— Пожалуйста, Джеки… Кроме тебя, некому.
— Меня? Что же, мне отправиться к Синатре и… Я же не…
— Он хорошо тебя примет. Ты ему нравишься.
— Да, но я же… я… — Как бы мне ни было неприятно в том сознаваться, но такова была правда: — Я же никто.
— Джеки… — В душе у Сэмми клокотало множество чувств. Загнанный в угол отчаянием, он готов был слезно молить и упрашивать. В нем клокотали боль и нужда и угадывался страх человека, который окидывал взглядом все, что он успел выстроить, все, что было ему дорого… Это был страх человека, который ожидал, что вот-вот увидит, как рушится его жизнь, как все разлетится на мелкие кусочки всего-навсего из-за его минутной оплошности. И все это он заключил в одно-единственное слово: — Пожалуйста!
Мне вспомнился тот день в Чикаго. Вспомнилось, как я сидел в аэропорту, слушая по радио голос Сэмми и думая: ну что же. Это его дело, не мое. Если бы я знал тогда то, что знаю теперь… Я сказал:
— Ладно.
Синатра находился в Палм-Спрингз. У него там был дом. Сэмми дал мне номер его телефона, и чуть позже, набравшись храбрости, я позвонил. К телефону подошел Джилли, и я в душе обрадовался. Сказал ему, что хотел бы поговорить с Фрэнком, — надеясь, что того не будет поблизости. Тогда я смогу сказать Сэмми, что я звонил, пытался, но Фрэнка не бы…
Джилли попросил меня подождать у телефона, куда-то отошел, потом вернулся и сказал:
— Фрэнк говорит: конечно, заезжай.
— Но я…
Джилли начал объяснять мне, как добраться до места.
Я вовсе не напрашивался на встречу с глазу на глаз. Но я прекрасно понимал, что если получаешь приглашение от Главного, то отклонить его немыслимо. Я записал объяснения Джилли, сел в машину и покатил в пустыню.
Почти три часа я ехал до дома Фрэнка, который оказался не домом. Это было огромное владение, огороженная территория, ранчо посреди нескольких акров земли на Уандер-Палмз-Роуд, неподалеку от клуба «Тамариск-Кантри». Теннисный корт, бассейн, парочка хижин для гостей, вокруг которых были высажены кактусы, мексиканские сосны и опунции. Все это походило на аванпост живущей полной жизнью миссии в пустыне.
Я припарковался, направился к двери, которая показалась мне главной. Гостя приветствовал коврик с надписью: «ПОДИ ПРОЧЬ!»
Очень мило.
Я нажал на дверной звонок.
Пустыня дышала горячим воздухом, который, будто наждак, все терся и терся о тебя.
После второго звонка наконец показался Джилли.
— Привет, Джеки, — поздоровался он, но поздоровался сухо. Он не был рад меня видеть, просто мирился с моим присутствием, как мирятся обычно с парой зимних месяцев. Единственное занятие, которое имелось у Джилли в жизни, — это быть другом Фрэнка. У меня создалось впечатление, что ему не очень нравилось, когда посторонние люди мешали ему выполнять эту работу. — Ступай поздоровайся с Фрэнком.
Джилли пошел в дом, я последовал за ним. Внутри дом был украшен собранием памятных предметов. Плакатами с кадрами из фильмов, где снимался Фрэнк. Золотыми пластинками Фрэнка, фотографиями Фрэнка в компании с различными знаменитостями. По сути, неизменным мотивом являлся сам Фрэнк. Если для большинства людей дом — это крепость, то жилище Фрэнка было его храмом самому себе. Именно таким храмом, причем оранжевым храмом. Фрэнк обожал оранжевый цвет.
— Оранжевый — самый счастливый цвет, — заявил он, приглашая меня в свою гостиную. — Мне он никогда не надоедает.
В этом можно было не сомневаться. На нем была оранжевая спортивная рубашка и коричневые штаны. Пожалуй, сочетались они неплохо. Вроде как.
— Что будешь пить? — спросил Фрэнк.
Я отказался:
— Рановато для меня.
Отказ не принят:
— Никогда не рано начинать. Джилли, приготовь для кореша что-нибудь со льдом.
Джилли отправился выполнять поручение.
Я подошел к окнам, простиравшимся от пола до потолка, полюбовался бассейном, перевел взгляд на пустыню, расстилавшуюся вдаль до горизонта.
— Какое красивое место вы выбрали!
— Я безумно люблю пустыню! Сухая, раскаленная, солнце жарит день-деньской… Земля тут такая крепкая. Все, кто тут живут, тоже крепкие. Знаешь, кто живет в пустыне?
— Кто живет в пустыне?
— Твари, которые не умирают.
Мы все трое задумались над этой мыслью.
Джилли вручил мне стакан.
Фрэнк поинтересовался:
— Как проходят шоу?
— Хорошо. Пока хорошо. На самом деле я сюда совсем ненадолго заскочил. Сегодня вечером у меня представление.
— Что ж, рад, что ты нашел время заехать ко мне. Этот дом открыт для моих друзей. Теперь ты мой друг. Друзьям я всегда рад. Правда, Джилли?
Джилли издал какой-то неопределенный звук.
— Я ценю это. Я ценю ваше время, то, что вы меня принимаете… — Как я влип во все это? Теперь надо было как-то выбираться на ровную поверхность. Я просто начал говорить, надеясь, что наткнусь на правильные слова, как наткнулся на саму эту историю. — Дружба — это очень, очень важная вещь. Я знаю, что вам это известно. Ваш друг — это друг навсегда. А к чему я все это говорю… Я виделся с… Я говорил с Сэмми…
Одно слово. Одно это слово слетело у меня с губ, как Фрэнк сделался настолько же красным, насколько стены были оранжевыми.
— Этот паршивый сукин сын! Эта вошь! Какого черта! Что он о себе возомнил, поносить меня вздумал!
Я раскрыл было рот, но ничего не сказал, решив не становиться на пути у потока лавы. Припомнив историю с вечеринкой, я отошел подальше от форточки.
— Достаточно того, что он поносит меня на радио — так он еще делает это в Чикаго. В Чикаго!
— У тебя в Чикаго друзья, — вставил Джилли, подливая масла в огонь.
— У меня в Чикаго куча друзей, а он выходит в эфир и позорит меня? И это после всего, чем он мне обязан. Нож в спину мне всадил — вот что сделал этот грязный ниггер! — Последние слова Фрэнк выплюнул, не обращая внимания на меня.
Мне и в голову не пришло, конечно, что Фрэнк вдруг стал расистом. Это слово в тот момент относилось исключительно к Сэмми. Просто Фрэнк хотел оскорбить его и решил применить самое сильное оружие.
— Думает, что он такой крутой? Думает, он круче меня? Да я его раздавлю. — Он посмотрел на меня в упор. — Я раздавлю любое ничтожество, которое попрет против меня.
Джилли улыбнулся.
Вулкан затихал. Если я собирался что-то сказать, то не было лучшего момента.
— Он сам на это напрашивался.
Это была маленькая увертка, которой Фрэнк явно от меня не ожидал:
— Ты так думаешь?
— Даже если он сам верил в эту чушь, — я сделал особый нажим на слово «чушь», — насчет того, что он поет лучше вас, — а я-то понимаю, что в душе он в это не верит, — конечно, нечего было приходить на радио и всем об этом трубить.
— Конечно. Конечно нечего. Теперь я вижу, ты все понимаешь, Джеки. — К Джилли: — Видишь, Джеки все понял?
Джилли издал какой-то неопределенный звук.
— Этот неотесанный еврей напакостил мне, и теперь я его проучу.
Медленно, как бы теряясь в сомнениях, я произнес:
— Вот именно…
То, что я сказал и как я это сказал, заинтересовало Фрэнка.
— Что ты хочешь сказать этим «Вот именно»?
— Ну да, я с вами согласен. Вы можете растоптать Сэмми. И я знаю, и он знает, что вы на это способны. Все это знают. Просто нехорошо будет, если вы всем им боеприпасы вручите.
Фрэнк перевел взгляд с меня на Джилли, потом снова посмотрел на меня.
— Боеприпасы? О чем ты толкуешь, черт возьми? И кто такие эти все они?
Насколько я понимал, ни уговорами, ни спорами Фрэнка невозможно было пронять; тут не помогли бы доводы ни логики, ни разума. Единственный способ добиться прощения для Сэмми от звезды такого масштаба — это задеть за его живое самолюбие.
— Ну, они. Пресса, журналисты, собиратели сплетен. Луэлла и Дороти[45].
Видимо, это его проняло.
— Килгаллен[46]? Это чертово чудо без подбородка!
— Ну, о том-то я и толкую. День и ночь они точат на вас перья. Уж они-то не станут писать про Сэмми, что Сэмми получил то, на что сам нарывался. У них будут такие заголовки: «Синатра ради забавы растоптал приятеля». Про это я и сказал, вы сами снабдите их боеприпасами.
— А что же ему делать? — поинтересовался Джилли.
— Ну… — Я выдержал паузу, сделал вид, что мысль, к которой я подбирался, только что пришла мне в голову. — Вы могли бы сделать нечто такое, чего от вас никто не ожидает. Вы могли бы простить Сэмми. Ну, понимаете, после того, что он натворил, вы его прощаете, — и что людям остается говорить? «Ой, да Фрэнк, как он великодушен. Какое у него доброе сердце!» Вы сделаете правильно, и о вас все хорошо будут думать. И только пускай это чудо без подбородка попробует тогда написать о вас какую-нибудь гадость!
Фрэнк не тратил времени на раздумья:
— Да ты меня просто дуришь, малыш.
Он видел меня насквозь. Может, его эгоизм и был под стать его звездному статусу, зато явно не ослеплял его. А может быть, я просто говорил слишком банальные вещи.
У меня появилось чувство, что сейчас упадет топор и покатится из-под него голова не только Сэмми.
Я собрал силы для последнего броска:
— Что ж, тогда хотите знать, почему вам нужно его простить? Потому что он — ваш друг. Потому что, независимо от его болтовни, он все равно — тот самый парень, ради которого вы все бросили и помчались сидеть у его койки, когда он разбился и потерял глаз. Вам нужно простить его потому, что он любит вас и поклоняется вам. Да-да, поклоняется. Он знает, что всем обязан вам. Он знает, что, если бы не вы, он оставался бы никем — очередным негритянским пареньком, который танцует, чтобы заработать себе на обед. Он — один из самых талантливых ребят на планете, и он всегда — всегда — будет существовать в вашей тени. А теперь на секунду представьте себя в его шкуре: если бы на вас давил такой непомерный вес, вам не кажется, что однажды вы бы сорвались и в приступе безумия наговорили бы глупостей?