— Замечательно, — с сомнением произнес я. — Знаешь, Джонни, ты его унеси пока, куда-нибудь, а я тут подумаю: что дальше делать…
— Ага! Я его пока над входом повешу?
— Валяй-валяй… — поживу пока под щитом. — И посылай всех подальше: Чапай думать будет…
Кстати, подумать Чапаю и впрямь необходимо… Чего-то я сам себе нравится перестаю в последнее-то время. Нет, я и раньше был не подарком, если по чести, по совести, только теперь я уже совсем… Сколько трупов наворотил, а все для чего? Английский престол понадобился, надо же? Тоже мне, принц Уэльский и жена его Диана… Да и, если разобраться: ну какой из меня король? Как там пелось в старом фильме? «…Он славный был король, любил вино до черта, но трезв бывал порой…» Вот это прям про меня… А в четырех городах из-за такого «славного короля» кровью умылись по полной программе. А я еще Олега порицал за его бандитский бизнес… Сам-то, сам-то — грабитель с большой дороги, причем натуральный!..
«А за то за евреев заступились, народу облегчение дать собираемся и вообще — не свирепствуем без нужды, — сообщил мне голос рассудка. — Не так уж и плохо…»
«Ага, — тут же вмешалась старуха совесть. — Не так уж? Охренеть. А пятьдесят последних защитников Штейнфурта, которых повесили на крепостной стене? А гамбуржцы, которых били копьями в спину твои рыцари? А помнишь молодого парня из войска Паулюса? Его твои солдаты на копья подняли, и ты его стрелой… чтоб не мучился? Это вот твое «неплохо»? А «плохо» тогда что? Когда валлисцы в Виборге монашек до смерти изнасиловали?..»
«Да?! А я что должен был сделать?! Сказать: «Не вешайте их, ребятушки, они — хорошие»? После того, как они чуть тестя моего не ухлопали?..»
«Ой-ой-ой, какая была бы потеря! — в голосе совести появились ехидные нотки. — Без этого гения человечество откатилось бы в своем развитии лет на триста назад, не меньше! Он кто, тесть этот? Ученый? Полководец? Поэт? Писатель? Может, хотя бы известный художник? Тоже нет? И вообще: кто это не так давно собирался повесить этого самого Мурдаха на могиле разбойничьего атамана? Не знаешь? Ну-ну…»
«Мало ли чего я собирался! — голос рассудка чуть не сорвался на визг. — Зато скольким крестьянам помог?! Сколько крестьян меня благословлять готовы?! И, уж если на то пошло: тестя — человеком сделал! Он вон теперь знает, что вешать своих без суда нельзя. И грабить напропалую — нельзя!..»
«Да, своих убивать нельзя, — неожиданно согласилась совесть. — Давайте будем убивать чужих. И, побольше, побольше, они ведь — не люди! Какая хорошая позиция! Нелюдей можно грабить, убивать, насиловать! Они же — нелюди!..»
Рассудок еще пытался сопротивляться, что-то жалобно пища про то, что все так делают, что война — это война, а не воскресная школа… Но совесть мордовала его новыми аргументами: сколько детей погибнет от голода из-за тотального ограбления чужих земель? Сколько крестьян надорвется на своих тощих полях из-за того, что феодалы поднимут налоги, чтобы возвратить отнятое мной? А вдруг чума начнется? Я где-то читал, что чума в Европе началась из-за большого количества не похороненных трупов убитых в боях…
Окончательно раздавленный аргументами сварливой старухи, я круто повернулся на скрипнувшей кровати и встал. Так, баста! Надо пойти прогуляться, а то это рефлексирование меня до суицида нафиг доведет! Расчуствовался, понимаешь…
Я подошел к двери и уже было хотел ее распахнуть, когда сообразил: там ведь родичи де Литля. Караул несут, душу их… И погулять в одиночестве не выйдет: подчиненные Сержанта-ат-Армее от меня не отцепятся даже под угрозой смертной казни, ибо что бы я им не пообещал и чем бы не пригрозил — Маленький Джон все равно устроит что-нибудь похуже. А он строго-настрого наказал своим, чтобы не смели меня одного отпускать. И что же делать?..
А вот что… Окно. Хотя и узенькое, но достаточное, чтобы пролезть. Ну-ка, ну-ка, что у нас под окном? Карниз? Очень хорошо… Вылезаем… Ах, черт! Ну вот, руку ободрал… Вылезли… Два шага по карнизу вправо… Еще… Еще одно окно. Вот в него-то мы и влезем…
Итак, отделавшись от сопровождения, я выбрался в город. Ну пойдем-ка прямо. Пока улица не завернет…
— … Джон, а скажи: принц наш — он ведь, и впрямь, судьбою отмеченный? Вона как ему везет! Города на раз берет, в бою ему равных нет, из лука — да так сам дьявол стрелять не сможет…
— Дура-а-ак! — протянул бас Маленького Джона и следом раздался звук подзатыльника.
— Как есть дурак, — согласился голос Статли. — Принц — он ведь не потому принц, что воин великий, или там города брать может. Принц — он потому принц, что сердцем за людей страдает. Вот ты, Мэйси, сейчас сидишь, окорок жрешь, эль прихлебываешь, а принц…
Я стоял возле дома и, замерев, слушая рассуждения своих соратников…
— А чего сразу: «жрешь», «хлебаешь»?.. Чай, он тоже, с голоду не пухнет?!
Теперь звук был уже не подзатыльника, а полновесной оплеухи. Причем, как бы не двух…
— За что?!!
— Да за то, что скотина ты, Мэйси, неблагодарная. Ты-то думаешь, чем свое брюхо набить. И какой бы девке присунуть, а принц… Принц думает: как бы это так сделать, чтобы Мэйси Тэтчер мог к своей ненаглядной Маргарет вернуться? Живой, здоровый, да чтобы денег ему и на свадьбу хватило, и на домик, и на корову… даже на двух. И не об одном тебе, muflone dolbanutom, принц печется, а обо всех, кто в войске его, да кто дома остался. Чтобы сэр Вингли жив остался, чтобы богат был, и чтобы тебя и прочих голозадых не притеснял и не обижал…
— Тока плохо принцу будет, коли мы ему спину закрывать не станем, — вмешался де Литль. — Добрый принц, аж страшно инда делается… Евреев защищает, попусту обижать никого не дает… Епископ вон тутошний… Уж какими тока словами его не лаял. Принцу бы нашему повесить смутьяна, а тот…
— Что?..
— Что «что»? Приказал не трогать, да еще охрану к нему приставил, — Джон перечислил еще несколько подобных случаев, а потом тяжело вздохнул. — Пропадет он, ребята, через свою добрость, вот сердцем чую! Обманут, прикинуться, и…
— Так а мы-то, мы-то на что?! — хор возмущенных голосов. — Не дадим! Костьми за него ляжем!
— Примас Тук… ну, Адипатус, прямо так и сказал, — вмешивается Статли. — У отца его, сердце, мол, и впрямь, звериное, а этого нам господь послал в утешение за отцовы прегрешения. Ибо сердце у нашего принца доброе, наихристианейшее…
С этими словами Статли отправил опустевший кувшин в окно. Возьми он на пару пальцев левее и у обладателя «наихристианейшего сердца» возникли бы серьезнейшие проблемы со здоровьем. Я немедленно отошел и двинулся к крепостной стене. Ну их на хрен, доброхотов этих. Еще прикончат невзначай…
… «Ну, что, старая пила? — ликовал голос рассудка. — Съела?! Плохой, говоришь? А хороший тогда кто?..»
Совесть пыталась отбиваться, но явно неубедительно. Скоро она замолчала вовсе, а я, сам не заметив как, оказался прямо на городской стене…
— Пароль?
— Сталин. Отзыв?
— Ленин гад… то есть, Ленин рад… тьфу, пропасть! И откуда только это высочество такие слова выкапыва… Простите, принц. Не признал…
— Спокойно, солдат. Все нормально. А слова такие, чтобы врагу не произнести, понял?
— Так точно!
Я прошел по стене подальше от часового, и задумался, облокотившись о бруствер. Оказывается уже совсем стемнело? Дела… А меня мучает один вопрос: а что если датчане не отдадут двадцать тысяч марок? Опять грабить?..
Ничего хорошего в голову не лезло, и, чтобы развеятся, я тихонько замурлыкал старую-престарую колыбельную, которую помнил от бабушки. Бабуля, бабуля… Как ты там, без меня?..
Баю-баю-баюшки,
Скакали горностаюшки.
Прискакали к колыбели
И на Рому поглядели.
И сказал горностай:
«Поскорее подрастай!
Будешь в золоте ходить,
Чисто серебро носить…
Я к себе тебя снесу,
Покажу тебе в лесу
И волчонка, и зайчонка,
И на топи лягушонка,
И на елке кукушонка,
И под елкою лису.
Спи, малыш, засыпай,
Скорей глазки закрывай!
Спи со Ангелями,
Со Архангелями,
Со всей силушкой,
Со Небесною…
— Э-эй! Э-эй, братко!
Я чуть было не подскочил от этого шепота. Окликавший говорил по-русски…
— Э-гей, братко! Что, спужался?
— Тебя, что ли? — спокойно, спокойно. Где он тут у нас? — Ну ты страшный, аж жуть!..
— А что? Напужать могу. И кой-что ишо…
Ага, вон он, притаился. Спрятался в тени бруствера — сразу и не углядишь… Ого! Да он там не один!..
— Все вместе пугать станете, или по очереди?..
— Хо! Зорок, — в голосе говорящего появились нотки уважения. — Новаградец, аль плесковский?
Это он про что? А-а, в смысле, откуда я родом?..
— С… Локтевский я…
— Ростовский, что ли? Знаю я там Локтево, — говорящий поднялся. — А звать тебя как, отрок?
Вообще-то представляется первым гость, но ладно уж… Уважим соотечественника…
— Роман. Роман Гудков. А ты кто будешь?
Но вместо ответа незнакомец делает шаг вперед. Теперь и я могу его рассмотреть. Мужик лет под сорок, крепкий. И двигается так, что сразу понять можно: подготовка какая-никакая имеется. Не спецназ, конечно, но кое-что явно может…
— Так ты старому Гудку сын что ли? — мужик подходит поближе. — Знавал я Гудка, знавал… В Полоцке вместе роту князю держали… Слыхивал я, что он к франкам отъезжал, а опосля у суздальцев огнище взял… Должно, и водимую себе нашел… А ты, значит, сын ему? Похож, похож… А тут что деешь?..
О как! Остальные двое тоже поднялись и уже обходят меня с двух сторон. Ишь ты! У одного вроде нож в руке? Ну, мальчики, это вы попутали! Я вам что: придурок из начинашек? Мечей при вас вроде не видно, а на ножах я вам и сам класс показать могу…
— Слышь, дядька, ты скажи своим орлам, чтобы стояли, как стоят, а не то у вашей компании похороны наметятся, — я чуть выдвинул из ножен ятаган. — Потом, ты бы назвался, а то нехорошо выходит: ты меня знаешь, а я тебя — нет. И вообще: это что вы тут делаете? Я-то — здешний, а вот вас я что-то не припомню.