Он, как больной, как самый настоящий неврастеник, за час несколько раз заходил к ней в спальню – проверял, есть ли пульс. Ужасался, что войдет в следующий раз, а его – призрачного биения под кожей – снова нет.
Пульс был.
Был.
Живая.
И лишь после очередной проверки позволил себе выйти на крыльцо – сел на ступени, оперся спиной на столбик перил, вытащил из нагрудного карманы сигареты. Закурил. Долго смотрел прямо перед собой – не на двор, не на туман или сарай – смотрел внутрь себя, вспоминал.
Она выбрала его – он до сих пор не верил. Выбрала его – Баала. Долго смотрела на него там, изучала, пыталась узнать, а потом… двинулась в его сторону.
И Смерть зашипела с презрением:
– Человек. Выбрал. Демона?
– Человек. Выбрал. Человека.
И он обнял Альку. Всем черным и белым, что было в нем, всем своим существом – своей душой. И принялся выстраивать для нее новый Коридор.
А кто стоял за спиной? Он до сих пор не знал, не повернулся, но теперь мысленно отправил ему – своему защитнику – спасибо. И благодарил долго, искренне, от сердца. А все потому, что здесь, уже не под стылым дождем, а на сухих ступенях крыльца, с живой Алькой в спальне, он чувствовал себя новым. …Чистым.
Впервые в жизни в нем что-то щелкнуло настолько, что слетело внутреннее к себе презрение, и появилась вера в хорошее.
А она, наверное, и не вспомнит. И пусть. Пусть никогда не помнит, что Смерть пыталась в неурочный час прибрать ее к рукам. Пусть не помнит, как шла за ней, как близко находилась к финальной черте, как выбрала его после.
Помнит он. И всегда будет помнить – это главное.
Смешно, но Баал за всю жизнь – прошлую и будущую – не верил и не поверил бы ни одной женщине – не смог бы. Ни словам, ни клятвам, ни заверениям. И никому не дал бы шанса. Ибо он попросту не был способен верить в то, что достоин любви, не смог бы ни в чем себя убедить.
А она смогла. Женщина, что увидела его без маски, без кожи, без лица и без тела. Женщина, которая увидела его душу и шагнула навстречу.
Алька.
Его Алька.
Дрейк позвонил в полночь, и разговор вышел странным, необычно коротким.
– Баал, ты уже сутки не появлялся на работе. Не думаешь, что нам стоит поговорить?
– Думаю.
– Подъедешь ко мне?
Регносцирос нервно сглотнул – он не любил перечить Начальнику, никто не любил, – но попросту не мог ответить согласием.
– Не могу.
На том конце помолчали.
– Хочешь, чтобы к тебе подъехал я? Объяснишь мне все?
– Да. Объясню. Подъезжай.
– Хорошо, скоро буду.
И он принялся ждать разговора, который откладывал так долго.
Они устроились в тесной и полутемной гостиной – Дрейк на диване, Баал в кресле. Ни вина, ни дружеских жестов, ни разговоров о погоде – уже давно миновали стадию наигранного вранья. Дрейка Дамиена-Ферно Баал, как ни странно, считал кем-то вроде отца – защитником, помощником, другом, наконец. Хотя, Дрейк, наверное, никому и никогда не был другом.
Но ему он мог доверять.
– Она выбрала меня там, между мирами, – рассказывал он хрипло после того, как показал Начальнику спящую Альку. – Выбрала, Дрейк. Никто бы не выбрал, а она – да.
Тишина. Долгая, длинная, томительная.
Регносцирос маялся – знал, что нарушил множество правил. Дергался оттого, что собирался нарушить еще.
– И что? – спросил, наконец, человек в кресле. – Что будет дальше?
– Я как раз хотел об этом поговорить.
– Вернешься на работу, сделаем вид, что ничего не случилось, заживем счастливо? У меня нет тебе замены, Баал. Души провожать некому, а за ними всегда охотятся.
– Демоны. Такие, как я, – Баал горько ухмыльнулся. Посмотрел в сторону. – А она выбрала демона.
– Она выбрала человека.
Дрейк, сам того не зная, только что повторил те же слова, которые Регносцирос озвучил Смерти. Он один в него верил – собственный Начальник, – больше никто. И Алеста.
– Я хочу уйти.
– Что?
– Хочу уйти, Дрейк.
– Куда? Нашел новое место? Надоели старые условия?
Серебристая форма напряглась вместе с плечами, недовольно зашуршала, когда человек в кресле подался вперед.
– Помнишь, ты однажды дал мне обещание, что я смогу попросить тебя о чем угодно? [3]
– Ты хорошо подумал?
– Да.
– Точно хорошо?
Брови Дрейка сошлись на переносице – он предчувствовал напряженный момент.
– Хорошо, – пальцы Баала то расслаблялись, то вновь сжимались так, что белели костяшки – напряжение. – Ты поможешь мне с тем, о чем я попрошу?
– Я же обещал.
– Тогда… Дрейк,… я хочу уйти с работы.
– Почему?
Жесткий вопрос, а в глазах растерянный огонек, оттенок мольбы. Показалось?
– Потому что хочу жить в другом месте. Переехать туда, где идет время. Чтобы мы – я и Аля – могли построить свой дом и… создать семью.
– Создавайте здесь.
Кажется, Начальник сразу же соглашался на все условия, лишь бы демон не уходил.
– Здесь… не получится, – неловкая пауза. – Аля хочет детей. Хочет родить от меня…
– А ты?
Регносцирос впервые в жизни видел, чтобы Начальник позволил выражению своего лица принять крайнюю форму удивления. Даже возликовал внутри, что единожды в жизни сумел по-настоящему его удивить.
– Я… тоже этого хочу. Подумал, что, если я с половинчатой душой все-таки могу быть человеком, то они – с тремя четвертями – смогут тоже. Я надеюсь.
Теперь он смотрел в пол. Не мог смотреть собеседнику в глаза, ибо до сих пор удивлялся себе сам.
Он и дети – он принял эту мысль. Не сразу, но принял.
– Баал, ты, правда, хочешь уйти?
Они долго смотрели друг на друга в тишине.
– Ты мне… как сын.
Никогда и никому Дрейк не говорил таких слов. Теперь сказал. У Баала раздувались ноздри и тряслись ладони.
– Знаю.
– И у меня нет тебе замены. Нет другого Карателя.
– Это я тоже знаю.
– И где я должен его взять? Кого обучить? Кем тебя заменить? А ребята – твои друзья – с ними ты видеться не хочешь?
Хочет, конечно, хочет – нельзя давить на больное.
– Зря я тогда дал тебе это обещание.
– Но теперь ты не можешь отказать.
– Не могу! – начальник злился – подобной реакции Регносцирос не ожидал, но, тем не менее, был готов стоять на своем.
– Отпусти меня.
– Не могу. Не хочу.
– Ты обещал.
– Дай мне подумать.
– Ты обещал!
– А я и не отказываюсь ничего выполнять, но дай мне подумать, ладно?
– Ладно.
– Два дня.
– Два дня.
Когда Дрейк покинул хижину, Регносцироса трясло.
В шкафчике на кухне он нашел закрытую бутылку со скотчем, резко отвернул крышку и приложился к горлышку. Дрожь внутри начала униматься.
Чего Ева не ожидала с самого утра, так это стука в дверь и соседа с котомкой продуктов в руке.
– Свари мне суп, – попросил он с порога и протянул сетку с луком, морковью, чесноком и еще бог знает чем.
– Овощной?
Она, как всегда, не успела даже причесаться. Всегда представала перед ним лохудрой и мало переживала по этому поводу.
– Какой получится.
– Мясного без мяса не выйдет.
– Я не знаток. Свари, чтобы не густой. Чтобы подошел… для восстановления.
– Заболел кто?
«Меньше спрашивай», – зыркнули в ответ черные глаза.
Все, как обычно, – доброе утро, сосед.
– Сварю.
Через час она несла в чужой двор украшенную синими цветами эмалированную кастрюльку.
Он кормил ее с ложки. Дул на нее, подносил к ее рту, хотя Алька могла есть самостоятельно. Раны, конечно, болели, и встать она пока бы не рискнула, но ложку бы удержать сумела.
– Ева варила?
– Кто?
– Соседка твоя.
– Наверное. Я не знаю, как ее зовут.
Алеста проглотила еще порцию пресноватого бульона, поморщилась, потому что все-таки обожглась, заметила на автомате:
– Я бы положила больше специй.
– Будешь варить сама, тогда и положишь.
Раздраженный тон ее не покоробил, она к нему привыкла; Баал отставил тарелку с ложкой прочь и молча вышел из комнаты.
Альку печалило другое – она его подставила. Баала. Отправилась на Равнины без разрешения, не смогла далеко уйти, стащила чужой пистолет, заставила ради себя рисковать. А если бы его ранили? Убили?
Нутро скрутила апатия.
Все тщетно. Смотреть в его хмурое лицо больно, потому что до сих пор любит, а разговаривать им не о чем. Ее спасли, теперь доставят в Город и даже хорошим словом не помянут. А на Танэо ей самой теперь, увы, не добраться.
В обед спросила:
– Ты проводишь меня назад в мой мир?
Тишина. Губы поджаты, волосы убраны в хвост, брови нахмурены – хозяин дома не желал с ней говорить. Алька его не винила, только расстраивалась.
– Я не дойду одна…
Об этом он уже знал – видел ее потуги.
– …а здесь мне делать нечего.
Хотелось не пресного супа, а мяса. Или сырного пирожка. И еще свербело в груди при мысли о том, что он и сам может быть ранен. А еще из-за нее снова пропустил работу – выхаживает, откармливает, все раны обработал и залепил пластырем.
– Тебя не ранили там? Самого? – спросила тихо и не удивилась, когда вновь не получила ответа. – Пожалуйста, проводи меня. Проводи обратно, ты ведь предлагал…
– Нет.
Жестко, хлестко. И ее вновь оставили одну.
Алька вытерла одинокую слезинку и стала смотреть в окно. Раньше ей предлагали дорогу домой, сопровождение.
Теперь не предлагали ничего.
Верил ли он, что у них что-то получится? Видел ли совместное будущее безоблачным, знал наперед, что оно обойдется без стычек, что любой проблеме сразу же найдется решение, а ссоре компромисс?
Нет.
Но был готов дать этому шанс. Ей и себе.
Регносцирос снова сидел на крыльце, смотрел на ночное небо, курил. Сегодня он кормил ее четыре раза, она дышит, поправляется, все будет хорошо.