В третьих, ОН ЗАСНУЛ. Заснул, когда должен был сначала выставить ее из комнаты, убедиться, что она легла в постель, пройти в собственную спальню и тогда уже, зная, что запер дверь, отправляться на боковую.
Как получилось, что он расслабился настолько, что даже не заметил, как соскользнул в дрему? Не почувствовал, что его укрывают, что ему под голову что-то подсовывают, не услышал, как закрывают дверь, не уловил шагов? Рычать бы, привычно злиться, метать, вот только не получалось – тело отдохнуло, шея не затекла, короткий сон помог восстановить силы. Наклонившись вперед, Баал поднял с пола одеяло и долго смотрел на него, пытаясь вспомнить, укрывал ли его кто-нибудь?
Не вспомнил. Аккуратно свернул, отложил в сторону и заставил себя вылезти из скрипучего кресла.
Он услышал ее еще до того, как вышел на крыльцо – из коридора, через приоткрытое окно.
– Ну, чего ты там сидишь? Иди сюда.
Алеста сидела на ступеньках и нежно увещевала – кого-то звала.
– Слышишь? Иди сюда, я тебя поглажу…
Снаружи темно и тихо; на небесном покрывале высыпали звезды. Он старался двигаться как можно тише – интересно, кого она там зовет? Зовет ласково, будто боится спугнуть. Кого еще черт принес? Баал не удержался, подкрался к окну, выглянул наружу и почти сразу же увидел ее – сидящую посреди двора черную облезлую кошку. Он уже видел ее раньше, у соседского домика, побирающуюся и пугливую.
– Заходи в домик, живи, будешь третьей…
(Она уже приглашает гостей?)
– Хозяин тут хороший, не злой, еда есть…
Кошка продолжала недоверчиво вертеть ушами, слушать шуршащую за спиной траву.
«Хозяин», которого только что назвали «не злым», расслабился, медленно втянул ночной воздух, выпустил его наружу и негромко произнес.
– Меня зовут Баал.
Девчонка на крыльце вздрогнула; он оттолкнулся от подоконника, развернулся и отправился к себе в комнату – досыпать.
Глава 11
Следующие три дня прошли мирно и спокойно; на смену дождливой погоде заступила жара – парила пропитанная влагой земля, выпорхнули из укрытий прятавшиеся до того шмели и бабочки – запорхали, зажужжали над лугами; синело над головой безоблачное небо. Красная линия термометра, висевшего на кухонном окне, почти доползла до отметки «тридцать».
Баал работал и отдыхал одновременно.
С той ночи, когда он приехал уставший, Алеста не донимала его разговорами, все больше молчала, о чем-то думала, а он, довольный оттого, что его оставили в покое, наслаждался жизнью – махал молотком, работал пилой, собирал, шкурил, строил. Мотался в город, закупал продукты, относил часть соседке (которая теперь почему-то тоже молчала, но взирала на него с тройным любопытством), шерстил просторы вокруг хибары, искал «чужаков». Мог бы и не искать – просто сходил бы к Логану – местному хакеру, – попросил бы одну из Комиссионных систем слежения и специальный код к ней, установил бы на крыше камеры и автоматически наводящуюся снайперскую винтовку и… свалить отсюда к едрене фене.
Но почему-то не валил.
То ли оттого, что работать на воздухе оказалось в разы приятнее, чем он предполагал – еще пару недель, и его кожа станет бронзовой от загара, покоричневеет, – то ли оттого, что убаюкивала степенная размеренная жизнь – завтрак всегда готов и подан, обед и ужин всегда на плите, дом всегда вылизан. Пришлось нехотя признать, что такая жизнь ему (как и любому мужику) по сердцу – что тут добавишь? Хорошо, когда о тебе заботятся и когда не достают.
Да и вроде как не один – непривычно и по-своему здорово.
Сарай, опять же, подрастал на глазах – польза.
Настоящая же причина заключалась в другом, и Регносцирос знал о ней, хоть и не желал облекать последнюю в слова, – здесь, в этом доме, рядом с Алестой, он не злился. По непонятной ему самому причине не испытывал больше ни гнева, ни щемящей тоски, что всегда накатывала в городе. Каждое утро просыпался и ждал, что вот сегодня (или сегодня? Или вот в следующее «сегодня»?) его накроет, но – день за днем – не накрывало. Настроение не портилось, перемешанная с горечью тоска не возвращалась, и злиться не хотелось. Почему? Он не понимал.
Нет, раздражаться он раздражался – все больше на девчонку, когда та лезла в личное пространство, – но гнев? Тот самый – подминающий под себя, сокрушительный, жуткий – куда делся он?
Загадка. Баалу хотелось разгадать ее, и одновременно не хотелось знать ответ – а что, если это временно? Может, просто спокойная полоса жизни, случайность?
И он вновь и вновь отмахивался от назойливых мыслей – пусть так, пусть случайность. Главное, на душе тихо, на сердце спокойно: луга цветут и пахнут, сарай с каждым днем все выше, а вокруг дома шныряет гостья в цветастой юбке и довольно мелодично (пока полет/скребет/готовит/моет) что-то напевает – чем ни жизнь?
Отличная жизнь. Можно сказать прекрасная.
Он привез ей две новых юбки и блузки – Алька радовалась.
И радовалась вдвойне, потому что он сделал это сам, без намеков и напоминаний, без строчки в списке между продуктами.
Она порхала; значит, думал о ней, помнил, размышлял, заботился, как умел. И почему-то больше совсем не рычал. С тех пор как представился на крыльце, просто бросал на нее мрачноватые взгляды, отвечал односложно, но больше не грубил и не хамил – подальше не отсылал и «валить» не приказывал.
Да она, в общем, и не лезла. Нет, вовсе не забыла о нем – продолжала каждый день укутывать «Бога Смерти» любовью, напитывала его энергией нежности, – а сама (благо никто не видел), втихаря наблюдала за ним.
И с каждым днем все больше маялась.
Дело в том, что окно ее спальни оказалось ближе всех к тому месту, где шла стройка, и, если спрятаться за занавеской, было хорошо видно не только сарай, но и самого «строителя» – обнаженного по пояс мужчину. Мужчину, с бугрящимися мышцами, лоснящейся от пота кожей, с рельефно выступающим при каждом взмахе топора прессом.
Алеста отчего-то закусывала губу, когда смотрела на него.
Сначала она думала, что виной всему простое любопытство – ну, не видела она раньше таких… красивых экземпляров, они ей попросту не попадались (и уж точно не полуобнаженные). Те, что у Хельги в «загоне» – не в счет: им специально не позволяли «раскачиваться», потому что, как писали учебники по социальному женскому праву, «так безопаснее».
Да, безопаснее. Наверное.
А вот с буграми на плечах и опаснее, и внушительнее и завораживает куда сильнее.
Вот и получилось, что вначале она посвящала разглядыванию приковывающего внимание могучего торса по минутке в перерывах, потом по две между перерывами, потом и сама не заметила, как засмотрелась – «залипла» на зрелище, как муха на клейкую ленту.
Ох, Ташка бы возрадовалась – наконец-то, Альку проняло! Подруга бы прыгала вокруг и радостно смеялась, а Аля бы смущенно поджимала губы – да уж, проняло, – что есть, то есть. Где это видано, чтобы она (она!) и на мужчин засматривалась? Всегда чинная, всегда спокойная и уравновешенная, всегда, как дразнила Ташка, «ледяная».
А вот вам и не ледяная. Иначе с чего бы каждый раз при взгляде на сильные пальцы и запястья в груди теснило, а дыхание сбивалось?
Совсем как теперь, когда она вновь таилась за занавеской в душной комнате, вместо того, чтобы идти на кухню, раскладывать еду по тарелкам. Резвилась в мужских пальцах пила, перекатывались на спине мышцы, кончик хвоста, мокрый от пота, завивался мелкими колечками – она до сих пор помнила ощущение тяжелых густых волос на своих ладонях.
Широкие плечи, жилистая талия, мощные (даже отсюда видно, даже под джинсами) ноги – при взгляде на знакомую фигуру и черты лица у Альки почему-то сладко тянуло живот, а мысли путались.
Она хотела его.
Эту, поначалу показавшуюся ей безумной мысль она приняла не сразу, а после шока, который прошел далеко не сразу, – она хотела этого мужчину, Баала, хотела как женщина. Коснуться его, обнять, почувствовать на себе его руки. А потому пряталась и не показывалась ему на глаза – боялась, что тот заметит на ее коже испарину и то, как блестят при виде него ее глаза.
И, в конце концов, хотеть мужчину – это ведь нормально? Ей двадцать два года, а она еще никогда никого… не хотела. И захотела – да – в таком вот странном месте и такого странного человека – что ж теперь, вновь отмахиваться от желаний?
Удручало другое: Алька на «Бога Смерти» смотрела, а тот на нее нет. Как на гостью – коротко, – да, а вот как на женщину…
К вечеру она приняла странное решение – нужно это исправить. Если уж интерес проявился у нее, нужно, чтобы интерес к ней проявился и у Баала.
А иначе она попросту сгорит, не дождется, пока пройдут две недели.
Через час натужных размышлений явилась и нужная мысль.
Он как раз собирался заканчивать на сегодня – стоял и смотрел на кипу обрезков и опилок: сжечь или выкинуть? Или же пустить на заделку щелей? А, может, на декоративное покрытие? С каких пор ему вообще интересно декоративное покрытие?
Когда сзади послышались привычные легкие шаги, даже не обернулся, не отвлекся от размышлений.
– В баке вода кончилась.
– Долго плескалась? – спросил на автомате.
– Не долго, как обычно. Стирала только.
Баал обернулся. И замер. Алеста стояла непривычно голой (или же так ему показалось): с мокрых волос стекала вода, влажная юбка липла к бедрам, а верхнюю часть туловища вообще не закрывало ничего, кроме прижатого к груди… кхм… грудям… кома сырого белья.
– Стирала…
На мгновенье он забыл, что собирался сказать, и вообще не вспомнил, что полагалось говорить в таких случаях. Бак? Вода? Глаза скользили по ее лицу – розовому от мыла, без грамма косметики, но оттого не менее красивому, – по покатым плечам, тонким, но не тощим рукам, по прижатым одеждой полукружьям грудей – еще бы сантиметр вниз, и открылись бы соски…
– Вода … – про что это он? Ах да, – насос слабый. Теперь жди, пока бак наберется заново.