— Но нырять пока не хочу и тебе не советую. Не нравится мне… — попытался улыбнуться, но получившаяся гримаса на улыбку походила мало.
— Кому-то это ещё не нравится. — повернулся на живот Гена:- Хотелось бы знать — кому?
Саша с усилием помассировал виски:- У меня впечатление, что шёл он навстречу и, кстати, усёк меня раньше, чем я его.
— Думаешь..? — спросил с интересом Гена:- Что же нам теперь делать, ведь он может и сюда пожаловать?
— А ты не усёк, свёртка опрокинулась или на его грохнулась? — Сашу заинтересовали последствия этого происшествия для самого незнакомца.
— Куда там мне и за этим смотреть было, — озлился Генка:- Тут ты трупом валяешься…
— А жаль… — задумался Саша:- Если свёртка опрокинулась, то нам беспокоиться нечего — незнакомца уже не существует, замкнуло его в пузырь пространство-время. Но если замкнулась свёртка сама на себя — хлопнула, не причинив ему вреда — тогда дело другое…
Саша даже не мог понять, чего же ему хочется больше — что бы исчез странный этот соперник без следа, или остался невредимым.
— «Кто с мечём пойдёт, от меча и погибнет». Неужели захлопнул ты его, голубчика, и теперь мы ни когда не узнаем, кто это был?
— Хотел бы я этого. — буркнул мстительно Генка.
Саша принялся одеваться, маскируя за шутливым покряхтыванием разбуженную движением боль:
— Давай, Гена, пойдём порассуждаем, что же нам теперь делать. Я ведь того… — решил Саша признаться:- Чуток сорвался в самом конце, уж и не знаю к чему это приведёт…
— А то такое? — быстро обернулся обеспокоенный не на шутку Геннадий.
— Как сознание терять начал, так и увидал… — попытался Саша припомнить уныло ровную линию горизонта, делящую увиденный мир на две половины — тёмно-серую пустыню внизу, и более светлое однотонное небо вверху. А, припомнив ни с чем не сравнимую идеально ровную линию эту, ощутил вдруг каждой клеточкой своего тела тоску и безнадёжность одиночества, в тот же миг зародившегося в нём, сейчас неосторожно разбуженное, чувство это охватило его, захлестывая волнами отчаяния.
С трудом ему удалось справиться с ним, понимая его природу, понимая, что не в тоске и одиночестве тут дело, а всё в той же информации. Что-то, Сашей не понимаемое, рвётся к нему. Что-то, что не может быть передано ни каким из привычных ощущений, что не понимается сознанием, но что воспринимается подсознанием, которое пытается донести эту информацию до сознания, отыскивая эквивалентную замену, эмоциональное подобие. А уж сознание должно самостоятельно разобраться в происходящем и увидеть подлинную причину, вызвавшую столь странную эмоцию. И всплыла в памяти рожа кошмарная, выдвигаясь рывком из-за горизонта, и лапа больше похожа на язык хамелеона, которым захватывает он свою добычу во время охоты.
Они уже сталкивались с этими явлениями, и поняли насколько они опасны, насколько разрушительно действуют на психику, если отдаться этой тоске и ощущению безнадёжности. Уже через несколько часов депрессия достигает такой силы, что самоубийство приобретает вид блаженного выхода.
Проблема становится в том, что бы эту эмоциональную нагрузку не воспринимать в отношении собственной личности, что бы связать эти эмоции с неким конкретным и совершено посторонним от психики явлением.
Когда они впервые столкнулись с таким ударом по психике, то начали использовать «первоначальные гипотезы погружения», таким образом, втискивался весь комплекс непостижимых ощущений и порождённые ими эмоции в рамки понятной посторонней структуры, боле менее чётко определённой первоначальной гипотезой.
В отсутствии гипотезы подсознание такое начинало вытворять… Что не вмещалось ни в какие рамки — самые фантастические образы обретали плоть и кровь и оживали, поражая воображение причудливостью и непостижимостью логики своих действий. Очевидно, было, что за этим скрываются стереотипы мышления — каждому действию реальности на наши чувства соответствует определённая реакция подсознания, которое преобразует это действие в эмоцию, с помощью которой воздействует на сознание.
А эмоции это очень индивидуальное у каждого человека, так мы ни когда не сможем узнать как, на пример, видит красный цвет другой человек. Мы можем только сказать, что мы все одинаково выделяем его, кроме дальтоников, и одинаково, поэтому называем.
Эмоции приобретены человеком в процессе воспитания. С самого детства вырабатывалось соотношение между каким-то цветом и комплексом ощущений, постепенно этот комплекс приобрёл своего рода стандартный вид — конкретный цвет, который легко узнаётся.
Но в мире теней-стеблей всё это утратило смысл, за каждой эмоцией уже скрывался другой смысл. И красный цвет уже мог означать совершенно неожиданное явление, но вызывающее у подсознания такое же ощущение как красный цвет, вот и транслирует оно сознанию этот цвет. Но это в простейшем случае одного воздействия, а когда начинал действовать на подсознание целый комплекс непостижимых воздействий? Да ещё собранный в самых противоестественных комбинациях? Чёрный свет, сухая вода, леденящее пламя… Или вообще кислый свет, вызывающий изжогу и тошноту…
Попав в тёмное помещение, мы перестаём узнавать самые привычные предметы. В условиях недостатка информации подсознание начинает гадать — а может это… Нет, а может…? А перед ошеломлённым сознанием проносятся странные и часто пугающие образы.
«Сон разума порождает чудовищ!» — сказано это уже давно, но не разум порождает чудовищ, кто-то в глубинах психики, чьей обязанностью является распознавание образов, не в состоянии их узнать, и порождает чудовищ. И задача становится понятной — снабдить этого распознавателя достаточным количеством информации, обеспечить его знанием о происходящем. А знание, это, прежде всего, причинно-следственная цепочка, связывающая нечто непостижимое с интересами человека с его потребностями, с его представлением о самом себе. Всё это, по сути, одно и тоже.
И эту функцию, по компенсации недостающей информации, снабжению знанием выполняла первоначальная гипотеза. Это был своеобразный переводчик — он придавал стабильность создаваемой воображением картине и направлял воображение к нужной цели, заставляя последнее подлаживать образы под принятые условия. Вот и получалось, что с одной стороны братья сами формируют выбранные образы в наблюдаемом ими мире взаимодействий, а с другой стороны взаимодействие это совершенно независимо и может внутри созданной картины выбросить совершенно неожиданный фортель.
Глава 25
Мысль об этом зацепила Сашу своей недосказанностью, смутной связью с имевшим недавно разговором.
— Слышь, Гена, а мы ведь сами себя загнали в ловушку. — вдруг догадался Саша, когда проходили они по заросшему просёлку в молодом березняке.
— Это как же? — хмуро глянул на него Геннадий. А Саша уже загорелся, начиная понимать происшедшее:
— Смотри, из всех совокупно происходящих там процессов мы выбираем только то, что желаем увидеть. — Саша ещё сам толком не разобрался и поэтому хватался за первые пришедшие в голову слова, объясняя сбивчиво и путано;- Понимаешь, мы высвечиваем фрагментик чего-то огромного, втискивая в заранее избранные формы гипотезы всё остальное… — Саша поморщился, понимая трудность такой попытки с наскоку, объяснить самому ещё не понятное явление.
— Итак начальная гипотеза, — Саша сделал паузу, подчёркивая важность происходящего: — Говоря откровенно, давно уже меня тревожат все эти наши горе-термины: «тени-стебельки», плоскость реального, «полипы» да «клубочки», все эти «вскачки» и «пузырения», нам самим не понятные… Ведь это совершенно не соответствует тому, что там происходит, — это наше название чего-то непонятного и в действительности совершенно не соответствует влагаемому нами смыслу, — реальным полипам и тому подобному.
— К чему это ты? — пожал плечами Гена: — Это и так ясно, там совершенно иной мир, в котором нет ни чего подобного этому. — небрежно он махнул рукой на окружающее.
— Да подожди ты… — Саша помассировал вдруг разболевшиеся виски:- Я сейчас много говорю, потому что ещё не сформулировал сам себе то, что уже странной догадкой сидит у меня в голове, поэтому не мешай!
Гена обеспокоенный, внимательно смотрел на Сашу: — Давай присядем. — заволновался он, решив, что Саше стало плохо после сорвавшейся свёртки.
— Да нет, — его беспокойство вызвало у Саши досаду, но предложение присесть показалось разумным:
— Садимся. — согласился Саша, умащиваясь под берёзой в высокой траве:
— Понимаешь, назвав их привычными понятиями — не требующими пояснения, мы застываем на нем. Даже не мы, а наше подсознание, именно оно является источником любопытства. А значить и желания исследовать. А если это привычное явление — шарик, клубочек… Чего там его исследовать? И так всё ясно! Но ведь… — Саша досадливо поморщился, махнув рукой, отгоняя вьющихся перед глазами комаров: — А ведь это огромный массив информации. — он потёр подбородок, замолчав в подыскивая подходящую зрительную аналогию:- Например, взглянув на сложенные в стопку тома энциклопедии, мы можем сказать-«какая красивая башенка». И на этом забыть об увиденном, ведь нам всё понятно — башенка, как башенка… А можем, обратив внимание на форму, подумать и о содержимом, взять энциклопедию и изучить её. Получая принципиально новую информацию! Понимаешь?
Геннадий задумался, закусив губу: — Но ведь это типично научный подход. Моделирование непостижимого с помощью давно понятного. И Вселенная, по науке это взаимодействие между различными шариками, размеры которых огромны. И молекулы и атомы, это тоже взаимодействие шариков…
— Получается, что есть нечто, что, воспринимается человеком как само собой понятое. Во что он верит безоговорочно, узкая полоска на линейке мира — от доли миллиметра, которую он ещё способен разглядеть, до нескольких десятков километров, которые он способен охватить своим взглядом. Этот мир ему понятен и доступен его восприятию. И в этот диапазон он пытается втиснуть две бесконечности, одну бесконечно малую — атомы и элементарные частицы, а другую бесконечно большую — Вселенную! — Саша замолчал, осмысливая сказанное.