— Ты что, совсем одна? Родители твои где?
— Померли. Одна бабаня осталась. Только она старая слепая совсем. Дай денежку, тетенька.
Лика вытащила из кармана пригоршню скомканных бумажек и сунула девочке.
— Спаси Христос, добрая тетенька. Век за тебя буду Бога молить.
Она деловито рассовала по карманам деньги и пошла к выходу.
— Подожди! — крикнула ей вслед Лика. — Ты где живешь?
— Там! — Она, не оборачиваясь, махнула неопределенно ручонкой и юркнула за угол.
Лика медленно выпрямились. В глазах у нее стояли слезы.
— Пойдем отсюда, — тихо сказала она.
— Ох, беда с вами, с интеллигентами, — пробурчал Виталий. — Только чуть припечет, сразу поджимаете лапки, прячетесь в свой уютный сытый домик и ну оплакивать горькую судьбу русского народа.
Лика вздрогнула, точно от удара.
— Ты прав. Надо что-то делать.
— Вот-вот. Сними с себя последнюю рубашку и отдай ей. Голенькая ты мне нравишься куда больше.
Он все говорил, но она уже не слушала его, а со всех ног бросилась догонять девочку.
Выскочив на улицу, Лика огляделась. Девочки нигде не было видно. Вокруг кипела обычная привокзальная жизнь. Озабоченные пассажиры, навьюченные, как мулы, баулами и чемоданами, разухабистые наперсточники, голосистые торговки мороженым и пирожками. Несмотря на довольно поздний час, все это топталось, мельтешило, мелькало перед глазами, сливаясь в сумасшедший пестрый водоворот.
Лика наугад свернула налево и, пробежав несколько шагов, оказалась на большой асфальтированной площадке, сплошь заставленной коммерческими палатками. Здесь народу было поменьше, и она сразу увидела свою девочку.
Она забилась в угол забора, отделявшего территорию вокзала, и, прикрываясь ручонками и втянув голову в плечи, пыталась защититься от ударов простоволосой женщины с одутловатым, испитым лицом.
— Ишь, чего удумала! — волила та. — Деньги прятать! От родной мамки красть! Убью падлу!
Лика подбежала и, содрогаясь от омерзения, перехватила занесенную для удара руку. Женщина дернулась, но Лика крепко держала ее. Опухшие бессмысленные глазки уперлись в Лику, малиновый рот изумленно приоткрылся. Лику обдало отвратительным запахом перегара.
— Пусти, бля! Пусти, говорю! — прошипела она.
— Не смейте бить ребенка, — твердо отчеканила Лика. — А то милицию позову.
— Испуга-а-ала, — издевательски проблеяла женщина. — Зови. Мое дите, хоть — бью, хоть — совсем прибью. И никто мне не помеха. Ишь какая фря выискалась! Мартышку мою портить!
На ее крики начали собираться люди. Благодарная публика, подумала Лика. Всегда приятно поглазеть на чужие разборки, нарушающие монотонное течение жизни.
— Тоже моду взяли детей малых бить, — сказала какая-то женщина.
— А ежели их не бить, что тогда вырастет?
— Что вырастет, то вырастет.
— То-то!
— А где курносая, а? Только что здесь была.
— Утекла под шумок. От стрекоза!
Вокруг захохотали. Лика огляделась. Девочка исчезла.
Виталий поджидал Лику у выхода. В суматохе он не увидел, куда она побежала, и решил не искать. Вернется же она когда-нибудь.
— Эй, усатик, прогуляемся за уголок?
Голос был хриплый и надтреснутый. Оборачиваться не хотелось.
— Ты оглох, что ли? Не жмись, я дорого не возьму.
Он нехотя повернулся и обомлел. Стоящее перед ним размалеванное тощее существо с высоко взбитыми обсесцвеченными волосами, через которые просвечивали отросшие черные корни, было не кто иной, как Нинель, его старинная подружка-хохотушка.
Они встретились года три назад, тоже на вокзале. Он уже не помнил, на каком именно. Она тогда приехала с подружкой из Рыбинска поступать в институт. Пухленькая, наивная, глаза так и блестят, все в новинку.
Виталий был с приятелем, делать было нечего. Две юные провинциалки, свежие, как подснежники, пришлись как нельзя более кстати. Они живо задурили им головы своим непринужденным столичным трепом и вольными манерами и без труда затащили к себе.
Подружка быстро куда-то испарилась, а Нинель осталась. Прилепилась к нему всем своим существом, благо идти ей было некуда, стирала, готовила, штопала носки, даже научилась проявлять пленку. В институт она, конечно же, не поступила и, похоже, не жалела об этом. Он уже не знал, куда ему от нее деваться. Не выгонять же на улицу, в самом деле.
Помощь пришла неожиданно. Один из его приятелей, что называется, положил на нее глаз. Виталий не возражал, был даже рад. Нинель почувствовала это и, проглотив обиду, ушла. И ведь ни слова не сказала, не упрекнула ни в чем, просто собрала вещи и исчезла. Он тогда, помнится, вздохнул с облегчением и без особых усилий выбросил ее из головы. Больше он ничего о ней не слышал.
И вот теперь эта неожиданная встреча. Происшедшая с ней перемена поразила его. Мудрено было признать в этой потасканной вокзальной шлюхе веселую хохотушку Нинель.
— Нинель, — с трудом выдавит он. — Здравствуй. Нинель.
Глаза ее изумленно округлились. На мгновение она стала похожа на прежнюю девочку из Рыбинска. Но лишь на мгновение.
— Внта-а-ха. сукин ты сын! Встретились-таки. Вот уж не ожидала.
Она неверным жестом поправила волосы, от чего они истрепались еще больше, и он понял, что она пьяна.
— Ну что? Тряхнем стариной, если уж встретились, или как?
Виталий молчал, не зная, что сказать. Это было ему внове. Обычно он хорошо владел собой и всегда с честью выходил из любых щекотливых ситуаций.
— Как ты…
— Хочешь спросить, как я докатилась до такой жизни? Как девкой стала? Спроси, и я тебе отвечу. С твоей подачи, милок!
Последнее слово она произнесла с такой разъедающем горечью, будто кислотой в глаза плеснула. Виталия передернуло.
— Я не…
— Ну конечно, не. Все вы не. Или забыл уже, как вышвырнул меня на улицу?
— Никто тебя не вышвыривал, не придумывай!
— Да ладно тебе. Знаешь ведь, о чем я. Может, ты меня за шкирку и не брал.
— Не брал.
— Какая разница, мать твою! Слова, слова… Ты на них всю дорогу был бо-о-ольшой мастер. Таких поискать. Только это ты меня дешевкой сделал.
Она икнула или всхлипнула, он не понял. Мысли теснились в голове, мешая сосредоточиться. То, что она сказала, было чудовищно, он не хотел, не мог в это поверить.
— Ты ведь кому хошь готов был меня отдать, когда я тебе обрыдла. Лишь бы взяли. Как кошку какую. Ты головой-то не качай, я правду говорю, разве нет? А я тебя любила. Ох, как я тебя любила, дура стоеросовая! Штиблеты твои готова была лизать, лишь бы не бросал.
— Слушай, Нинель, кончай ты все это, а? Поедем ко мне, поживешь пока, а там видно будет.
— И отсюда уже все видно. Некуда мне идти. Боров из-под земли достанет.
— Кто такой?
— Хозяин мой, вот кто. Меня Махмуд ему за приличные бабки продал. Это хахаль мой последний, — с какой-то даже непонятной гордостью пояснила она. — Я тогда еще в самом соку была. Не то, что сейчас, ухватиться не за что.
— Как это продал?
— А так. Деньги понадобились — и продал. Он вообще-ничего мужик был, справный, только вот баб за людей не считал.
Виталий поморщился. Тошно был слушать ее разглагольствования. Жгучее чувство вины душило его. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного.
— Познакомь меня с ним, может, сторгуемся.
— Ни фига! Он меня задешево не отдаст. Я ему деньги приношу. Иль ты разбогател?
— Да не особенно, — пробурчал Виталий.
— То-то.
— Все равно познакомь.
— А чего, можно. Вот он стоит. Сечет за нами, чтоб не прохлаждались.
Она указала на стоявшего неподалеку толстого мужика с раздувшейся шеей. Его крупное от природы тело сплошь заплыло жиром. Мясистый нос утопал в полных щеках, казавшихся еще круглее от покрывавшей их темной растительности. Узкие щелочки глаз с неподдельным интересом наблюдали за ними. Огромное брюхо распирало цветастую рубашку, вот-вот грозя вывалиться. Кожаная куртка, судя по всему довольно дорогая, явно на нем не сходилась и словно прилипла к бокам.
«Вот уж действительно свинская рожа, — подумал подходя. Виталий. — Так бы и врезал по ней». Он непроизвольно нащупал в кармане связку ключей и приладил ненадежнее фотоаппарат.
— Боров, тут мужчина хочет с тобой побалакать, — заискивающе сказала Нинель.
— Отчего же не побалакать? Можно, — благодушно отозвался он.
Глаза между тем смотрели настороженно. Виталий весь подобрался. С таким нужно держать ухо востро.
— Вот хочу девочку твою снять на недельку.
— Валяй. — Он окинул Виталия оценивающим взглядом. — Триста за ночь. Гуртом пусть будет две штуки. Жрачка твоя.
— Две штуки? Это ты загнул. Мы же не в «Метрополе».
— А ты не смотри, что она неказиста. В постели — огонь. Все, что хошь, делает.
— Ладно, уговорил.
— Куда везти?
— Я сам.
— Ишь, шустрый, Не-е, я свои кадры берегу, не то, что некоторые. Ну, чё, лады? Но деньги вперед.
Виталий посмотрел ему через плечо и увидел Лику. Она тоже заметила его и направилась в их сторону. Теперь, стоя в обществе Нинель и Борова, он смотрел на нее их глазами. Красивая блондиночка с потрясающей фигурой и легкой походкой, стильная даже в застиранных джинсах. У такой, наверняка, никогда, ни в чем отказа нет, любящая мамочка и куча поклонников. Фарфоровая цыпочка, не знающая, почем фунт лиха.
Он и сам не смог бы объяснить, почему думает о ней сейчас с таким раздражением. Видно, потому, что сам по уши в дерьме. Ну, ничего, он выкарабкается, вытащит Нинель, снимет грех с души, и Лика ему в этом поможет. При этом он нимало не задумывался о том, почему, собственно, она должна ему помогать. Просто потому, что у него нет сейчас денег, а девку выручать надо. Пропадет ведь. Отбросив сомнения, он решительно повернулся к Борову:
— Слушай, Боров, я сейчас не при деньгах, но девка твоя мне больно нравится. Предлагаю обмен. Ты мне свою, я тебе свою. Вроде как в залог. Часа на два, на три, пока деньги не добуду.
— Че ты несешь, парень? Какой залог?