…И он бился с ними, в последней своей битве, единственной настоящей битве в своей жизни, единственной, исход которой действительно мог иметь для него какое-то значение, и его пальцы уже почти дотянулись до нее…
«Лондо… ты не смеешь уйти… ты ведь наш навсегда… ты…»
Никогда больше я не подчинюсь никому, я свободен, — провозгласил он мысленно, и потянулся к ней, к ее теплу, к ее красоте, красоте этого крылатого сияющего существа, и его пальцы наконец дотянулись до нее… И в тот самый момент, когда они соприкоснулись, живительной молнией вырвалась энергия, и эта энергия заполнила его, и взорвалась внутри него, и весь мир обратился в чистую, незапятнанную белизну…
Далеко, далеко от всего этого:
Глаза женщины-центаврианки ожили, впервые за долгое время вернувшись из далеких миров в окружавшую ее реальность, и увидели служанок, хлопотавших вокруг нее. И голосом, поразившим всех своей силой и твердостью, она сказала:
— Ого. И теперь-то вдруг я ему понадобилась? Как это типично для него…
…И сразу после этого в глазах ее отразился покой, и они закрылись навсегда, и Тимов, дочь Алгула, императрица в изгнании, отошла в мир иной…
Глава 15
Ренегар и Гвинн стояли возле шаттла Вира, яростно жестикулируя ему, призывая поскорее подняться на борт. Гвинн, похоже, пыталась выставить про себя оценку Сенне, критическим взором оглядывая ее с ног до головы. Судя по всему, Сенне не грозило дождаться одобрения с ее стороны. Впрочем, это удавалось лишь очень немногим. И потому она перевела взгляд на небеса, явно предвидя возможность того, что кто-нибудь из Дракхов каким-то образом обнаружит их и отомстит за все происшедшее. Но приблизившись к шаттлу, Вир вдруг замедлил шаг, а затем и вовсе остановился.
— Какого черта? Что ты делаешь? — требовательно спросил Ренегар.
Сенна обернулась и в недоумении глянула на него.
— Вир?
Вир, словно школьник, сжимал в руках большой ранец. Внезапно он впихнул его в руки Сенне, поспешно чмокнул ее в щеку, развернулся и направился ко дворцу.
— Я возвращаюсь, чтобы помочь Лондо.
— Ты не в силах помочь ему, — решительно возразила Гвинн. — Ты только погубишь самого себя.
— Погублю самого себя? — устало повторил Вир. — Ты ведь так до сих пор и не поняла, не так ли, Гвинн. Все, что могло пойти мне на пользу, давно уже сгинуло. Я привык с презрением относиться к возможности собственной смерти. И насколько я понимаю, это как раз и было бы для меня теперь лучшим исходом. Я не в силах погубить себя; Вира Котто погубили уже давным-давно. Я могу лишь покончить с собой, и поверьте мне, в данный момент такая перспектива меня совершенно не волнует.
Он вновь развернулся и побежал назад, во дворец. За его спиной Ренегар выкрикнул:
— Ты вновь строишь из себя дурака!
— Долгая практика, — откликнулся Вир.
Ренегар, не веря своим глазам, следил, как он удаляется, а затем покачал головой и обратился к женщине-техномагу:
— Будем ли мы ждать его возвращения?
— Только если мы такое же дурачье, как и он, — отрезала Гвинн. — Пошли.
Она направилась к шаттлу, и остановилась в дверях… Ей даже и оглядываться не нужно было, чтобы понять, что Ренегар не сдвинулся с места. Равно как и Сенна.
— Улетайте без меня, если хотите, — заявил Ренегар. — Я буду ждать здесь.
— И я тоже, — поддержала его Сенна.
Гвинн тяжело, с изнеможением вздохнула, а затем сказала:
— Нет. Мы улетаем. Прямо сейчас.
Ренегар молча отвернулся, а затем вдруг почувствовал руку Гвинн на своем плече. Вторую руку колдунья положила на плечо Сенне. И забормотала какие-то странные слова, и каждый из них вдруг почувствовал некий зуд, быстро подбиравшийся к их головам… А затем Гвинн просто потянула их за собой, и оказалось, что оба они не в силах сопротивляться ее настойчивому желанию затащить их в шаттл.
В тронном зале царила могильная тишина. Почему-то Вир предчувствовал, что так оно и будет, еще до того, как зашел сюда. И знал, что он увидит, зайдя в тронный зал. В самом деле, там они и лежали, Лондо и Г’Кар, вцепившись руками друг другу в горло. И от этой сцены почему-то веяло ощущением завершенности, окончательности, словно после многих лет ожидания свершилось, наконец, то, чему суждено было свершиться.
Большая императорская печать валялась на полу рядом с ними. Вир медленно подобрался к ней и поднял. Он вертел ее в руках, упивался ее тяжестью и качал головой от недоверия. У него было ощущение, что, подняв эту печать, он принял на свои плечи всю тяжесть ожиданий Примы Центавра, всю тяжесть перечеркнутых надежд и разбитых обещаний славного будущего.
Глаза его были сухими. У него не осталось уже слез, которые следовало бы обронить здесь.
Он вгляделся в лицо Лондо. Жизнь покинула императора. Но перед смертью на лице у него, как ни странно, застыла умиротворенная улыбка.
Затем он перевел взгляд на Г’Кара, на его единственный глаз…
Глаз, горящий красным… и этот глаз еще двигался. Едва заметно подергивался.
— Великий Создатель… — выдохнул Вир, не в силах поверить своим глазам. — Г’Кар…
Глаз Г’Кара на мгновение сфокусировался на Вире, а затем ушел куда-то в сторону: он словно указывал Виру… на нечто… у самых его ног.
Вир инстинктивно посмотрел в ту сторону, куда указывал глаз Г’Кара… и, охнув от ужаса, отступил на шаг.
Существо, похоже, мучилось от непереносимой боли. Его щупальца бесшумно бились, а ужасный единственный глаз заплыл, покрывшись коростой. На боку у него зияла дыра, словно у шершня, вырвавшего свое жало, чтобы оторваться от жертвы. И оно было всего в дюйме от Вира, и оно еще не умерло, цепляясь за жизнь со сверхъестественной решимостью.
Страж, лежа на полу, смотрел на Вира, хотя, возможно, он не столько видел, сколько просто ощущал его присутствие рядом с собой.
И Вир закричал, но в крике его уже не было ужаса. Наоборот, в его крике бушевали гнев и ярость, каких ни разу он не испытывал ранее в своей жизни. Схватив императорскую печать, он обрушил ее вниз, на Стража. Раздался тошнотворный хлюпающий звук, и Вир мог поклясться, что одновременно услышал у себя в голове визг… Конечно, он понимал, что на самом деле это невозможно, ведь у твари не было рта, и тем не менее он услышал. И он был уверен, что это не игра воображения.
Когда Вир поднял с пола печать, то увидел, что раздавленная масса на полу все еще трепещет. Впрочем, ему было неважно, в самом деле она шевелится, или нет, приступ ярости оказался настолько силен, что Вир бросил бы печать в эту тварь еще и еще раз, даже если бы она не сдвинулась и на сантиметр.
Он метнул печать в Стража третий раз, четвертый, пятый. Он уже сбился со счета. Он потерял ощущение времени и не помнил уже, зачем он это делает. А затем с изумлением вдруг осознал, что рыдает, и слезы, которых, как ему казалось, у него не осталось уже, хлещут из глаз, словно прорвав плотину. Вир перебрал все ругательства, какие только смог измыслить об этой твари и тех, кто стоял за ней, все оскорбительные слова из своего тайного запаса, слова, которые он еще никогда не решался произнести, и, как ему казалось, никогда не посмеет произнести. Тронный зал наполнился звоном императорской печати, которая становилась все более помятой и покореженной с каждым новым ударом.
Наконец, ярость Вира иссякла, он отступил на шаг, чтобы увидеть результаты своего буйства. Страж превратился в бесформенную вязкую массу, разбрызганную по полу. Вир отбросил в сторону печать, не задумываясь об ее священном статусе в традиции его народа. Печать осталась лежать на полу, как бесполезный кусок металла, каким — насколько Вир понимал — она теперь и стала.
Он взглянул на Г’Кара, и сразу понял, что жизнь покинула великого Нарна. Теперь уже Вир засомневался, а был ли тот и в самом деле жив, когда Вир зашел в тронный зал. Может, подергивание его алого глаза было не намеренным, безмолвным предупреждением… а просто посмертным спазмом, столь сильно напоминавшим последний героический поступок. Сейчас Вир не мог сказать этого наверняка, и вряд ли сможет узнать хоть когда-нибудь.
— Скажи своим хозяевам, — прорычал Вир, обращаясь к покрывавшему пол мерзкому желе, которое когда-то было живым существом, — что их время истекло. Прима Центавра принадлежит только центаврианам, и больше никому.
— Попробуй сказать это сам.
Эти слова прозвучали как хриплый шепот, раздавшийся за спиной у Вира. Он резко обернулся и увидел прямо перед собой полдюжины Дракхов. Одного из них он узнал сразу же.
— Шив’кала, — сказал Вир.
— Вир Котто, — ответил Шив’кала. — В конце концов… мы встретились лицом к лицу… Настоящие враги наконец раскрыли себя.
— Вы не сможете контролировать меня, — заявил Вир.
— Ты еще так мало знаешь, — прорычал Дракх. — Но мы тебя выучим.
Дракхи надвигались на него, и Вир попробовал поскорее ретироваться. Однако пройти к двери оказалось уже невозможно. Дракхи взяли его в полукольцо, и единственный оставшийся проход вел к окну, выпрыгнув из которого, могли бы найти свою смерть даже не один, а целая сотня Виров.
Вир не колебался. Он вскарабкался в оконный проем, и встал, балансируя, на подоконнике. Ночной воздух, наполненный жаром пожарищ, обдувал его.
— У вас мне учиться нечему, — решительно заявил он. — Разве что тому, как далеко нужно быть готовым зайти, если желаешь отстоять свободу своего духа и разума.
Вир глянул вниз, пытаясь подготовить себя к фатальному прыжку. И вытаращил глаза от удивления, поскольку увидел внизу, прямо под собой… шаттл. И не просто шаттл. Его шаттл. Он быстро приближался к окну снизу, громко рыча двигателями.
Дракхи были уже рядом, и времени для поиска иных вариантов не оставалось. Вир подпрыгнул в воздух, понимая, что его прыжок можно назвать каким угодно, только не грациозным, и приземлился прямо на крышу шаттла. Он вскрикнул, поскольку приземление вышло не самым удачным, правое колено пронзила боль. Он подумал, что, наверно, разорвал себе связки, но куда более существенным было то, что он начал соскальзывать вниз. Поверхность шаттла, абсолютно гладкая, не давала возможности уцепиться пальцами хоть за что-нибудь. Но тут открылся люк, и там был Ренегар, который у