До Шангар я добрался электричкой, потом бродил среди провинциальной тишины центра посёлка, утопающего в молодой зелени старых лип, среди старинных духэтажек присутственных мест, по-моему, так называли подобные заведения в старину. Ходил я удивляясь патриархальной этой тишине, где шелест листвы да воркование горлиц были самыми громкими звуками. Удивила меня и основательная неторопливость местной жизни, когда редкие прохожие, встретившись, друг с другом, надолго останавливаются, беседуя тихо и сосредоточенно подробно.
Солнечный свет, пробиваясь сквозь густую светлую зелень, пятнами солнечных зайчиков ползал по проезжей части и тротуару, по серым стенам домов, подчиняясь неслышному колыханию воздуха в вершинах деревьев.
Детские звонкие голоса, доносящиеся из огромных густо заросших разнообразной зеленью тенистых дворов, загромождённых множеством самых разнообразных клетушек, сарайчиков, гаражей, склёпанных на скорую руку из самых неожиданных материалов, но все они выглядели чрезвычайно к месту, наполняя пространство двора и укрываясь кустарником.
Щебет пичуг да гунявое воркование горлиц завершали гармонию, наполняющую меня непонятной грустью, почему-то хотелось, что бы вечно продолжался этот неспешный путь в тенистой аллее посреди улицы.
Как ни странно, но именно сегодня у Николая был выходной, по его словам, мне повезло, таких событий на его душу выпадало не более двух в месяц. Неделю тому он отправил жену с дочкой к матери, поэтому принял меня по холостяцки, угощая кофе. Но было не до кофе, довольно долго я посвящал его в подробности прошествия, он же молча слушал, уставившись в пол, а по окончании моего рассказа долго молчал, задумавшись.
— Зря ты, конечно, рассказал мне всё это. — неожиданно хмуро сказал он: — Не вижу, чем бы я мог помочь тебе. Ваши ребята ещё зимой прошуровали все наши дела за несколько последних лет. — он многозначительно взглянул мне в глаза, намекая на все сопутствующие такому шурованию обстоятельства: — Теперь ясно, зачем им это надо было. — он устало потёр небритую щеку, пожал плечами: — Ты знаешь инструкции и собственно… — Николай поднялся и заходил по маленькой комнатушке: — Ты знаешь, что даже об этом разговоре я обязан сообщить… — взглянул он недовольный мне в глаза. Я только пожал плечами, начиная понимать в какое неудобное положение я его ставлю:- Извини, Коля, я как-то не подумал об этом.
— Да ладно. — отвернулся он.
Потом провёл меня на платформу, и уже стоя там, в ожидании поезда, сказал:
— Женя, ты знаешь у меня такое впечатление, будто ты считаешь меня предателем, — хмуро разглядывал он рельсы у платформы:- Так вот, хоть и делаю я на мой взгляд тебе медвежью услугу, попробую я тебя свести с одним человеком.
— Он встречался с необычным, был в зоне призраков? — оживился я сразу, Николай только поморщился:-Нет, ни чего такого за ним не замечалось. Как тебе сказать… — он чуть задумался:- Этот человек сам по себе зона призраков. — глядя на подходящую к платформе электричку, закончил:- Вот что, была, ни была, давай свой телефон, я попробую договориться кое с кем, а там — что получится.
Торопливо выдернув листок из записной книжки, я торопливо нацарапал свой телефон, и уже стоя в дверях электрички, передал листок Коле.
И вновь потянулись наполненные тягостным ожиданием дни. Беспрерывно проигрывал я в памяти разговор с Николаем, и теперь и меня начало тревожить предупреждение Николая об этом человеке. Что подразумевал он под его необычностью?
В среду около девятнадцати часов, по привычке я отметил время, раздался телефонный звонок. Трубку сняла мать, ко мне уже настолько давно ни кто не звонил, что я не поднимался к телефону, даже сейчас, ожидая звонка от Николая. Но её приглашение к телефону взрывом подбросило меня с дивана, на котором я коротал в тоскливом одиночестве дни.
— Слушаю… — затаивая дыхание, спросил я в трубку.
— Здравствуй, Женя, это Николай. — а меня уже трясла лихорадка нетерпения.
— Привет, привет, Коля…
— Женя, если ещё не пропало желание проведать меня, то выезжай завтра электричкой в восемь пятнадцать из Города.
Двинулось дело, двинулось! — прошибла меня радостная мысль: — Конечно, буду. — заверил я его.
— Тогда до завтра. — сухо попрощался он:- Извини, дел по уши.
— Ты думаешь, толк будет? — не удержался я от вопроса, трубка после едва уловимой, но выразительной паузы, отозвалась со сдержанным недовольством:- До сих пор толк был. До свидания. — и вслед за этим коротки гудки. Николаю явно не понравился мой последний вопрос, в прочем, как и вся эта встреча, видно наши ребята, хорошенько порошуровав в их делах, потребовали и определённых обязательств по нежелательным контактам, я сейчас такой нежелательный контакт.
Но неужели он в всерьез считается с возможностью прослушивания моего телефона?
Эти мои размышления прервала мать, неодобрительно слушавшая разговор, опершись плечом о шкаф.
— Что ты опять задумал? — с беспокойством спросила:
— Женя, ты ещё слаб, тебе необходим ещё постельный режим.
Я же, осторожно обняв её за плечи, повёл на кухню, где она готовила тесто для пирога, и где, поэтому витали аппетитнейший запахи ванильной сдобы.
— Мамочка, это всего лишь встреча однокурсников. Помнишь Николая? Ну? — легонько толкнул я её в плечо: — С которым я тур поездку на Север ездил? Тебе ещё нравилось, как он поёт под гитару?
Она кивнула головой, с подозрением глядя на меня.
А я, вдохновённый удачей с Николаем, заливал дальше, не особенно напрягая свою фантазию:- Ты ведь помнишь, мне прописали не постельный режим, а активный отдых. А там озёра, река, лес — вот завтра и организуем рыбалку.
— Это как в прошлый раз пикник с Анатолием Ивановичем? — вцепилась она в мою руку:- Не пущу!
— Мама! — я вкладывал в это слово и мольбу и протест. Вообще взаимоотношения с родителями это одно из больных мест и, вероятно, не только у меня. Это результат, скорее, оборотная сторона известного тезиса:-Дети цветы жизни! Всё для детей! Вот и вырастает поколение, воспитанное на этом тезисе — привыкшее получать самое лучшее, ограждённое, от всех забот. Но, в большинстве случаев, хорошо начитанные, думающие, а поэтому понимающие всю искусственную нелепость такого взаимоотношения с родителями, мелочной этой опеки. При этом и родители, и великовозрастные дети попадают в весьма неудобное положение, одни, по привычке, всеми силами стараются помочь своим «отпрыскам» привыкнув за много лет этим заниматься.
А другим неудобна и тягостна эта опека, унижающая, по их мнению, и самих родителей. И в тоже время, как у Павловской собаки, уже только звука звонка достаточно для выделения желудочного сока, так и у детей с родителями, уже при виде друг друга включаются странные условные рефлексы, превращающие взрослых тёток и мужиков в капризных детей. В глубине души все ощущают глупость и нелепость этого и раздражаются, срываясь почти до ругани.
Поэтому, чтобы не сорваться и самому, я не стал вдаваться в подробности, и закрыв дверь своей комнаты, постарался не обращать внимания на горестные причитания матери по поводу моей дерзости, адресованные неизвестно кому.
Встреча и манила меня и настораживала. Николай сильно изменился за эти за эти несколько лет, по окончанию университета, превратился, судя по всему, в человека искушённого в тонкой политической игре на пути к вершинам карьеры, о чём говорили все его намёки и недосказанности. Сейчас и я понимаю, если всё решается людьми, то основную роль начинают играть факторы субъективные, тончайшие оттенки настроения… Это закономерно и от этого невозможно избавиться, каждый из нас понимает, что не волен над своими эмоциями и желаниями. Зависть и ярость, злоба и негодование — эти эмоции могут в самый неожиданный момент овладеть нами и заставить совершить самые неожиданные поступки. И тот, кто умеет управлять своими эмоциями, получает возможность управлять эмоциями других людей, а это уже великое искусство. И приятно узнать, что твой друг понимает это и пользуется этим. Мне остаётся только порадоваться, что Николай понимает это и использует, в меру своего разумения.
Николай встретил меня на платформе, хмуро кивнул и, пожав руку, буркнул: — Давай в сквер пройдём.
Такое начало мне не понравилось, и, не сдержавшись, я спросил его, пока мы переходили дорогу к небольшому, но густо заросшему кустарником запущенному скверу, за украшенным вычурными башенками маленьким старинным вокзалом.
— Так что, встреча не состоится?
Николай мельком взглянул на меня, пережидая проезжающий по дороге голубой автобус:- В том-то и дело, что состоится, поэтому и надо обсудить и спланировать всё мероприятия.
Этот его оборот вновь вводил меня в привычную обстановку оперативной работы. К тщательной проработке деталей операции, скрупулезному вниманию к мелочам. Но почему Николай так серьёзно относится к этой встрече? В недоумении пожал я плечами.
Усевшись на скамью, спрятанную среди высокого кустарника, он всё так же хмуро, мне даже с неприязнью взглянул на меня:-Честно говоря, насколько спокойнее был я, если бы отказался ты от этой встречи.
— В чём дело? — попытался я улыбнуться, заражаясь его тревогой. Сырой тёмный после ночного дождя асфальт аллеи порос во множестве иероглифов своих трещин густой молодой травой. Обстановка была настолько по провинциальному благодушной, что все эти беспокойства Николая казались совершенно неуместными. Он, видно тоже почувствовал это, вздохнул, в смущении потёр подбородок:
— Попробую объяснить, что это за человек, а ты уж решай. Короче ему чуть больше тридцати, окончил лет семь, восемь тому толи педагогический, толи политехнический институт. Сейчас официально ни где не работает, по крайней мере, у меня нет данных, — промышляет случайными заработками. Он прекрасный аналитик, — на основе минимума информации, он строит превосходную версию, между нами говоря, кое-кто из наших иной раз этим пользуется… — Николай замолчал, проводив взглядом прошедшую по аллее старушку и продолжил:- Промышляет он и диссертациями, при этом ему абсолютно всё равно — по ядерной физике, по философии или по литературе… Но сам он не защищался и, кажется, ни чего не публиковал от своего имени… — Николай пытливо взглянул мне в глаза: