Ничего, она даст ему время.
Она, все еще держась за мошонку, привстала на цыпочки и медленно приблизила свое лицо к его, поцеловала краешек губ. Затем сдвинулась, прижалась к мягким и жестким одновременно губам своими, коснулась их языком, едва удержалась на ногах. Глубоко вдохнула запах распаленного мужчины и его страсти, заулыбалась от того, что ее собственное опьянение усилилось, почувствовала, что сделалась дурочкой целиком и полностью – счастливой и одурманенной близостью крепкого желанного тела.
Нет, ей сегодня не заснуть.
– Так что? Все еще думаешь, что я не люблю мужчин?
Она, кажется, знала, почему он молчал – боялся, что шелохнется и утратит контроль. И потому оставила его, как и он ее, – отняла руку от упругой и нежной на ощупь мошонки, еще раз ласково сжала пальцами теперь уже горячий и очень твердый вздрагивающий под пальцами пенис – подивилась его размеру, – попрощалась с ним, развернулась и, покачивая бедрами, поплыла прочь.
И пусть теперь мужской взгляд жжет ей спину. Пусть хоть испепелит, глядя на ее женский триумф.
Ступая сначала по сырому, а затем и по сухому песку, Алька покачивалась.
Алька балдела.
Алька ликовала.
Полчаса спустя стемнело.
Ее трясло в комнате. Между ногами пульсировало, жар перекатывался по телу волнами, а сознание разрывало от противоречивых мыслей. Может, она не должна была сегодня вот так? Может, слишком дерзкая? Может, навела его на мысли, что ей нужен от него лишь секс, что он – объект для испытания мужчин и ее самой на совместимость?
«Барашек для проверки женственности?»
Да она и так уже ощущает себя женственнее некуда!
Алька изнывала от навалившихся чувств, от постоянно всплывающих перед глазами картинок вьющихся на груди влажных темных завитков, от ощущения под пальцами сморщенной кожи яичек.
Нет, нужно пойти и сказать ему, что все не так… просто. Что ее тянет к нему – тянет по-настоящему и глубоко, – что она никогда не взялась бы за чей-то пенис, не имея на то серьезных оснований, что не приблизилась бы к кому-то без чувств. И пусть знает. Пусть оттолкнет, если хочет, пусть зарычит, зато не обидится, что она ушла вот так… едва коснувшись. А то вдруг решит, что она «понюхала» его и решила, что он тоже ей не подходит?
А ведь подходит, еще как подходит…
Боже, о чем она думает?
Как раз ни о чем не думает, раз уже соскользнула с кровати. Двигаясь к выходу в полной темноте, Аля поймала себя на мысли, что от волнения совсем не чувствует ног.
– Эй, ты спишь?
Она стояла за дверью.
За его дверью. А из чужой спальни доносились странные звуки – не то шорох, не то поскрипывание. Тихое, но уловимое, равномерное.
Нет, не спит. Значит, выслушает, так? Главное, сказать, что хочешь, быстро и без задержек, чтобы не успел…
Она не стала додумывать. Силясь не растерять решимость, просто толкнула деревянную дверь и вошла туда, куда раньше заходила лишь для того, чтобы убраться, но никогда в чужом присутствии. А теперь обнаглела окончательно, зашла и… застыла прямо на пороге.
Он сидел в свете ночника на кровати.
Голый.
И держался за… за собственный пенис. Не просто держался – сжав его, быстро двигал ладонью вверх-вниз, – при виде нее даже не остановился, лишь взглянул на вошедшую мутным, будто пьяным взглядом, тихо застонал.
У нее сперло дыхание – он ласкал себя.
Из-за нее.
Сердце забилось быстро-быстро, теперь уже так, что загрохотало в ушах, что пересохло во рту, что от прошедшей по телу сладкой судороги едва не подкосились колени.
– Что… ты… делаешь?
Он ответил хрипло, отрывисто, зло.
– Выкидываю тебя из головы.
Вместо того чтобы уйти, она стояла, завороженная, – смотрела на разметавшиеся по плечам тяжелые черные волосы, на напряженные запястья, на большие теплые пальцы, обхватившие член, на их ловкое скольжение.
– И как… получается?
С кровати зарычали. И рык этот, вместо того, чтобы напугать ее, прошелся по телу еще одной сладкой волной – Аля, едва понимая, что делает, потрогала себя за грудь, расстегнула пуговицы на ночнушке и двинулась вперед.
Баал от напряжения потел – в свете лампы его кожа лоснилась. Она теперь от возбуждения потела тоже. Подошла к постели, спустила с плеч сорочку.
– Дай… я помогу.
Она никогда не умела этого делать, но ей было все равно – ей хотелось его почувствовать – как-нибудь, где-нибудь… она поймет… как.
– Уходи.
– Нет.
– Иди… уходи.
– Нет. Я хочу…
И, наблюдая за работой обхватившей толстый ствол ладони, она опустилась у его ног на колени. Приблизила свое лицо к выглядывающей головке – ближе, еще ближе, – лизнула ее, зажмурилась от удовольствия.
– Чертова… девка…
Плевать. Ей стало настолько плевать на слова, что выкинуть ее теперь из комнаты можно было, лишь прервавшись, лишь вытолкав насильно, войлоком уперев за волосы.
«Какая… она… прекрасная».
И Алька накрыла верхушку члена ртом – принялась облизывать ее, обсасывать, ласкать языком. Не стала мешать чужой руке, но приноровилась к темпу и… дала себе волю. Нежно водила языком по тугой бархатной коже, причмокивала, наслаждалась, смаковала, все старалась поместить в рот побольше и прочувствовать, обласкать каждый миллиметр.
Она больше не думала – растеряла все мысли; голова плыла, кружилась, между собственных ног пульсировало – Алька протянула туда руку, чтобы коснуться, а потом…
Потом ей прямо в рот ударила горячая струя. И она до самой последней капельки влаги была выпита, вылизана, просмакована и проглочена.
В комнате стихло.
Баал, закрыв глаза, обмяк, а она, словно наевшаяся сметаны кошка – дурная от собственной дерзости и все еще облизывающаяся, – сидела у его ног.
Затем тихонько поднялась – тихо скрипнула половица, – запахнула ночнушку и, шатающаяся, глупая и отчего-то необъяснимо довольная, вышла из его комнаты.
Закрывая дверь, подумала, что если ее теперь выкинут из хибары, то выкинут как человека, отважившегося совершить главное ограбление мира, то есть полностью счастливую.
Глава 12
Он припер ее домой с улицы – толком не помнил, что говорил, как уболтал ехать с ним – как-то уболтал, – и теперь, доставив домой, шумно дыша, раздевал.
Красновато-каштановые кудри, округлое лицо, кофточка, под ней топик…
Стены особняка дрожали под напором страсти. Вот только страсть была фальшивой – чрезмерно пахнущей цветочными духами, мажущаяся красной помадой, чужая, будто не его собственная – Баал силился не видеть этого.
Он должен был утихомирить похоть. Как-нибудь…
Топик трещал, бюстгальтер тоже – на свет выглянули груди. Он уставился на них растерянно.
– Ну, чего же ты медлишь, красавчик? Давай…
Женщина, чьего имени он не знал, старалась помочь ему – извивалась, шумно дышала, стягивала с себя одежду, цеплялась за его штаны пальцами с длинными накрашенными ногтями.
– Не медли, возьми меня…
А он стоял. Через секунду пересилил себя – положил руки на чужие холмики, сжал их пальцами, взвесил – не то.
Не то, черт подери!
– Не смогу.
– Что?
Ему в лицо смотрели удивленные глаза. Почему-то зеленоватые. Чьи они, кому принадлежат?
– Не смогу с тобой кончить.
– Да ты ведь еще не пытался? Давай, я сейчас помогу… Ротиком.
В его ширинку вцепились, попытались вытащить наружу увязший в трусах и джинсовой ткани член – вцепились слишком сильно. А груди под руками казались не такими – вялыми, хоть и большими, дрябловатыми; соски отливали вишневым.
– Нет.
– Что?
– Нет, говорю.
На этот раз «ЧТО?!» пропечаталось на лице незнакомки – злое, осуждающее, с ноткой растерянности. Она не подошла? Почему? Ведь сам увязался на улице, сам говорил «пойдем», сам смотрел так призывно, что она не удержалась, уступила, – а теперь «нет»?
– Ну ты и сволочь…
– Я…
Он не стал долго разговаривать – ждать скандала, оскорблений, новых потоков злости, – просто положил руку ей на лоб и отправил жесткий энергетический сигнал – «спи».
Практически сразу же глаза незнакомки закатились – она вздрогнула, будто неслышно икнула и сползла по стене неуклюже, как мешок, до самого пола – он едва успел подхватить ее на руки. Уложил головой на плинтус, долго смотрел, дышал, думал, как избавиться от тела так, чтобы не обидно. Одеть, высадить на лавочке в парке? Узнать адрес, отвезти домой, оставить у порога?
Так ничего и не решив, опустился на корточки и принялся прилаживать друг к другу поверх обнаженной груди лоскуты порванной одежды.
(Boral Kibil – You & Me)
Если он переспит с ней – к чему в итоге придут их отношения?
А не переспать уже не сможет.
Ловушка. Ловушка, черт подери, в которую он сам себя постепенно загнал. Ведь видел, что шагает к краю, но шагал к нему, предпочитал слепоту – предпочитал опасную игру. В первую очередь с собственным сердцем.
Незнакомку он отвез по указанному в ее правах адресу, оставил у двери – слышал, внутри кто-то есть, и, значит, найдут. Вернулся домой, пытался забыться, злился, что не может выпить – снова за руль, – несколько минут посидел у камина, потом почувствовал, что нечем дышать.
Душе нечем дышать.
Пошел в парк.
Баал не любил парки – в них всегда царило людское умиротворение, благодать, покой – ложные для него благодать и покой, но хотелось тишины – не домашней, внешней. И теперь, совершенно не вписывающийся в обстановку, одетый во все черное, слишком грузный внутри и снаружи, он сидел среди деревьев на выкрашенных в ярко-желтый досках.
«Цепной пес в песочнице».
Просто не ехать бы никуда, не возвращаться, да нельзя. Почему он не установил на крыше хибары винтовку?
Потому что хотел быть там. Защитить ее там. Хотел быть с Алькой.
Дурак. Он был идиотом раньше, а теперь стал им еще больше.
Его отец когда-то сказал, что демона нельзя загнать в ловушку, но человеческая часть души сына однажды даст брешь и доведет того до беды – так и случилось. Не хотелось признавать, но прародитель оказался прав. Неизвестно, что все это время Баал пытался надежнее удержать в узде – свою черную часть или же белую? Ту самую белую, которой вдруг понравилось находиться на краю мира вместе с определенной девушкой, которой нравилась забота, светящаяся в карих глазах нежность, кроткость и необидчивость. Той самой части нравилось допускать сентиментальные мысли, нравилось смотреть, представлять, думать, мечтать…