Политика и экономика благополучия
За позитивной психологией тоже стоит своя политика. Однако не та, где «левые» борются с «правыми». Политика «левых» и «правых» различается только средствами, то есть перераспределением баланса сил в пользу государства или человека, но, по сути, они преследуют одну и ту же цель: больше материального преуспевания, больше богатства. Политика, основанная на позитивной психологии, отличается не средствами, а целью. И эта цель – не богатство и не победа, но благополучие. Материальное преуспевание имеет значение для позитивной психологии, но постольку, поскольку увеличивает благополучие.
Лучше, чем деньги
Зачем нужно богатство? Я убежден, что оно должно стоять на службе у благополучия. Но, на взгляд экономистов, богатство нужно, чтобы создавать больше богатства, и успех политики должен измеряться тем, сколько добавочных материальных благ она производит. Экономическая догма: насколько хорошо идут дела у страны, говорит валовой внутренний продукт. На политической арене сегодня безраздельно правит экономика. Финансовый раздел есть в каждой ежедневной газете. Во всех правительствах заметную роль играют экономисты. Когда политики борются за голоса избирателей, их кампании строятся вокруг того, что они сделают или сделали для экономики {1}. Мы часто слышим по телевизору отчеты об уровне безработицы, индексе Dow Jones и величине государственного долга. Все эти политические дела и освещение их в СМИ исходят из того, что экономические индикаторы точны, широко доступны и ежедневно обновляются.
Во времена промышленной революции экономические показатели были очень хорошим способом оценить, насколько благополучна нация. Сочетание удовлетворенных простых человеческих потребностей в пище, крове над головой и одежде уже было удачей, и процесс их удовлетворения шагал в ногу с накоплением богатства. Однако чем зажиточнее становится общество, тем хуже отражает богатство степень его благополучия. Базовые товары и услуги, которых когда-то остро не хватало, стали настолько широко доступны, что в двадцать первом веке многие экономически развитые страны вроде США, Японии и Швеции испытывают избыток, даже переизбыток предложения {2}. А поскольку в современном обществе простые потребности в основном удовлетворены, в том, как чувствует себя такое общество, огромную роль играют иные факторы, нежели богатство.
В 2004 году мы с Эдом Динером опубликовали статью «Лучше, чем деньги» {3}, в которой шла речь о недостатках показателя «валовой внутренний продукт» и о том, что преуспеяние страны лучше оценивать по тому, насколько радостной, интересной и значимой считают свою жизнь ее граждане – то есть измеряя ее благополучие. Сегодня расхождение между богатством и качеством жизни стало вопиющим.
Расхождение между ВВП и благополучием
Валовой внутренний продукт измеряет объем произведенных и потребленных товаров и услуг, и любые события, которые увеличивают этот объем, увеличивают и ВВП. Неважно, если эти события вдруг ухудшат качество жизни. Каждый раз, когда начинается бракоразводный процесс, ВВП растет. Каждый раз, когда сталкиваются два автомобиля, ВВП растет.
Чем больше люди глотают антидепрессантов, тем сильнее идет вверх ВВП. Больше работы у полиции, дальше добираться до работы – ВВП растет, несмотря на то, что это понижает качество жизни. Лишенные чувства юмора экономисты называют это «достойным сожаления». В расчет ВВП включаются продажи сигарет и прибыли казино. На несчастьях основано преуспевание целых отраслей, таких как юриспруденция, психотерапия и фармакология. Речь идет не о том, что юристы, психотерапевты и фармацевтические компании плохи, скорее о том, что ВВП слеп, когда дело касается источника роста объемов товаров и услуг – страдание это или радость.
Разницу между благополучием и валовым внутренним продуктом можно оценить количественно. В течение последних пятидесяти лет показатель удовлетворенности жизнью в США замер, хотя ВВП утроился {4}.
Еще хуже, что показатели неблагополучия с ростом ВВП не снижаются: они ухудшаются еще больше. Уровень депрессии в США за последние пятьдесят лет вырос в десять раз. Это верно для всех богатых стран, но, что важно, неверно для стран бедных. Уровень тревожности также вырос {5}. Социальные связи в нашей стране ослабли {6} одновременно со снижением у людей доверия к другим людям и к правительственным институтам, а доверие – главный показатель благополучия {7}.
Богатство и счастье
Как именно связаны богатство и счастье? И еще один вопрос, который вас наверняка интересует: сколько своего драгоценного времени следует посвятить зарабатыванию денег, если хочешь чувствовать удовлетворенность жизнью?
Существует огромное количество работ о деньгах и счастье {8}, в которых сравниваются друг с другом целые страны или богатые и бедные жители одной отдельно взятой страны. Их авторы приходят к согласию по двум пунктам:
1. Чем больше денег, тем выше удовлетворенность жизнью, как видно на рисунке.
На этом графике {9} каждый круг соответствует одной стране, его диаметр зависит от численности населения. Горизонтальная шкала – ВВП страны на душу населения в 2003 году (ближайший год, за который удалось найти полные данные), измеренный в долларах по ценам 2000 года, вертикальная – средний страновой рейтинг удовлетворенности жизнью. Большинство африканских стран, расположенных к югу от Сахары, оказались внизу слева, два больших круга – Индия и Китай – тоже слева, но повыше, страны Западной Европы видны вверху справа, а США – крупная страна справа в самом верху. Удовлетворенность жизнью выше в странах с более высоким ВВП. Обратите внимание на уклон (влево), особенно крутой в случае беднейших стран, где рука об руку идут деньги и удовлетворенность жизнью.
2. Но, зарабатывая деньги, быстро достигаешь точки, где удовлетворенность жизнью перестает расти.
Это видно, если внимательно присмотреться к графику, но становится еще понятнее, когда анализируешь данные в рамках одной страны, а не сравниваешь государства между собой. Ниже уровня «страховочной сетки» социальной защиты рост доходов и удовлетворенности жизнью идут рука об руку. Преодолев этот уровень, для обеспечения некоторого приращения счастья требуется все больше и больше денег. Это известный парадокс Истерлина {10}, хотя недавно его и оспоривали мои молодые коллеги из Пенсильванского университета Джастин Вулферс и Бетси Стивенсон {11}. Они утверждают, что все большее количество денег делает вас все более и более счастливым и точку насыщения достигнуть нельзя. Если они правы, то это окажет огромное влияние и на политику, и на вашу жизнь. Вот их главный аргумент: если вы построите вышеприведенный график, на котором изображено уменьшающееся влияние роста богатства на удовлетворенность жизнью, использовав не обычную, а логарифмическую шкалу дохода, ситуация ожидаемо изменится – кривая станет бесконечной прямой. Таким образом, несмотря на то, что рост ВВП на душу населения на 100 долларов в случае бедных стран приведет к удвоению роста удовлетворенности жизнью, то логарифмический график уравняет различие с ситуацией в богатых странах.
Это всего лишь ловкий фокус, но фокус, наводящий на размышления. На первый взгляд, бесконечная прямая позволяет сделать вывод, что если вы захотите максимизировать удовлетворенность жизнью, вам следует стремиться зарабатывать все больше и больше денег, независимо от степени вашего богатства. Или, если государственная политика нацелена на рост счастья его граждан, она должна создавать все больше и больше богатства независимо от степени богатства страны. А фокус в том, что логарифмический доход не имеет никакого смысла с точки зрения психологии и никак не применим к тому, как вам (или правительству) следует себя вести относительно стремления к богатству. Просто потому, что ваше время линейно (а не логарифмично) и ограниченно, потому, что время – деньги, и потому, что вы вольны использовать свое время для поиска более прямых путей к счастью, чем зарабатывание денег – особенно когда вы уже выше уровня «страховочной сетки», где действуют программы социальной защиты.
Давайте представим, как бы вы могли потратить время в следующем году, чтобы максимизировать счастье. Если ваш доход равен 10 000 долларов, и вы отказываетесь от шести выходных в год, чтобы на дополнительной работе заработать еще 10 000 долларов, ваш чистый прирост счастья будет очень значительным. Если же ваш доход равен 100 000 долларов, а вы потеряете шесть выходных в году, чтобы заработать дополнительно 10 000 долларов, чистый прирост счастья будет на самом деле не положительным, а отрицательным, поскольку недополученное счастье от общения с родными, друзьями, от занятий любимым увлечением перекроет небольшое удовольствие, которое принесут эти 10 000 долларов (или даже 50 000 долларов). Пример того, как плохо работает утверждение «богатство не имеет верхнего предела влияния на рост счастья», приведен в таблице.
Удовлетворенность жизнью различных групп {12}
(Динер и Селигман, 2004)
Реакция на утверждение «Вы удовлетворены своей жизнью», оцененная в баллах от 10 – полное согласие, до 1 – полное несогласие, где 4 означает нейтральное отношение.
Что такое? Три сотни самых богатых американцев не счастливее среднего взрослого амиша или инуита? Что же касается гипотезы о стабильном росте счастья с ростом логарифмического дохода, то, как говорил нам мистер Дэвид Миджли, учитель обществоведения в старших классах школы: «Правильно. Не верю».
Критерий, который используется почти во всех исследованиях взаимосвязи дохода и счастья, на самом деле, не «Насколько вы счастливы?», а «Насколько вы удовлетворены своей жизнью?» В главе 1 я проанализировал это, когда объяснял, почему перешел от теории счастья к теории благополучия. Ваш ответ на вопрос: «Насколько вы удовлетворены своей жизнью?» состоит из двух компонентов: из преходящего настроения, в котором вы пребывали, отвечая на него, и более стабильной оценки ваших жизненных обстоятельств. Главная причина, по которой я отказался от теории счастья, в том, что 70 % разброса в ответах на этот вроде бы идеально поставленный вопрос приходилось на настроение и только 30 % относилось к оценке, а я не считаю, что переменчивое настроение должно быть альфой и омегой позитивной психологии. Выяснилось также, что на два этих компонента – настроение и суждение – по-разному влияет уровень дохода {13}. Рост дохода увеличивает позитивность вашей оценки своих жизненных обстоятельств, но не сильно сказывается на настроении. Дальнейшее подтверждение этого расхождения можно обнаружить, изучая изменения, происходящие со временем в рамках одной нации. Есть пятьдесят две страны, для которых имеются продолжительные временные ряды данных о субъективном благополучии за период с 1981 по 2007 год {14}. С удовольствием сообщаю вам, что в сорока пяти из них этот показатель вырос. В шести странах, все в Восточной Европе, он упал. Важно, что субъективное благополучие было разделено на счастье (настроение) и удовлетворенность жизнью (оценка), которые рассматривались по отдельности. Удовлетворенность жизнью росла в основном с ростом дохода, в то время как настроение поднималось вместе с повышением уровня толерантности в обществе. Следовательно, вывод о том, что счастье растет при увеличении доходов, при ближайшем рассмотрении оказывается неверным. Истина в том, что с ростом доходов улучшается ваша оценка жизненных обстоятельств (что неудивительно), но не настроение.
Если нанести на график удовлетворенность жизнью и уровень дохода, проявятся некоторые очень характерные аномалии {15} – аномалии, подсказывающие нам, что жизнь хороша независимо от денег. Колумбия, Мексика, Гватемала и другие латиноамериканские страны гораздо счастливее, чем должны были бы быть, учитывая низкие значения их ВВП. Весь посткоммунистический блок гораздо несчастнее, чем должен был бы быть, принимая во внимание ВВП этих стран. Дания, Швейцария и Исландия, находящиеся на вершине по доходам, даже счастливее, чем можно было бы ожидать, глядя на их высокий ВВП. Бедняки в Калькутте {16} гораздо счастливее бедняков в Сан-Диего. Жители Юты намного счастливее, чем «позволяет» им их доход {17}. То, чем эти места изобилуют и чего лишены другие, подсказывает нам, что же такое истинное благополучие.
Отсюда я делаю вывод: не следует ВВП больше считать единственным серьезным показателем того, насколько благополучна страна. Этот вывод объясняется не только тревожным расхождением между ВВП и качеством жизни. Экономическая политика сама по себе исходит из того, что можно измерить, и если все, что измеряется – это деньги, то основные действия будут направлены на получение большего количества денег. Если также будет измеряться благополучие, политика изменится и будет наращивать благополучие. Предложи мы с Эдом Динером тридцать лет назад заменить или дополнить ВВП благополучием, экономисты, без сомнения, подняли бы нас на смех. Благополучие, как они верно заметили бы, вообще нельзя измерить, а если и можно, то уж точно не с такой надежностью, как доход. Теперь ситуация изменилась – но к этой теме я вернусь позже.
Финансовый кризис
Когда я пишу эти строки (в первой половине 2010 года) большая часть мира, похоже, восстанавливается от внезапного и напугавшего всех кризиса. Да, я был испуган. За последние полтора года все мои сбережения обесценились на 40 %, а у меня жена, семеро детей, и уже пора на пенсию. Что пошло не так, кого мы можем обвинить? Когда упал курс акций, я слышал о козлах отпущения: о жадности; о недостаточном регулировании; о высших должностных лицах компаний, чьи зарплаты чрезмерно велики, а сами они слишком глупы, чтобы разобраться в новых производных финансовых инструментах, придуманных молодыми «очкариками»; о Буше, Чейни и Гринспэне; об игре на понижении; о неспособности мыслить долгосрочными категориями; о нечистых на руку продавцах закладных; о коррумпированных рейтинговых агентствах; о СЕО компании Bear Stearns Джимми Кейне, играющем в бридж, в то время как компания полыхает. Я не могу говорить обо всем этом со знанием дела (кроме бриджа Джимми), как и мои читатели. Однако два возможных виновника достаточно близки к моей теме и это стоит прокомментировать: речь идет о низкой морали и избыточном оптимизме.
Мораль или ценности
– За эту рецессию несем ответственность мы, Марти. Мы выдали этим студентам их дипломы МВА, а они отправились на Уолл-стрит и создали там разрушительные производные финансовые инструменты. Стали богачами, хотя знали, в долгосрочной перспективе все это вредит и их компаниям, и национальной экономике в целом, – так говорил мне мой друг Йорам (Джерри) Винд.
Джерри, профессор маркетинга в школе бизнеса Уортона Пенсильванского университета, непревзойденный эксперт по местной университетской политике и еще больший специалист в международных финансах.
– Факультет мог бы предотвратить повторение этой истории. Не следует ли нам включить этику в качестве важной части программы обучения бизнесу?
Этику?
Если анализ Джерри верен и кризис был вызван действиями математических кудесников и алчных продавцов, в краткосрочной перспективе зарабатывавших огромные деньги, зная, что в долгосрочном плане они превратятся в ничто, то помог ли бы делу курс этики? Не связана ли проблема с игнорированием моральных принципов? Думаю, это возлагает непомерную ношу на этику, и в то же время недостаточную – на ценности. Когда мать бросается в горящий дом, чтобы спасти ребенка, ее ведут не какие-то этические принципы, и это не акт морали; она вбегает в дом, потому что жизнь ребенка чрезвычайно важна для нее – потому что она любит его. В своем чудесном эссе The Importance of What We Care About {18}, принстонский философ Гарри Франкфурт, написавший также эссе On Bullshit {19}, утверждает: понимание того, что нам небезразлично, остается великим незаданным вопросом философии.
Однако мораль и то, что мы любим, – это точно не одно и то же. Я могу быть мастером морализаторства, докой в этике, но если то, что меня действительно волнует, это секс с детьми, мое поведение за пределами даже презрения. Этика – правила, которые вы выполняете, чтобы получить то, что важно для вас. То, что вам действительно небезразлично – ваши ценности – гораздо существеннее, чем этика. Нет философской дисциплины, посвященной нашим приверженностям, и в психологии такой же пробел. Как человека начинают привлекать бридж, женская грудь, накопление богатства или озеленение планеты? Над этим вопросом я работаю всю свою жизнь, но до сих пор недостаточно разобрался в нем.
Есть вещи, о которых мы заботимся на уровне инстинкта: вода, пища, укрытие, секс. Но большая часть того, что нам небезразлично, есть результат научения. Фрейд называл это катексисом: негативный катексис происходит, когда некое нейтральное событие, например встреча со змеей, совпадает по времени с травмой, например вы прищемили дверью руку. Змеи начинают казаться отвратительными. Позитивный катексис происходит, когда прежде нейтральное событие сопровождается экстазом: мальчику «помогает» при мастурбации его старшая сестра, стимулируя его ступнями. Он становится фетишистом, его катексис связан с женскими ногами, и человек наслаждается жизнью, став продавцом обуви. Гордон Олпорт, один из отцов современной науки о личности, называет такой результат «функциональной автономией мотивов» {20}. Так, марки – изначально всего лишь кусочки цветной бумаги, не вызывающие особого интереса, – становятся страстью для коллекционера. Это явление наблюдали и Олпорт, и Фрейд, но не могли объяснить его.
Мое решение было «подготовлено» исследованиями рефлексов, проведенными Иваном Павловым {21}. Когда крысы одновременно со звоном колокольчика получали сладкое, а потом электрический разряд в лапу, то учились бояться только звона, а сладкое продолжали любить. А если тот же звон колокольчика и сладкое сопровождались разрядом в живот, они начинали ненавидеть сладкое, но оставались индифферентными к звону. Это называется «эффект Гарсиа» {22}, по имени бросившего вызов традициям психолога Джона Гарсиа, который открыл его в 1964 году и тем самым ниспроверг первый принцип теории научения и британского ассоцианизма: любой стимул, совпадающий во времени с любым другим стимулом, станет ассоциироваться с ним. Я называю эффект Гарсиа «феноменом беарнского соуса». Боли в желудке, случившиеся после одного ужина, заставили меня возненавидеть беарнский соус, однако я продолжаю любить оперу «Тристан и Изольда», которая звучала в тот вечер. (Мои критики иронически назвали это «самой известной трапезой после Тайной Вечери»). Научение биологически избирательно: с особой легкостью усваиваются стимулы, подготовленные эволюцией, то есть вкус и боль, а не звон и боль. Подготовленный условный рефлекс страха приобретается всего за один раз (демонстрация нейтрального ранее изображения паука с одновременным электрическим разрядом в руку), не исчезает после того, как разряды перестают сопровождать демонстрацию изображения паука, и проявляется даже после удаления электродов. Главными свойствами катексиса и функциональной автономии мотивов являются легкость научения, сопротивление угасанию и иррациональность.
Я пришел к выводу, что подготовленное научение может не только относиться к одному виду (все обезьяны научились бояться змей, раз увидев, как пугается змеи взрослая обезьяна), но и генетически передаваться по наследству. Во всех семьях присутствуют свои страхи {23}, а сходство депрессии у близнецов – причем практически независимо от типа личности – сильнее, чем у двойняшек {24}. То есть склонность к катексису по отношению к женской груди, маркам, размышлениям или либеральной политике может быть биологически обусловлена и передаваться по наследству: этому легко научиться, это трудно погасить, это не обнаруживается «когнитивным радаром». Таково мое мнение, довольно умозрительное и не до конца проработанное, но я убежден, что иду по верному пути, и не сверну с него.
Поэтому, на мой взгляд, если студентам Уортона – будущим обладателям МВА, которых интересует лишь быстрое обогащение – прочитать даже десять курсов по этике, это не окажет на них никакого влияния. Дело не в этике, а в том, что их заботит. Вероятно, курс по жизненным ценностям тоже вряд ли поможет, поскольку источник ценностей точно не в лекциях и не в литературе, рекомендованной для чтения.
Разговор с Джерри состоялся у нас по дороге на занятия – меня пригласили выступить в рамках его курса по креативности и маркетингу, входящего в программу МВА. Так получилось, что в предыдущие выходные я читал лекцию курсантам в Вест-Пойнте. От контраста между этими двумя группами слушателей захватывало дух. Не из-за разницы в IQ или в успеваемости – оба учебных заведения поддерживают строжайший отбор – а из-за того, что заботит их студентов. Ценности этих двух групп практически не перекрываются. Слушателей МВА в Уортоне интересует зарабатывание денег. Курсанты Вест-Пойнта стремятся служить на благо нации. Студентов отбирают, и сами они делают выбор, основываясь в первую очередь на этом различии, на том, что интересно и важно для них. Если наши бизнес-школы хотят предотвратить экономические последствия жадности и ориентированности на краткосрочную перспективу, им придется отбирать студентов, имеющих иные моральные принципы и мыслящих долгосрочными категориями.
Если в Уортоне и нужен новый курс, то он должен быть посвящен не этике. Скорее уж «позитивному бизнесу». И целью его должно стать расширение сферы интересов будущих обладателей МВА. Получать то, что нас интересует – позитивные достижения – это лишь один из элементов благополучия. В рамках курса позитивного бизнеса можно было бы учить тому, что благополучие основано на нескольких стремлениях: к положительным эмоциям, смыслу, вовлеченности, позитивным отношениям и позитивным достижениям. Если ваша цель – благополучие, вы не достигнете ее, заботясь только о достижениях. Если мы хотим, чтобы наши студенты процветали, то необходимо учить их тому, что позитивные компании и люди должны культивировать не только стремление к прибыли, но смысл, вовлеченность, положительные эмоции и позитивные отношения. То есть новая основа позитивной компании – это прибыль… плюс смысл… плюс положительные эмоции… плюс вовлеченность… плюс позитивные человеческие отношения.
Те из нас, кто стал жертвой недавнего экономического кризиса, тоже могут извлечь из сказанного урок. Когда я наблюдал, как день за днем тают накопления, сделанные мной за всю жизнь, то задавал себе вопрос: что произойдет с благополучием моей семьи, если фондовый рынок упадет еще ниже? Теория говорит, что к благополучию ведут пять путей: положительные эмоции, смысл, вовлеченность, отношения и достижения. Насколько сильно пострадала бы моя жизнь в этих пяти областях, имей я намного меньшее состояние? Положительных эмоций точно было бы меньше, поскольку многие из них мы покупаем: еду в хороших ресторанах, билеты в театр, массаж, поездку на курорт в разгар зимы и красивую одежду дочерям. Но смысл и вовлеченность остались бы неизменными – они связаны с причастностью и служением тому, что, как я считаю, выше меня. В моем случае это повышение благополучия людей всего мира посредством чтения лекций, написания книг, руководства и преподавания. Меньшие деньги на это не повлияют. Отношения с близкими могут даже улучшиться: совместное приготовление еды, чтение пьес по ролям, вечера у камина зимой, шитье одежды. Не стоит забывать и о многократно проверенной истине: впечатления обеспечивают большее благополучие, чем материальные приобретения той же стоимости {25}. Достижения тоже не пострадают: я бы написал эту книгу, даже если бы мне за нее не заплатили. (На самом деле большая часть текста была готова еще до того, как я рассказал издателям о его существовании.)
Конечно, менять образ жизни нелегко, но по размышлении я пришел к выводу, что и мое собственное благополучие, и благополучие моей семьи в реальности снизится не очень сильно. Одна из причин, по которой меня так пугает эта перспектива, связана с тем, что я косвенно – дитя Великой депрессии. Когда она разразилась, мои родители были уже молодыми людьми, и кризис изменил их взгляды на будущее. «Мартин, – говорили они мне, – стань врачом. Врачи всегда нужны, ты точно никогда не будешь нуждаться». Во время краха на Уолл-стрит 1929 года никаких программ социальной защиты не существовало, и люди голодали, оставались без медицинского обслуживания, бросали учебу. Моя мать не закончила школу, чтобы материально помогать своим родителям, а отец устроился на самую стабильную государственную службу, какую смог найти, ценой отказа от реализации своего большого политического потенциала. Рецессия же 2008–2009 годов, даже если бы оказалась более тяжелой, была бы смягчена «страховочной сеткой», которую наученные Великой депрессией создали все богатые страны: никто бы не голодал, все получали бы медицинское обслуживание, образование осталось бы бесплатным. Понимание этого также ослабляет мои страхи – если не в четыре утра, то когда я просыпаюсь в обычное время.
Оптимизм и экономика
Есть еще один предполагаемый виновник экономического кризиса, о котором я что-то знаю, – оптимизм. Профессор Дэнни Канеман из Принстона – единственный психолог, работавший над темой благополучия и получивший Нобелевскую премию. Он довольно щепетильно относится к тому, как его называют, сам не считает себя позитивным психологом и меня просит этого не делать. Но думаю, это так. К оптимизму Дэнни относится двойственно. С одной стороны, он не против оптимизма, даже зовет его «двигателем капитализма». С другой стороны, осуждает самоуверенность и слепой оптимизм: «Люди делают то, что не должны делать, потому что верят в успех». Слепой оптимизм – ближайший родственник сформулированной Канеманом «ошибки планирования». Ее совершают, систематически недооценивая издержки и переоценивая выгоды, что случается, когда игнорируют статистику по аналогичным проектам {26}. Ученый считает, что такой оптимизм можно исправить при помощи упражнений, в которых инвесторы регулярно напоминают себе, какого результата добились похожие предприятия в прошлом. Этот прием аналогичен приему «посмотреть со стороны», который мы использовали для корректировки «слепого» пессимизма в Комплексной программе подготовки для армии.
И снова Барбара («Ненавижу надежду») Эренрейх. Ее отношение к оптимизму не назовешь двойственным. В главе «Как позитивный образ мыслей разрушает экономику» {27} она винит в кризисе 2008–2009 годов именно позитивное мышление (еще она считает, что оптимизм был важным инструментом Сталина для контроля над обществом, но почему-то воздерживается от заявлений, что оптимизм был важным инструментом для Гитлера и Джаббы Хатта[25]). Она уверяет нас, что гуру мотивации – такие, как Опра, телеевангелист Джоэл Остин и Тони Роббинс[26], «заводили» зрителей, чтобы те покупали больше, чем могут себе позволить.
Ориентированные на позитивное мышление коучи, работающие с топ-менеджерами, внедрили в мышление руководителей компаний заразную и прибыльную идею о том, что экономика будет расти и расти.
Услуги по научному обоснованию их действий этим спекулянтам оказывали ученые – меня Эренрейх сравнила с Волшебником из страны Оз. Она хотела сказать, что нам нужен реализм, а не оптимизм. На самом деле главной темой ее книги стала необходимость культивировать реализм вместо позитивности.
Это праздная болтовня.
Мнение, что кризис был вызван оптимизмом, неверно. Скорее, оптимизм является причиной того, что рынок идет вверх, а двигаться вниз заставляет его пессимизм. Я не экономист, но думаю, что акции (и вообще цены на товары) идут вверх, когда люди с оптимизмом смотрят на свои будущие доходы, и вниз – когда они относятся к будущим доходам пессимистично (как в «бронкской диете»: хотите сбросить вес – ешьте меньше, хотите набрать вес – ешьте больше). У акций и производных инструментов нет никакой реальной стоимости, которая была бы независима от представлений и ожиданий инвесторов.
На цену и ценность этих листков бумаги оказывают сильное влияние представления о том, сколько они будут стоить в ближайшей перспективе.
Рефлексивная и нерефлексивная реальность
Существует два типа реальности. Одна не зависит от того, о чем думают люди, чего желают, просят или ждут. Независимая реальность – это когда вы, как пилот, решаете, стоит ли лететь во время грозы. Независимая реальность – это когда вы выбираете, в какой университет поступить: чему вы научитесь у его профессоров, достаточно ли в нем лабораторий, можете ли позволить себе плату за обучение. Независимая реальность отвергнет вас, если вы предложите ей союз. Во всех подобных случаях ваши мысли и желания не влияют на реальность, и в таких обстоятельствах я двумя руками голосую «за» реализм. Другой тип реальности (бизнесмен и филантроп Джордж Сорос называл ее «рефлексивная реальность» {28}) испытывает влияние ожиданий и представлений и часто определяется ими. На рыночную цену как на рефлексивную реальность они влияют очень сильно. Реализм относительно цен на акции всегда возникает, когда «поезд уже ушел» (цены рухнули, и вас называют самоуверенным оптимистом. Цены взлетели, и вы – гений, а я, продавший бумаги слишком рано, заклеймен как неуверенный в себе пессимист). То, сколько вы готовы заплатить, есть не только суждение о реальной стоимости акций, вы также оцениваете и представления рынка об их будущей стоимости. Когда инвесторы оптимистично оценивают представления рынка о будущей стоимости акций, акции поднимаются. Когда инвесторы пессимистично смотрят на это, акции и производные инструменты рушатся, и экономика замедляется.
Спешу добавить, что дело не ограничивается оптимизмом и пессимизмом – некоторые инвесторы все еще думают о фундаментальных показателях. В долгосрочной перспективе эти показатели выступают в роли якоря, определяющего диапазон цен на акции, в пределах которого котировки колеблются вокруг базовой стоимости, но в краткосрочном плане на цены очень сильно влияют именно оптимизм и пессимизм. Но даже и в этом случае я верю, что «реальность» рефлексивна, и что на фундаментальные показатели оказывают влияние – если и не определяют их полностью – ожидания рынка по поводу их будущей стоимости.
То же верно и в отношении производных инструментов (и в целом товаров и услуг). Возьмем производные ипотечные бумаги, активно участвовавшие в недавних потрясениях. Когда инвесторы оптимистично смотрят на способность заемщика погасить свой долг, стоимость закладных идет вверх. Однако способность заемщика погасить долг вовсе не ограничивается лишь его реальными возможностями, это еще и воспринимаемая способность, сильно зависящая от готовности банка обращать взыскание на заложенное имущество в случае просрочки платежей, от воспринимаемой будущей цены на недвижимость и от процентной ставки по кредиту. Когда инвесторы с пессимизмом смотрят на будущие цены, стоимость недвижимости идет вниз. Ставки растут. Цена привлеченных денег начинает превышать воспринимаемую цену, которую принесет недвижимость в случае ее продажи, и банки с большей готовностью начинают обращать взыскание на залоги. Поэтому движущей силой становится представление инвесторов о будущей цене недвижимости и воспринимаемой способности заемщика погасить долг. Это восприятие имеет характер самосбывающегося прогноза, влияя, по аналогии с принципом неопределенности Вернера Гейзенберга[27], на неспособность заемщика рассчитываться с банком. Когда же инвесторы с оптимизмом смотрят на воспринимаемую стоимость закладной, рынок недвижимости идет вверх.
Поэтому заявления о том, что спад вызван оптимизмом, – пустая болтовня. На самом деле все наоборот. Оптимизм приводит к повышению цен на акции, пессимизм – к снижению. Экономический спад был вызван распространявшимся как вирус пессимизмом.
Говоря более формально, Эренрейх путает оптимизм, не влияющий на реальность, с оптимизмом, влияющим на нее. Когда речь идет о том, состоится ли в следующем году полное солнечное затмение, которое можно будет увидеть в Филадельфии, мои надежды ни на что повлиять не могут. Однако в отношении будущих цен на акции оптимизм и пессимизм инвесторов сильно влияют на рынок.
Что по сути стоит за увещеваниями Эренрейх принять реальность, так это скорее чрезмерно изощренное, чем неверное, понимание экономики. Она не просто хочет, чтобы женщины, больные раком груди, приняли «реальность» своей болезни, она путает оптимизм и надежду с лакировкой действительности и с отрицанием понятных чувств гнева и страха. Но отказ от оптимизма – плохой, даже потенциально смертельный медицинский совет, поскольку есть вероятность, что оптимизм может послужить лучшему исходу заболевания в силу одной из причинно-следственных связей, описанных в предыдущей главе. Похоже, что Эренрейх выступает за мир, где благополучие человека зависит исключительно от внешних вещей, таких, как социальное положение, война и деньги. Что за марксистский, ущербный подход, полностью игнорирующий огромное количество рефлексивных реальностей, в которых мысли и чувства человека влияют на его будущее! Позитивная психология как наука (и эта книга) полностью посвящена таким рефлексивным реальностям.
Вот один из самых важных примеров рефлексивной реальности, наверняка он касается и вашей жизни. Речь о том, насколько позитивно вы смотрите на свою супругу или супруга. Профессор Сандра Мюррей из университета штата Нью-Йорк (Баффало) давно изучает хорошие браки {29}. В ходе исследования она тщательно фиксирует то, что вы думаете о своей «половине»: о красоте, доброте, веселости, преданности, уме. Те же самые вопросы об этом человеке она задает вашим самым близким друзьям и ведет учет расхождений: если вы думаете о партнере лучше, чем ваши друзья, расхождение положительно. Если вы – «реалист» и смотрите на партнера так же, как они, расхождение равно нулю. Если ваше видение партнера пессимистичнее, чем видение друзей, расхождение отрицательно. Прочность брака напрямую зависит от того, насколько положительным оказывается расхождение. У тех, кто питает благие иллюзии насчет своего партнера, брак гораздо лучше. Скорее всего, механизм здесь таков: партнер знает об этих иллюзиях и старается им соответствовать. Оптимизм помогает любви, пессимизм ей вредит. Какими бы ни были взгляды Эренрейх, в научной литературе на здоровье смотрят так же, как и на брак: пессимизм подрывает здоровье, а оптимизм укрепляет его. Я всецело за реализм, если речь идет о познаваемой реальности, которая не зависит от наших ожиданий. Когда же ваши ожидания влияют на реальность, забудьте про реализм!
ЭСВОД 51
Как мы видели, богатство имеет большое значение для удовлетворенности жизнью, но мало влияет на счастье или хорошее настроение. В то же время налицо огромное расхождение между валовым внутренним продуктом – мерой годной для богатства – и благополучием. При традиционном способе подсчета очков процветание означает богатство. Хочу сейчас предложить лучшую цель и лучший способ считать очки. Он сочетает богатство и благополучие, и я называю это «новым процветанием».
Когда страна бедна, охвачена войной, страдает от голода, эпидемий или разногласий в обществе, естественно, что мысли людей заняты в первую очередь устранением источника ущерба и осуществлением защиты от него. Бóльшая часть стран бóльшую часть истории человечества находились в таком бедственном положении. В таких условиях величина ВВП заметно влияет на то, как идут дела. В тех же редких случаях, когда народ богат, живет в мире, хорошо питается, здоров и наслаждается социальной гармонией, происходит нечто иное. Глаза людей обращаются вверх.
Яркий пример – итальянская Флоренция середины пятнадцатого века. К 1450 году город достиг процветания, во многом благодаря банковскому гению семьи Медичи. Жители Флоренции жили в мире, сытости, здоровье и гармонии – как минимум по сравнению с тем, что было раньше и с соседями по Европе. Они размышляли и спорили о том, что делать с этим богатством. Военачальники предлагали завоевательный поход. Однако одержал победу Козимо Медичи Старший, и Флоренция инвестировала свои излишки в красоту. Она дала нам то, что спустя два столетия назовут эпохой Возрождения.
Богатые страны мира – Северная Америка, Европейский Союз, Япония и Австралия – находятся в положении Флоренции: состоятельные, мирные, сытые, здоровые и гармоничные. Во что мы вложим свое богатство? Каким будет наше Возрождение?
С подачи постмодернистов история представляется последовательностью «черных полос» {30}. Убежден, что постмодернисты ошибаются сами и других вводят в заблуждение. Убежден, что история – это летопись прогресса человечества, и нужно надеть идеологические шоры, чтобы этот прогресс не замечать. Трудно, рывками, но все же несомненно по восходящей идет развитие экономики и морали. Как дитя Великой депрессии и холокоста, я ясно вижу все ужасные препятствия, которые еще предстоит преодолеть. Я ясно вижу всю хрупкость благоденствия и миллиарды людей, которые пока не наслаждаются цветами человеческого прогресса. Но нельзя отрицать, что даже в двадцатом веке, самом кровавом из всех, мы победили фашизм и коммунизм, смогли накормить шесть миллиардов человек, создали всеобщее образование и всеобщее медицинское обслуживание. Мы подняли реальную покупательную способность в пять раз. Увеличили продолжительность жизни. Начали сдерживать загрязнение планеты и заботиться о ней, добились огромных успехов в борьбе с расовой, сексуальной и этнической несправедливостью. Эпоха тиранов подходит к концу, начинается расцвет эпохи демократии.
Эти экономические, военные и моральные победы – достижения двадцатого века, которыми мы можем гордиться. Какой вклад в наше процветание сделает век двадцать первый?
Меня спросили об этом на первом Всемирном конгрессе Международной ассоциации позитивной психологии в июне 2009 года. Чтобы послушать доклады о новейших исследованиях и методах, в Филадельфии собрались около 1500 человек – включая ученых, коучей, преподавателей, студентов, медицинских работников и руководителей компаний. На организационном заседании выступил Джеймс Павелски, директор программы подготовки магистров прикладной психологии Пенсильванского университета, и задал вопрос: «Можем ли мы сформулировать перспективу, такую великую и вдохновляющую, какую задал Джон Кеннеди, говоря об отправке человека на Луну? Каким будет наш «лунный проект»? В чем долгосрочная миссия позитивной психологии?»
В этот момент ко мне повернулась Фелисия Хапперт, директор Института благополучия Кембриджского университета, и протянула экземпляр своего выступления на конгрессе. В конце главы 1 я рассказывал вам о ее работе, заканчиваю же книгу продолжением этого рассказа: Хапперт и Тимоти Соу опросили 43 000 взрослых людей {31}, представительную выборку населения двадцати трех стран. Они измеряли процветание, которое определили как сильные положительные эмоции плюс высокие оценки по любым трем из следующих пунктов: чувство собственного достоинства, оптимизм, жизнестойкость, энергичность, самостоятельность и позитивные отношения.
Это четкие критерии процветания. Три ключевых элемента (положительные эмоции, смысл и вовлеченность) взяты из теории счастья, но с добавлением остальных составляющих – главное, позитивных отношений – это приближается к теории благополучия. Я бы предложил еще добавить достижения, чтобы вместе с положительными эмоциями, смыслом, вовлеченностью, позитивными отношениями и позитивными достижениями получились мои критерии процветания.
Обратите внимание: эти критерии не назовешь субъективными {32}. Хотя измерение благополучия и стало, если не вполне респектабельным, то приемлемым занятием психологов и социологов, есть и те (во главе с моим другом Ричардом Лэйардом), кто считает, что всеобщим мерилом должно быть счастье – когда человек находится в хорошем настроении и испытывает удовлетворение жизнью. То есть оценивать политику следует исходя из того, сколько счастья она обеспечивает. Хотя счастье как мера и представляет собой большой шаг вперед по сравнению с ВВП, этого недостаточно. Первая проблема в том, что счастье – исключительно субъективная цель и ее нельзя измерить при помощи объективных показателей. А позитивные отношения, смысл и достижения состоят как из объективных, так и из субъективных компонентов. Речь идет не только о том, какими отношения кажутся вам, но и о том, что другие люди думают о вас; не только о том, что вы считаете смыслом (вы можете и заблуждаться), но о том, насколько вы действительно связаны с чем-то высоким и служите ему; не только о вашей гордости по поводу сделанного, но о действительно достигнутой вами цели и о том, как повлияет это на людей, которые вам небезразличны, и на общество.
Вторая проблема использования счастья в качестве единственного мерила для политики в том, что не учитывается голос половины общества – интровертов и людей низко позитивного склада. Интроверты в среднем не испытывают столько положительных эмоций и такого ликования, как экстраверты, когда понимают, что обрели нового друга или съездили в национальный парк. Это значит, что, решив, нужен ли еще один национальный парк, и рассчитав объем дополнительно создаваемого им счастья, мы исказим картину, поскольку не учтем интровертов. Гораздо объективнее и гораздо демократичнее измерять дополнительное благополучие: дополнительное счастье плюс смысл, плюс вовлеченность, плюс отношения, плюс достижения.
Предполагаю, нас ждут ожесточенные споры – о том, как именно измерять элементы благополучия, как комбинировать показатели благополучия и богатства, как взвешивать и сравнивать объективные и субъективные критерии. Впереди и серьезная доработка теории. Есть острые вопросы, реально влияющие на результат, например, как учесть неравенство доходов внутри страны {33}; каков вес потока по сравнению с радостью при расчете оценки положительных эмоций; вес благополучного развития детей, деятельности добровольцев, озелененности территории? В политических и эмпирических баталиях по поводу того, что следует включать в индекс благополучия, важно помнить: благополучие – не единственное, что мы, люди, ценим. Я ни в коей мере не утверждаю, что благополучие должно быть единственным фактором, влияющим на политику. Мы ценим справедливость, демократию, мир, толерантность и много еще того, что может коррелировать, а может и не коррелировать с благополучием. Но будущее призывает нас поверять политику благополучием, строить ее вокруг благополучия, а не только вокруг денег. Это станет нашим даром потомкам.
Но еще большим даром, чем утверждение процветания как критерия, станет само процветание. Я подчеркиваю пользу процветания. Большая часть этой книги посвящена именно пользе для людей: следствием процветания становятся здоровье, высокая производительность и мирная жизнь. Имея это в виду, сформулирую долгосрочную миссию позитивной психологии.
К 2051 году будет процветать 51 % населения Земли.
Я вижу огромные преимущества такой перспективы, но понимаю, насколько сложно ее достичь. Психологи при личной встрече, коучинг или сеансы групповой терапии могут помочь решению задачи, но лишь немного. Способствовать может и позитивное образование, при котором преподаватели дополняют обычное обучение принципами благополучия, в результате чего уровень депрессии и тревоги учащихся снижается, а уровень счастья – растет. Решению этой задачи помогут тренинги жизнестойкости в армии, после которых посттравматический стресс снижается, жизнестойкость повышается, а посттравматический рост становится более распространенным. Молодые солдаты, лучше оснащенные психологически, станут хорошими гражданами. Решению этой задачи поможет позитивный бизнес, цель которого не исключительно прибыль, но и улучшение отношений, и более глубокий смысл. И то, что о действиях правительства будут судить не только по тому, насколько вырос ВВП, но и по благополучию граждан страны. И все это, что чрезвычайно важно, будет поддерживаться позитивными компьютерными технологиями.
Но даже позитивных компьютерных технологий будет недостаточно, чтобы достичь 51 %. Более половины населения Земли живет в Китае и Индии. Сегодня две эти великие нации заняты наращиванием своего валового внутреннего продукта, поэтому скоро осознание важности благополучия укоренится и там. Самые первые конгрессы по позитивной психологии прошли в Китае и Индии в августе 2010 года. Не могу сказать, как именно этика построения процветания будет сочетаться в Азии с богатством, но помню про заразительность: счастье передается легче, чем депрессия {34}, так что вокруг позитивных целей должна возникнуть восходящая спираль.
Фридрих Ницше выделял три стадии в истории развития человека {35}. Первую он называет «верблюд». Верблюд просто не двигается с места, стонет и терпит. Первые четыре тысячелетия известной истории человечества соответствуют стадии верблюда. Вторую он называет «лев». Лев говорит «нет». «Нет» бедности, «нет» тирании, «нет» болезням, «нет» невежеству. Западную политику с 1776 года или даже с момента подписания Великой хартии вольностей в 1215 году можно считать трудной борьбой за право сказать «нет». И она, несомненно, идет.
Что будет, когда стадия льва завершится? Что будет, когда человечество действительно скажет «нет» всем ограничивающим его жизненным условиям? Что тогда? Ницше говорит, что начнется третья стадия развития: «родившийся ребенок». Ребенок спрашивает: «Чему мы можем сказать «да»?» В чем может быть твердо убежден каждый человек?
Мы все можем сказать «да» новым положительным эмоциям.
Мы все можем сказать «да» большему смыслу в жизни.
Мы все можем сказать «да» большей вовлеченности.
Мы все можем сказать «да» лучшим отношениям.
Мы все можем сказать «да» новым позитивным достижениям.
Мы все можем сказать «да» большему благополучию.