— Но… я же… я не знаю… — Смущенно забормотал он, но потом справился с собой и выдал осмысленную информацию, — Когда я оставил их возле подъемного моста, они смиренно ждали Ваше Высочество и… — тут запас здравого смысла видимо иссяк окончательно и он снова замолк.
— Что «и»?.. — И не услышав ответа, я поторопил синешалого собеседника, — Рожай уже!
Сенешаль на букву «м» снова задумался. Надо полагать — на тему возможности родов особью мужского пола. Но, сообразив, что это — лишь фигура речи, просиял и сообщил:
— Мне показалось, что они колдовали, потому что бормотали что-то, и я несколько раз услышал ваше имя. На всякий случай я предупредил старшего сержанта де Литля…
— КОГО?!! Где ты их оставил?! Веди! Бегом! Марш!..
…Мы успели вовремя: Джонни и его родичи только-только закончили обсуждать очередность повешения евреев, но еще не выбрали подходящего дерева и даже не раздобыли веревки. Мое появление следом за галопирующим тестем, бодигарды встретили радостным ревом:
— Ага!.. Вот ужо!.. Сейчас вам наш отец родной покажет!.. Ишь, удумали: черную волшбу творить!..
— Равняйсь! — рявкнул старший сержант де Литль — Smirna!
— Вольно!
— Volno!
— Ну-с, и чем это мы тут занимаемся? Чтой-то почтенные горожане как-то помяты нехорошо, да и на коленках зачем-то стоят… Я, вроде, не приказывал так визитеров встречать, нет? Или у меня склероз случился? Чего молчим?
За что я люблю Маленького Джона, так это за его способность мгновенно подстраиваться под мои распоряжения. Лондонские евреи были тут же подняты на ноги, отряхнуты от пыли и грязи, а сам бравый старший сержант де Литль выразительно рычал на своих подчиненных, что вот, мол, еще раз, и он им покажет, как vodku piansyvovat» i bezobrazia narushat»! Kozly, blyad!..
— Извините моих людей, добрые подданные, — обращаюсь я к евреям. — Они не слишком образованы, но зато честны и преданы. Последнее даже чересчур… Так с чем пожаловали, уважаемые?
Услышав эпитет «уважаемые», как минимум половина визитеров заметно вздрогнула. Затем воспоследовало короткое совещание, и вперед вышел очень пожилой человек, похожий на какого-то библейского персонажа:
— Ваше величество! Меня зовут Иегуда бен Лейб, я — старшина нашей общины в этом городе. Мы принесли вам в дар вот это…
По знаку старика вперед вышли четверо мужчин и положила передо мной какой-то сверток. Ну-ка, и что у нас там?.. А-аф-ф-фигеть!..
На развернувшемся с шуршанием полотне лежал клинок, отливавший в неярком лондонском полдне голубым цветом. Плавно искривленный, с простой, но изумительно красивой рукоятью, он словно сам просился в руки. Я благоговейно поднял его и вдруг, повинуясь внезапному порыву, поцеловал…
— Ах!
Это еще что? Ага. Маша и Беатриче меня все же отыскали, и теперь моя ненаглядная супруга стоит, всем своим видом выражая неудовольствие от того, что я опять от нее удрал. А вот Беатрис… Она смотрит на меня так, словно видит меня впервые…
— Что вас так изумило, моя добрая леди?
— Ваше высочество, — она с видимым усилием подбирает слова. — Не так давно вы говорили, что память о годах, проведенных на Востоке, тяготит вас, но вместе с тем вы все время следуете восточным обычаям…
— Ну… Разве этот клинок не достоин поцелуя? — Господи, да что же еще ей сказать? — Он похож на Марион: столь же красив и изящен, сколь и верен. И я явно не смогу с ним расстаться…
Маша приятно розовеет от моих слов, а Беатрис вновь удивленно качает головой и отводит глаза…
Все тот же Иегуда бен Лейб словно из воздуха извлек какой-то футляр похожий на ящик, или ящик, похожий на футляр, и с низким поклоном протянул его Марусе:
— Ваше величество! Этот дар — для вас! Мы, правда, боимся, что могли не угадать ваши предпочтения…
Но Манька их уже не слушала. Она быстро схватила футляр-ящик, распахнула его, начала в нем копаться и… В воздухе повис самый восторженный девичий писк, который мне когда-либо доводилось слышать. И что же такого ей подарили?
Подойдя поближе, я с недоумением уставился на содержимое ящика-футляра. Очень красивый флакон или сосуд и какая-то шкатулка, тоже очень красивая но… Но вот то, что лежало в этой шкатулке привело меня в состояние полнейшего ступора.
В шкатулке слоновой кости — а надо думать, это была именно слоновая кость! — богато украшенной золотыми накладками и гранеными сиреневыми камушками лежали… леденцы! А-ахренеть!..
Судя по виду оплывшего и слипшегося монпансье, дата выпуска этих «конфектов» ну никак не ближе, чем полгода тому назад. Интересно: тут все леденцы в такую тару расфасовывают, или это только у еврейских кондитеров ум за разум зашел?
Так, если в шкатулке — леденцы, то во флаконе надо полагать… Ну, так и есть! Я только чуть-чуть потянул пробочку, как в нос мне шибануло каким-то резким, приторным ароматом, похожим на запах скверных дешевых духов, которыми изредка пользовалась бабушка. М-да, блин! Нашли, что подарить! Полкило «барбарисок» и одеколон «Розовая вода»! Ладно, хоть упаковочка не подкачала…
— Я вижу, сосуд — хрустальный? — с видом знатока поинтересовался я у Иегуды.
— О да, ваше величество! — Еврей прямо-таки сияет от гордости, словно новенький рупь, — Он выточен из целого кристалла горного хрусталя, который добыли в Индии. Там, ваше величество есть гора, которая целиком состоит из хрусталя. Стерегут эту гору чудовищные птицы Рух, но даже если бы не они, забраться на нее почти невозможно: столь скользка ее поверхность и столь остры ее грани. Лишь немногие смельчаки отваживаются добывать хрусталь. Для этого они привязываю к себе куски мяса только что забитого буйвола и…
Старикан увлеченно пересказывал мне сказку из «Тысячи и одной ночи», а я все пытался понять: какого лешего Машенька так радуется? Что она, конфет не видала, что ли? Да сказала бы мне — я б ей по килограмму в день бы скармливал. А то — и по два!..
Должно быть, мне не удалось скрыть свое отношение к этому странному подарку, потому что леди де Леоне тихонько подошла ко мне и зашептала, чуть ли не в самое ухо:
— Ваше высочество, вы на Востоке привыкли к этим диковинам. Ни сарацинский мед, ни благовонная вода не кажутся вам столь бесценным даром. Но здесь, на острове, мало кто даже слышал об этом. Будьте же великодушны: разделите радость с вашей супругой…
О, блин! А я и не подумал! Черт, вот какая, все-таки умная женщина! Вот же подарок кому-то достался: красавица и умница! Черт возьми!..
Я обнимаю Машу, нежно целую ее, а она тут же восхищенно сообщает, что я — самый-самый лучший правитель, если подданные приносят такие вот дары. Едреныть! Спасибо Беатриче, что пояснила… Повернувшись к ней, я тихонечко сообщаю:
— Миледи, какая же вы умница. Честное слово, я искренне завидую вашему супругу. Он обладает двойным сокровищем: красотой и умом. Наверное, он несказанно счастлив от…
Твою мать! Ну, вот а чегоо я сейчас такого сказал?! Всего-то комплимент хотел сделать, а она опять хохочет, да что там — просто ржет, как ненормальная! Даже слезы от смеха выступили…
…Если кто-нибудь думает, что евреи могут принести дорогущие подарки просто так, то евреев он не знает. Да и вообще: с родом человеческим этот гипотетический «кто-нибудь» знаком крайне слабо и поверхностно. Такие подарки обычно означают аванс за что-то, и намекают о том, что основная сумма будет достойной. Конечно, при условии достижения договоренности в главном…
Евреи запросили не хило. Настолько нехило, что я сначала ушам своим не поверил. Ни много, ни мало, а разрешения на занятие ростовщичеством. Эксклюзивное. Чтобы только они и больше никто. Аргументировали грамотно: у них, мол, организация, не в пример храмовникам, прозрачная, книги расчетные может прочесть любой желающий, и, стало быть, процент в государеву казну они будут отчислять честно и аккуратно. Правда, они забыли добавить, что записи они ведут уж точно не на английском, и прочесть их — та еще проблемка. Да и про двойную бухгалтерию я наслышан, а в свете этого их честность оказывается под сомнением…
— … Ваше величество. Наши братья на севере сообщили нам, что вы милосердны к гонимому народу Израиля. Так неужели же вы думаете, что мы заплатим вам черной неблагодарностью?!
На лице бен Лейба написано такое искреннее возмущение, что я готов ему поверить. Почти готов. Почти. Но что-то мешает, что-то мешает…
— Рыцари Ордена Храма ведут торговлю даже шире нас, а ведь они, в первую очередь, рыцари! Воины! Разве пристало воинам заниматься торговлей, высчитывать, где дешевле полотно, а где дороже сало?..
А! Вот оно! Вот что мне мешает ему поверить! Глаза. Сам раскраснелся, праведным негодованием пышет, а глаза трезвые, холодные. И в них, как на экране калькулятора: цифры, цифры, цифры… Сколько заработают, сколько мне отдать придется, сколько на подарки Маше и прочим полезным людям потратить, сколько останется, сколько утаить удастся… И вспомнился мне задушевный друг Олег, который вот так же, тогда, в бане…
— Нет, уважаемый Иегуда, так не пойдет. Во-первых, ссориться с тамплиерами мне и самому — не резон, а во-вторых, подумайте сами: просто так вам храмовники такое не простят. Ребята они — вашего не глупей, и найдут чем ответить. Не слыхали про еврейские погромы? Услышите…
По лицам евреев видно, что если они и не представляют себе кто такие петлюровцы, бандеровцы и эсэсовцы, то с погромами знакомы все равно. И не понаслышке…
— Его высочество абсолютно прав, — негромко, но очень веско произносит вдруг леди де Леоне. — Вам мало событий восемьдесят девятого года? Люди уже и так с подозрением смотрят на ваши дворцы, которые соперничают с королевским, а вы хотите усиливать ненависть христиан и дальше?!
— Безумцы! — басит примас Тук. — Хотите накликать на себя кары небесные и земные?!
— Воспользуйтесь лучше тем, — продолжает Беатрис, не обращая внимания на поддержку своего громогласного воздыхателя, — что его высочество дает вам те же права, что и всем остальным подданным. Призовите своих братьев, которых изгнали во времена короля Генриха, призовите тех, кого сейчас гонят из владений Филиппа-Августа и из Кастилии. Живите здесь, торгуйте, занимайтесь ремеслами, платите налоги, и тогда добрый принц Робер защитит вас от всех напастей…