«Зачем воевали? – часто пыталась понять Алеста. – Зачем что-то бесконечно делили? Почему сразу не могли жить в гармонии?» И не понимала. Силясь разобраться в хитросплетениях истории, она перечитывала школьные учебники по много раз, некоторые места выучила наизусть, но сути – зачем нужны войны? – уловить так и не смогла. А теперь просто радовалась, что их нет. Потому что прежних хватило – если бы не они, до сих пор бы цвела земля Равнин, и жили бы на ней люди, а не демоны. Демоны, которых боялись все – даже дикие мужчины из лесов. И хоть последние умели воевать и до сих пор чинили оружие, с Равнин живым не вернулся никто.
«Вот так-то, – размышляла Алька, и вздыхала. – Дураки. А ведь все могло быть иначе».
Но зачем думать об этом, когда вокруг лето? Когда вокруг жужжат шмели, когда розовеют у оград бутоны, когда свободной и счастливой жизни осталось еще целых три месяца. А потом…
Потому тоже будет жизнь, только другая, новая. Жизнь после Похода.
Ташка смогла.
Пересдала задолженность по философии и теперь сидела на разложенном у самой кромки озера одеяле, щурила зеленые глаза от пробегающих по водяной глади солнечных бликов и ела мороженое – свое любимое, апельсиновое.
Аля облизывала вафельный стаканчик, по краям которого стекал шоколадный пломбир; плюхал лопастями по озерной ряби катамаран, макушки сидящих на нем женщин припекало послеполуденное солнце. Свою рыжую и курчавую голову Ташка прикрыла розовой и почти сползшей на затылок шляпкой, невероятно ей «не идущей», но насчет последнего Алеста, как всегда, промолчала – ей запрещалось комментировать внешность подруги. Ташка – она же Талия – с ранних лет считала, что не удалась, ибо Дея в момент сотворения дочери для Эльзы Геннадьевны – мамы Ташки, – должно быть, пребывала не то в творческом ударе, не то маялась с нектарного похмелья. Иначе откуда бы взялись эти противные веснушки, медные кудри, маленькие зеленые глаза и тонкие губы? Это, что, гармонично? Талия так не считала.
У Али, впрочем, веснушки тоже были, но не на щеках, а россыпью на переносице. И побледнели они, как только Алеста вышла из подросткового возраста, – почти растворились. И Ташка завидовала – не зло, но со вздохами: тебе, мол, и кожа белая досталась, и волосы блестящие каштановые, и глаза карие – не темные, а красивые, кофейные, – и губы пухлые, – а мне что? Рост в метр с шапкой и отсутствие груди. И это почти в двадцать два!
«В двадцать один», – поправляла ее Алеста. А раньше говорила «в восемнадцать», «в шестнадцать», «в тринадцать». Они знали друг друга с первого класса начальной школы – как сели вместе за парту, так и шли по жизни рука об руку – разные, но привыкшие друг к другу, научившиеся ладить, ибо дружба – это всегда ценно. Кто, если не друг, прикроет тебя перед учителем, даст списать, сбежит с тобой с последнего урока в ботанический сад смотреть на бабочек? Кто будет спать с тобой на чердаке под одним одеялом, слушать утром про твои сны, плести тебе косы и помогать воровать из шкафа на кухне печенье? Кто разъяснит философию, сам же посмеется над ней, поддержит, если вдруг упал духом, и придет есть с тобой у озера мороженое? Правильно, Талия. И пусть она всегда завидовала Алькиным губам так, что иногда в шутку лезла целоваться, за что так же в шутку несколько раз получала в лоб пеналом, зато она была другом. Настоящим.
– Хорошенькие сегодня были?
Алеста не стала спрашивать «кто» – и так ясно. После каждого собеседования Ташка напористо выведывала подробности: рост мужчин, цвет глаз и шевелюр, разворот груди, длину «брынки», а так же имена и приписанные им должности. Алька не пыталась скрыть информацию: во-первых, та не являлась секретной, а во-вторых, если уж Ташка делалась напористой (а напористой она делалась всегда, как только разговор касался мужчин), проще было сдаться без боя.
– Нормальные. Обычные, – и она описала внешности.
– И ты никого не выбрала?
– Нет, конечно, – Алька поморщилась, – зачем мне выбирать?
– Ну, Хельга наверняка опять уведет одного. На пробы.
– Да пусть ведет хоть всех.
Подруга шумно всосала в себя растаявший верхний слой мороженого, причмокнула губами и воззрилась на Алесту.
– Неужели тебе не интересно попробовать, как это – в постели с мужчиной – до Похода? Ведь так и родишь девственницей.
– И что?
– Ну, это старомодно.
– А лежать в постели с… – какое-то время Алеста не могла подобрать нужного слова, – рабом – это модно?
– Ну, они не совсем рабы…
– Рабы. Подчиняются каждому твоему слову.
– А как должно быть, Алька? Подчиняются, потому что так надо, потому что так правильно, потому что иначе было бы, как раньше.
Они говорили об этом не в первый раз – наверное, в сотый, даже в тысячный. И каждый раз Ташка была на стороне Конфедерации, а Аля выступала инакомыслящей. Неким индивидом, не способным понять причину установленных правил, – борцом за справедливость. Хотя, за какую справедливость, если, вроде бы, все справедливо?
Она могла бы не ходить к Богине – отказаться. И выбрать мужа. Жить с тихим, подчиняющимся каждому ее слову человеком, родить мальчика (ведь от мужчин рождаются только мальчики – проклятье Неба), после отдать его в воспитательный дом и заниматься карьерой. А к Богине могла бы сходить позже – положим, в тридцать или даже сорок – Дея была благосклонна в любом возрасте. Но как быть с матерью, которая либо изобразит сердечный приступ, либо свалится с настоящим, если Аля откажется собираться в Поход?
«Ведь только от Деи рождаются девочки! Ты разве не хочешь родить дочь, снискать уважения в обществе, подкрепить собственный статус?»
Дочь Алеста хотела. А на уважение и статус ей было плевать. Хотелось романтики, хотелось любви, хотелось, чтобы все было так, как рассказывала бабушка.
– Ждешь большого чувства? – Ташка прочитала Алины мысли – теперь она смотрела второй катамаран, присоединившийся на озере к первому; солнце медленно описывало дугу и клонилось к стене. – Твоя бабушка жила в другие времена – теперь такого не бывает.
Аля молчала.
– Теперь нет сильных мужчин – мы не позволяем им. Потому что грань слишком тонка, потому что если любить их, как раньше, начнутся войны.
– Может, не начнутся.
– Хочешь проверить, зайдет ли на круг история? Зайдет.
– Но мы выделяем им всего по несколько минут в день. Этого мало!
Ташка вновь задела «живую» тему.
– Не мало! Как раз. Хочешь развить им силу воли, выпрямить им спину? Как только они почувствуют, что ты мягкая и прогибаешься, начнут сосать из тебя, требовать, давить.
– Ты становишься, как моя мама.
– А кто сказал, что твоя мама не права?
Альке, несмотря на теплый и почти безветренный день, вдруг расхотелось сидеть на берегу. Захотелось не домой, нет, но туда, где можно побыть одной, – побродить, помечтать, поразмышлять. И, может быть, тогда найдутся ответы на все вопросы – на главный вопрос: почему она – Алька – не такая? Почему не может жить, как все; почему каждый день ощущает, как что-то скребет душу, не дает ей покоя. Почему не хочет идти к Дее, почему не желает подчиняться правилам? Почему-почему-почему…
– Я пойду, Таш.
– Эй, ты чего?
– Ничего, устала после собеседования.
И, ощущая на себе растерянный взгляд подруги, – «я сказала что-то не то?» – Алеста поднялась с одеяла.
«Мы возвели новые дома. Без мужчин.
Мы вымостили дороги. Без мужчин.
Мы вывели инфраструктуру на новый уровень. Без мужчин.
Мы отстроили новые города. И снова без них.
Мы научились жить в мире без драк, алкоголизма, наркотиков и насилия.
Мы – лучшая часть этой планеты, независимая от выживания, покуда с нами Дея – да благословит ее деяния Господь. Да здравствует Дея! Вечная, милостивая к дочерям своим и щедрая на плоды земли и чрева…»
Из учебника по Религии. Колледж, 4й класс.
Аля мечтала любить – открыто, честно, в том объеме, в котором желало сердце, – и то была единственная несбыточная мечта из всех ее маленьких и больших мечтаний.
Нечестно.
Почему женщинам дозволялось любить все – дом, семью, животных, детей (девочек), – но только не мужчин? Женщин, к слову сказать, заставляли любить все вокруг, поскольку ученые считали, что если Источник Любви, расположенный в женской груди в переплетении энергетических каналов, бездействует, то Любовь обращается в Злобу – противоположный ей тип энергии. И, значит, Любовь должна, обязана течь. Хотя бы куда-то, иначе она, не выпущенная на свободу, все разрушит.
Но какими правилами можно прописать, куда именно течь любви? Почему решили, что можно избирательно направить энергию на какой-либо объект? А как же собственное желание, тяга, потребность любить то, что любится, а не то, что приказывают?
Аля маялась.
Она любила свою семью и свой город, но тяготилась от навязанной избирательности.
Да, у женщин есть Источник Любви – доказано. У мужчин Источник Любви тоже есть – тот, что помогает женщинам стать женственнее, – от него современное общество отказалось без раздумий – мол, нам неважно быть женственными. А вот что на самом деле важно, так это не дать мужчинам взрастить волю, ведь именно Любовь женщины взращивает в мужчине веру в себя, веру в свои силы – Мужественность. А излишняя Мужественность ведет к войнам и агрессии, и, значит, Любовь придется дозировать. Мужьям выделить по полчаса Любви в день, неженатым мужчинам по пятнадцать минут. И настроили ведь специальные дома, куда эти бедолаги ходят, получают свою порцию ласки, становятся временно счастливыми.
И становятся ли?
Аля не понимала, как можно «ласкать» по заказу? Неужели у кого-то выходит здесь «любить», а здесь «не любить»? Это как переключать положение выключателя – лампочка горит, лампочка не горит?
О том, «как» и «когда» женская Любовь стала разменной монетой, Алеста знала из учебников истории, вот только принять этот факт до сих пор не могла. Не логикой даже – сердцем. Женщины испокон веков были – не ниже, нет – другими. С другой ролью, другими целями в обществе, никогда ранее они не стояли в иерархии выше мужчин – неправильно это. И за подобные слова Алю бы оштрафовали, как однажды бабушку Агафью, которая и втолковывала маленькой еще тогда внучке собственное мнение: