каждого отдельного предмета сплелись в сложные канаты, начался качественный переход. А вот и тоненький светлый лучик древнего зёрнышка запутался в клочковатой структуре, пульсирующей невдалеке, — окончилась моя путеводная нить, тысяча лет её неизменности в этом масштабе уже слишком ничтожна.
Пора возвращаться, в принципе задача выполнена, — достигнут качественный переход, и теперь Саше хорошо видны структуры квантов времени — фактически каждая из этих структур, это какая-то реальность, заключённая в своём кванте времени, если верить начальной гипотезе. Оглянувшись, Саша попытался представить себе всю совокупность этих квантов времени, структур самой разнообразной формы, дёргающихся невпопад и изменяющих цвет в странной зависимости друг от друга, это всё ещё предстоит осмыслить…
Но вдруг, что-то изменилось, косой штриховкой что-то пронизало пространство, зависнув на мгновенье серебреными нитями. Что-то произошло, как будто сузилось пространство, стало тяжело дышать, но опять таки Саша понимал, что здесь ни о каком дыхании в привычном понимании не может быть и речи, как не может быть разговора о наличии самого воздуха. Дыхание здесь всего лишь ощущение чего-то непостижимого, что подсознание пытается представить в привычной для сознания форме дыхания. В этом мире все чувства и ощущения несут уже совершенно иной смысл, понять который ещё предстоит.
Обеспокоенный Саша начал выход, протискиваясь к своей путеводной нити, светлому лучику зёрнышка. Теперь должен он стать тем канатом, что вернёт Сашу в привычную реальность… Но серебреные нити замутили всё вокруг, ожигая резкой непривычной болью, укрывая окружающее с необычной скоростью мраком… Пульсирующими толчками возникла боль, пронизав всё тело, погружая всё в багровый туман…
В последнее мгновение перед Сашиными глазами на какой-то неуловимо короткий миг раскрылась чёткая и ясная картина — унылый пейзаж серой пустыни с нечёткой линией горизонта, и огромная беспалая лапа-клякса, мчащаяся из-за горизонта и чьи-то злобно-радостные глаза… В следующий миг с невероятно силой кто-то безжалостно вырвал воздух у Саши из лёгких, выворачивая их наизнанку…
— Качественный переход… — мелькнула последняя мысль, и мрак окутал всё у него перед глазами.
Гене удалось сорвать свёрку пространства, замыкавшуюся вокруг Саши, и даже опрокинуть свертку на другой объём. Колода при этом исчезла бесследно, вероятно, пропал и её след в самой истории. Но на это и был расчёт, такова была её функция и назначение.
А вот Гене тогда досталось самое трудное, страшно представить картину, когда в полуметре от тебя в неимоверном напряжении закручивается пространство, пряча в своих складках бездыханного брата. И в тоже время нельзя отвлекаться — рушатся связи, соединяющие его с миром, связи, удерживающие его жизнь. И надо, не медля, их восстанавливать и при этом противодействовать чьему-то слепому усердию, наращивающему мощь свёртки.
После срыва свёртки, в течение нескольких ужасных минут, когда, глядя на неподвижное тело брата, ещё окутанное мраком, он кинулся делать искусственное дыхание и закрытый массаж сердца, готовясь вмешаться в «картинку», тянущуюся за сердцем Саши, за его жизненно важными центрами, что бы попробовать оживить их. Ни когда они ещё не пытались вмешиваться в процессы живого организма, но необходимость — главный учитель. А в тот момент Геннадию казалось, что всё кончено — произошло непоправимое… И готов он был уже на всё…
Но постепенно он почувствовал под рукой сначала слабые, потом всё усиливающиеся толчки в груди у Саши, а когда Саша слабо всхлипнул и начал дышать, он оглянулся, не узнавая привычной местности.
Прямо перед ними зияла в земле свежим изломом красной глины, огромная трещина метров восьми шириной, молниеподобным зигзагом тянулась она среди деревьев, пряча края свои в глубине леса. Но самое удивительное было на противоположном её краю — слабо шелестели на лёгком ветру длинными лентами своих светло-зелёных листьев косматые высокие пальмы, возвышающиеся над густым кустарником, пестреющим всевозможными оттенками зелени, от почти чёрного до серебристого. А в кустарнике, направляясь в сторону обрыва, кто-то шумно возился, волнуя вершины, кто-то огромный и неуклюжий…
— Вотю-тю. — от удивления не нашелся, что сказать Саша, пытаясь сесть, опершись спиной о берёзу и морщась при этом от накатывающейся тошноты: — Порядка нескольких миллионов тонн.
Покачал с удивлённым восхищением головой: — Вот это встрясочка..?
— А что ты думал? — озабоченно наблюдая за колышущимися вершинами кустарников, отмечающих чьё-то неторопливое шумное движение, сказал Геннадий:- Пожалуй из третичного периода стряхнуло.
— Думаешь там саблезубый тигр? — пытаясь шутить, слабым голосом спросил Саша.
— Да вряд ли… — протянул Гена, не отрывая взгляда от кустарников: — Он бы, так ломиться, не стал. Просто гадаю, а вдруг из мелового периода? Динозаврик..? А?
Но на противоположный край обрыва вышли мастодонтиха с детёнышем, вызвав небольшой обвал. Испугавшись вызванного обвалом шума, они подались назад, вновь скрываясь в кустах.
— То, то, у биологов радости будет. — вымучено улыбнулся Саша, разглядывая противоположную сторону обрыв. Геннадий уселся, внимательно разглядывая Сашу, и примолк, покусывая стебелёк травы:- Как мусор с половика стряхнуло. Но думаю не на долго. Это скорее складка, а не порыв, и пространство скоро расправится…
— Вот тебе и пространство-время. — вздохнул с сожалением Саша: — А рвётся и мнётся, как простая дерюга, только клочья летят. — кивнул он в сторону пальм.
— Что делать будем? — глянул на Сашу внимательно Геннадий:- А вдруг не соприкосновение, не складка?
— Не знаю. — утомлённо пожал плечами Саша: