– Аля, спасибо!
И в этом спасибо не было никакого «спасибо». А только «ну, пожалуйста, быстрее!»
Алька вздохнула.
Последовательность цифр она помнила наизусть. Вот только бы решить – она сама-то туда пойдет? Наверное, нет. Или только чуть-чуть, если недалеко, чтобы посмотреть, где кончается сам коридор. Ведь не длинный?…
Нажимаемые кнопки под пальцами засветились. Она касалась – они зажигались, а после гасли.
Интересно, не ошибся ли тот человек, который писал записку? И кому он ее писал, для чего? Может, был в той тайный смысл и конкретный адресат, а она…
Мысль оборвалась, потому что Хлоя, которая все это время держалась (уже в полной темноте) за стену, вдруг хрипло произнесла:
– Ее нет. Исчезла.
– Что?
Во рту моментально пересохло; записочный «доброжелатель» не наврал – код сработал.
– Стена исчезла – путь свободен!
И подруга, несмотря на высокие каблуки, с радостным криком подпрыгнула и издала длинное «У-у-у-ух!»
Пульт теперь светился равномерно, будто ждал.
Интересно, у прохода есть срок «открытости»? Должен быть, ведь не навсегда…
– Ты идешь?
Налетел откуда-то прохладный ветерок, прошелся по верхушкам растений, как по океанским волнам, заколыхал посевы; Алька поежилась.
– Идешь или нет?
В голосе теперь уже точно бывшей соседки слышалось откровенное нетерпение.
– Иду. Наверное.
– Боишься?
– Не боюсь.
Алька врала.
Она боялась, и сильно.
Гул невидимых сирен взвился спустя двадцать шагов – она считала. И только затем уже возник, будто из ниоткуда, шорох шин, машины, ослепительный свет прожекторов и они – люди в серебристом.
Сердце теперь колотилось испуганно и вяло, будто уже сдалось, таким же вялым сделалось вдруг сознание и тело.
Через проход было нельзя…
Нельзя.
Она знала, но интуицию не послушала… Какая теперь разница?
Появлению Комиссии жмурящаяся от слепящего света лучей Алька почему-то почти не удивилась.
Глава 9
Суд промелькнул перед глазами, как обрывок сна.
Кажется, суд был нереальным.
«Вход на воспрещенную территорию… Умышленный взлом системы Комиссии… Попытка совершения Перехода без разрешения…»
А вот камера была реальной.
И время в ней тянулось очень даже реальное – долгое, липкое, тягучее, какое-то бесконечное.
Не камера – кладовка: два метра до противоположной от кровати стены, еще два от входной двери до «задника». Клоповник. Чистый, почти стерильный, совершенно без мебели, если не считать жесткую лежанку и единственный, стоящий в углу стул.
Одна фраза, произнесенная холодным равнодушным голосом, звучала в Алькиной голове особенно часто – «приговаривается к покиданию Мира Уровней через дематериализацию».
Дема-те-ри-а…
Какое сложное слово – что это? Это значит, что Альку разберут на части? Перед смертью разложат на молекулы, атомы, распылят? Зачем? Не проще ли пристрелить…
Ее трясло. Она спала. Иногда, кажется, бредила – не потому что спятила, потому что боялась. Смерти. Чтобы вытолкнуть обратно в Равнины, ее должны будут убить. Когда, скоро? Какой метод используют? Сколько ждать? Может, ее посадят в страшное кресло, привяжут к нему, а по проводам пустят электрический ток? Может, повесят? Как тут принято казнить преступников?
А ведь она не преступник, она сделала по тому коридору только несколько шагов, она вообще…
Да есть ли теперь разница?
Проблема даже не смерти «теперь», а той, которая случится сразу после – настоящей. Как долго она продержится на Равнинах без оружия? Сумеет ли выйти к границе? Навряд ли. И вот тогда мать потеряет дочь по-настоящему, уже навсегда.
Время все тянулось и тянулось; в какой-то момент погас свет – ночь.
А ей было жаль себя. Не себя даже – той жизни, которую она так и не увидела: не успела толком привыкнуть, прижиться в этом мире, не успела вдохнуть, насладиться, «побыть». Так и не познакомилась ни с кем стоящим: не смеялась, не обнимаясь, не кружилась в танцах, не задыхалась от любви… Она вообще, кажется, ее – любовь – потеряла. Всю способность. Сразу и целиком.
Ночь тянулась долго. Слишком долго.
В редкие моменты сна, когда она, нервная и измотанная, умудрялась в него соскользнуть, ей мерещился длинный белый коридор и собственные шаги – все, это конец. Там, на выходе, случится ее последний шаг – шаг прочь из жизни, прочь из тела, – и Алька, вздрагивая, просыпалась.
Снова в кромешной тьме сидела на кровати и смотрела прямо перед собой.
Ее морозило. Иногда кидало в жар.
Иногда приходили вялые мысли о Хлое, но тут же ускользали прочь. Теперь не до Хлои, теперь навряд ли увидятся.
А в какой-то момент дверь «клоповника» открылась.
Он не уставал поражаться – «Уровень 2. Правонарушение: взлом системы, попытка несанкционированного Перехода».
Перехода куда – на Третий? Они что, там все сбрендили? Уже со Второго ломятся, как крысы с тонущего корабля, а ведь только пришли, только попали в новый мир. Люди. Не люди – людишки, не умеющие ценить того, что имеют, – жадные до нового и «побольше» стяжатели.
Так им и надо. И ведь еще девка… Баал бы проплевался – ему казалось, что в рот попал деготь – он ненавидел «малолетних» преступниц.
«Сейчас одной из них станет меньше».
Дверь в указанную камеру отворилась беззвучно; тот, кто сидел на кровати, съежился.
Когда он включил свет, пленница, было, подалась вперед, а на ее лице застыла мольба, которую он видел много раз – «пожалуйста, только быстро, только без боли…», а потом… она рассмотрела его, и ее огромные затравленные до того глаза сделались в пол лица, рот приоткрылся.
В этот самый момент он узнал ее тоже.
Не запнулся, не изменился в лице, ничем узнавания не выказал. Но в груди что-то дрогнуло, а привкус дегтя во рту усилился.
– Ты?
Его встречали по-разному. Со скулением, со страхом, в панике, в желании забиться подальше, но никогда с удивлением. И еще почему-то с облегчением.
– Ты.
Он не верил собственным глазам – она радовалась. Чему? Тому, что за ней пришла смерть? Или тому, что смерть пришла в виде огромного патлатого мужика? Нет, таких сумасшедших он еще не встречал. А потом скользнула странная мысль: «Может, она не забыла?»
Быть такого не может. Все забывают.
Жаль, что не забыл он.
Всегда знал, что не нужно никому помогать, что не нужно впрягаться, не нужно брать ответственность за чью-то судьбу. Взял? Сделался «провожатым» ее жизни? Вот теперь придется провожать к смерти, обратно на Танэо.
Регносцирос оглядел крохотную камеру, нашел единственный, стоящий в углу стул, выдвинул его, оседлал. Сложил руки на спинке, протяжно вздохнул, отвернулся, долго смотрел в сторону.
От девчонки почти не пахло страхом. От нее пахло любопытством, удивлением и… надеждой. Зря. Зря она не прижилась здесь, ведь он дал шанс, поручился за нее; зря так быстро переступила закон, зря не приняла новые правила, чем сократила себе многие годы жизни. Почти бесконечные годы там, где не стареют, где так просто не умирают.
Ему почему-то было грустно. Без проблем – он сделает, что должен, уведет и ее – просто, получается, зря радовался, что сделал кому-то добро, что помог тогда, подарил вторую жизнь. Зря не оставил ее в Равнинах.
Все зря.
Он перевел взгляд обратно на девчонку и вновь удивился ее взгляду – та смотрела на него с теплотой – так смотрит на долгожданного, приехавшего из города внука деревенская бабушка. «Тебе еще пирожков? Ты съешь, внучек, съешь, родненький…»
В памяти всплыл какой-то другой далекий и совсем забытый мир.
И взгляд этот ощупывал его жадно и почему-то ласково; Баалу сделалось не по себе – так смотрят на найденный перед смертью клад, на осуществившуюся мечту, на внезапно исполнившееся заветное желание.
Бред. Он не мог быть ничьим заветным желанием.
Она просто сумасшедшая, а ему надо приступать к процедуре. Вот сейчас, да, сейчас – он только посидит минутку, соберется с мыслями и начнет.
(Marina And The Diamonds – Valley of the Dolls)
Она действительно радовалась.
А перед глазами вертела задом-хвостом непростая судьба – нет, это же надо было столько пройти для того, чтобы встретиться вновь. Думала, догонит на такси, отыщет, навестит, а оказалось, чтобы навестил он, стоило один раз переступить закон. Кто же знал?
Ей почему-то стало легче. Что пришел не один из этих равнодушных в серебристой куртке, не кто-то чужой, а он – почти что «родной», почти что знакомый. И пусть она до сих пор не знает его имени, но он не убил ее однажды, и тем самым как будто искупил все свои будущие грехи. Ну, почти все. И если убьет теперь – значит…
Алеста вздохнула.
Вот только лучше он, чем кто-то другой.
Наверное, она бредила. Но ей было тепло – радовала маленькая удача в самом конце пути.
Она нашла, кого так долго искала – вот так глупо, но нашла, и теперь, прежде чем покинуть этот мир, она успеет сказать ему «спасибо».
Сидящий на стуле мужчина молчал.
Кто он – приводящий в исполнение приказ палач? Скорее всего. Ей впервые в жизни удалось как следует рассмотреть Бога Смерти: жесткое лицо, гладко выбритый подбородок, бездонные черные глаза, широкие брови. Тогда, на Равнинах, было не до того – тогда звенела сталь, тогда сбивалось дыхание, тогда они были врагами (она была), а он отбивался. Не дал убить ее «панцирным», не зарезал сам, отнес к бабке в домик. Интересно, что он делал там, на Танэо?
– А зачем ты приходил в Равнины?
Спросила тихо, и глаза гостя – всего на мгновенье, на долю секунды, – расширились в изумлении. Да, он тоже не думал, что она помнит, а она помнила.
– Ты часто там бываешь?
Мужчина не ответил, и Аля устыдилась. Наверное, она ведет себя странно, спрашивает не о том, но ей хотелось поговорить. Сколько у нее времени в запасе? Минута, две, десять?