— Знаешь, Г’Кар, что мне нравится в тебе? То, что ты даешь мне возможность от души посмеяться.
— Но сейчас вы не смеялись.
— Значит, сейчас ты мне не так уж и нравился. Садись, садись. — Г’Кар никогда не садился в моем присутствии, пока я не приглашал его сесть. Мне кажется, он считает это какой-то странной игрой. — Итак… Как прошел твой сегодняшний день, Г’Кар?
— Точно так же, как и вчерашний, Лондо, и скорее всего — я подозреваю — точно так же, как и завтрашний. Если, конечно, ты не решишь казнить меня сегодня.
— Почему именно сегодня? — спросил я. Я подал знак стюарду, что нам пора подать новую бутылку вина, и он отправился доставать ее.
— А почему бы и не сегодня? — вопросом на вопрос ответил Г’Кар. — Ведь рано или поздно, вам наскучит видеть во мне шута, и тогда… — Он пожал плечами и провел ребром ладони себе по горлу.
— Так вот, значит, что ты обо мне думаешь, Г’Кар? Полагаешь, что я вижу в тебе всего лишь «шута»? — я удрученно покачал головой. — Как трагично.
— Из всех трагедий твоей жизни, Лондо, самой незначительной я искренне считаю то, что тебе пришлось выслушать высказанное здесь мною мнение.
— Это правда, это правда.
После этого в нашем разговоре возникла пауза. Молчание, нисколько не смущавшее двух старых знакомых, и без слов понимавших друг друга. Я не знаю, даже сейчас, могу ли осмелиться назвать его другом.
Нам принесли новую бутылку, поставили перед нами стаканы и наполнили их вином. Г’Кар поднял свой стакан и вдохнул аромат содержимого, демонстрируя утонченность, разительно контрастировавшую с его грубоватой внешностью.
— Это вино, — объявил он, — исключительно удачного сбора.
— Разве не все мое вино хорошего сбора?
— Но не такого исключительно хорошего, — ответил Г’Кар. — Чему обязан такой честью?
— Прошел ровно год, — напомнил я ему. — Целый год с тех пор, как ты спас мою жизнь и попал под мое покровительство. Ровно год с тех пор, как мы начали еженедельно обедать вместе. Я удивлен. Я полагал, что эта дата должна была, словно выжженная огнем, отпечататься в твоей памяти.
— Слишком много вопросов занимают сейчас мой ум, Лондо, — ответил он. — Мои извинения. Должно быть, что-то экстраординарное вытеснило в моей памяти столь знаменательную дату с подобающего ей места на шкале самых важных событий. Итак, раз мы празднуем годовщину, означает ли это, что ты решил отпустить меня?
— С чего это вдруг у меня могло бы возникнуть подобное желание? — удивился я. — Позволить моему самому великолепному другу, Г’Кару, улететь отсюда ни с того, ни с сего? Нет, нет… Боюсь, я не могу этого допустить, хотя бы потому, что в результате предстану в дурном свете в глазах тех, кто внимательнее всех следит за мной.
— Поскольку я представляю собой потенциальное орудие, которое можно задействовать в случае ухудшения нынешней ситуации.
Как ни прискорбно, я не нашел, чем возразить ему.
— И то правда, — неохотно признал я. — Мой Премьер-министр и его союзники совершенно недвусмысленно дали мне понять, что тебе позволено остаться в живых лишь потому, что живешь ты здесь, под моей протекцией. Если я позволю тебе покинуть дворец, значит, я позволю тебе нарушить законы Примы Центавра. А наши законы запрещают всем чужеземцам появляться на Приме Центавра, равно как запрещают использовать «сеть хамелеона». А мне непозволительно демонстрировать снисходительность к преступникам.
Г’Кар допил вино. Стюард тотчас направился к нему, чтобы вновь наполнить стакан, но Г’Кар, как обычно, положил на него сверху ладонь, показывая, что он больше не хочет.
— И почему же это непозволительно? — спросил он. — Быть снисходительным, я имею в виду. Несомненно, такие качества, как милосердие, должны высоко цениться народом. Особенно принимая во внимание некоторые брутальные деяния некоторых ваших предшественников. Народ Примы Центавра наверняка расценит проявление милосердия как положительное изменение в поведении властей.
Я усмехнулся.
— Какая красивая теория, Г’Кар. Но народ не желает, чтобы поведение властей изменялось. Ни в положительную, ни в иную сторону. Они хотят ни большего, ни меньшего, чем то, к чему уже привыкли. Верь мне или нет, но до сих пор находятся такие, кто считает Картажу лучшим из всех императоров, какие были на Приме Центавра. Что его устремления вели нас к такому дню, когда миллиарды жителей галактики боялись бы Примы Центавра из-за ее непредсказуемости. А сейчас многие верят, что я и в самом деле намерен отпустить тебя, и тогда они с радостью смогут воспользоваться подходящим поводом подорвать мой авторитет… устроить под меня подкоп. Как бы нежно я к тебе ни относился, я не считаю, что за твою свободу можно заплатить такую высокую плату, как кризис доверия, который может стоить мне трона и, более того, самой жизни.
Но знаешь, Г’Кар… Все это, по большому счету, к делу отношения не имеет. Мы должны рассмотреть другие вопросы. Новая тема! — объявил я, и постучал ложкой по своему бокалу, словно обращался к целому залу, заполненному шумной компанией.
Пока мы разговаривали, нам принесли еду, и она источала просто великолепный аромат. Я жадно набросился на обед, поскольку за день почти ничего не ел. Г’Кар, как всегда, к своей порции почти не прикоснулся. Учитывая столь скудный рацион, оставалось только гадать, откуда он черпает энергию, чтобы поддерживать свое существование.
— И какую же новую тему ты предлагаешь, Лондо? — поинтересовался он.
Я позволил себе молча дожевать пищу. Вряд ли было бы достойным с моей стороны изрыгать изо рта слова вперемежку с овощами, словно многоцветный фонтан.
— Я думаю, пришла пора тебе выбрать тему, Г’Кар. Последние несколько раз выбор почему-то все время оставался за мной. Конечно, я ни разу не ошибся, а каждый раз получался очень оживленный разговор, это точно, но мне кажется, все же пришла пора тебе схватить быка за бока.
— Кого? За что?
Я беззаботно махнул рукой.
— Любимая поговорка землян. Не обращай внимания.
— Ну почему ж? — возразил Г’Кар. — Возможно, эта тема окажется очень интересной. Твое преклонение перед всем, что связано с Землей и ее обитателями. Я этого никогда не понимал. Ты изучаешь их, ты цитируешь их. Их достижения бледнеют на фоне всего того похвального — и не очень — что создано на Приме Центавра. Они довольно-таки юная раса. По крайней мере, так казалось поначалу.
И все же центавриане что-то в них видят. Некую искру, некий потенциал. По крайней мере, ты-то уж точно видишь. В конце концов, если бы не центавриане, земляне никогда не освоили бы технологию использования зон перехода. Или по крайней мере, отстали бы с этим на десятки, а может, и на сотни лет. Они бы никогда не стали той силой, какую сейчас являют собой в галактике. — Единственный живой глаз Г’Кара искрился от возбуждения. — Что ж у вас с ними такое было, Лондо? Должен признать, я не понимаю и не вижу объяснений этому, равно как и вообще никто из моего народа. В чем корни вашего преклонения?
Я усмехнулся.
— Это случилось незадолго до моего времени… Лет сто тому назад или около того, как ты сам понимаешь. Так что, строго говоря, я не могу рассказать тебе все из первых уст. Но… Я читал кое-что. Комментарии, заметки, переписку между императорами того времени и их министрами, всякое такое.
— И что же ты открыл?
Я склонился вперед и жестом предложил Г’Кару сделать то же самое, поскольку мне не хотелось, чтобы кто-нибудь подслушал нас. Он нагнулся ближе ко мне.
— Они считали, — сказал я, — что Земляне уничтожат сами себя.
— В самом деле.
Я кивнул.
— Они видели в землянах лишь возможность заработать нежданную прибыль. И они считали, что земляне, получив доступ к технологии зон перехода, слишком быстро устремятся за наживой. Мои предшественники предвкушали, что начнутся внутренние распри и войны внутри самого Земного Альянса. Прима Центавра будет тайно снабжать оружием обе стороны, получая выгоду от всего происходящего, и — когда земляне сами подойдут к грани взаимного истребления — великая Республика Центавра выступит и соберет все осколки в свои закрома. Мы видели перед собой очень простой способ расширить зону своего контроля. Риск потерь практически отсутствовал, зато возможная прибыль была многообещающей. Так что наши действия были великолепно просчитаны.
— Но ведь все пошло совсем по-другому.
— Не совсем так. Они так и не подвиглись уничтожить сами себя. Но зато ухитрились настолько обнаглеть, что не побоялись обидеть минбарцев, и вляпались в такую переделку, что чуть было не оказались полностью стерты с лица галактики. Мы предсказывали войну, да… но не ту войну. Они и в самом деле загнали сами себя в ловушку, как мы и думали, но какого врага они себе выбрали! — я даже усмехнулся слегка от этой мысли. — Ты знаешь, они просили нашей помощи… Просили, чтобы мы встали на их сторону в битве с минбарцами. Если бы мы помогли им, минбарцы тут же обрушились бы на нас. Мы знали, что у нас нет шансов выстоять против них. И какую же мы могли найти выгоду во всем этом?
— Не чувствуешь ли ты, что вы, как раса, в чем-то провинились перед землянами? Если бы вы не предоставили им технологию, они бы не встретились с минбарцами и не впутались бы в войну.
— Чушь, — решительно возразил я. — Ответственность не может простираться настолько далеко.
— Неужели?
Г’Кар смотрел на меня. Я ненавижу, когда он вот так смотрит на меня.
— Что это должно означать?
— Если ты совершаешь некий поступок, который приводит все в движение, ты несешь ответственность перед всеми, кого затронет начавшееся движение. Вы подарили им огонь. А они сожгли себя. Вы несете ответственность, вы обязаны хотя бы помочь им вылечить раны…