, — ответила девочка неуверенно, но, увидев, как заблестели его глаза, вся просияла.
— Десять баллов! — воскликнул Позитано. — Десять баллов! А что вы разучиваете? — спросил он и посмотрел в ноты, словно до сих пор не слышал, что играют. — Боже мой! Беппина!
— Оставь нас в покое наконец, Витторио! — сказала сердито консульша.
— Нет, не оставлю! Ни за что! Сами меня приманили... Вы у меня в долгу. И сейчас мы будем петь!
— О мадонна! — сказала со вздохом маркиза, но Неда, которая не сводила с них глаз, видела, что сегодня она устала от игры Сесиль и готова согласиться с мужем.
— Вот они, вот настоящие ноты! — воскликнул Позитано, схватив первую попавшуюся ему под руку тетрадь и листая ее. — Фальконьери, Скарлатти, Качини, Якобо Антони Перти. Это ваши любимые песни, дорогая Неда! Давайте петь вместе!
Да, это действительно ее любимые песни! Песни, которым сестра Анжелика учила их втайне от настоятельницы. Но сможет ли она сейчас их петь?
— Позвольте мне немножко послушать, — сказала она.
Позитано раскрыл тетрадь наугад.
— Вот!.. Эмануэло, д'Асторга!.. Мой старый друг, сочинявший песни полтора века тому назад. Начнем? Три-четыре!..
И Витторио запел, не дожидаясь вступления, так что жене пришлось пропустить целых три строчки:
Vo cercando in queste valli
La beltà, che m’innamora…[24]
Голос у него был несильным и недостаточно гибким для бельканто, но пел он выразительно, с чувством, отдаваясь во власть мелодии и слов.
Неда не смотрела на него, потому что его комические жесты мешали ей слушать, и незаметно песня ее захватила. Сначала она не вслушивалась в слова, она их знала. Но когда он запел эту строфу, Неда невольно прониклась значением слов. «И я иду, — говорила она себе. — И я ищу...»
Эти слова, казалось, раскрывали ее тайну. Но она не краснела, не стыдилась. Неужели эти стремления не вечны в ее душе? Неужели она перестала искать ту долину, где блестит ярче всего солнце?
Маркиз кончил петь и отвесил театральный поклон; синьора Джузеппина взяла последний аккорд и вслушалась в замирающие звуки; Сесиль захлопала в ладоши.
— Как хорошо, как хорошо!
Неда не шелохнулась.
— Ну что? — спросил маркиз, повернувшись к Неде, немного удивленный и задетый ее молчанием.
— Пойте, — прошептала она, — пойте еще...
— О! Вы взволнованы? На глазах слезы?
— Я потрясена, — сказала она и поднялась с кресла.
Да, она была потрясена, но не его пением, а тем, что происходило в ней самой.
Он опять полистал ноты, нашел еще одну песню.
— А вот Вивальди! Начнем?
Неда кивнула.
— Вначале потише, Беппина! И ты, стрекоза, пой с нами! Одну мелодию... Три-четыре!
Они все запели, даже синьора Джузеппина. Скоро голоса их зазвучали согласно, слились и потекли в одной томительной мелодии. Неда уже овладела собой. «Как невероятно, как странно, — думала она, в то время как ее нежный голос терялся в общем хоре. — Да, странно, — повторяла она про себя... — Но как верно!»
И дальше прозвучал стих, который ее испугал.
Se questo fosse amor?..[27]
«Я совсем потеряла голову!.. О боже! О чем я думаю!» Пока певцы с увлечением повторяли все тот же вопрос, она молчала, с ужасом признаваясь себе в том, что рвется к другому, не к жениху. И опять, казалось бы, вне всякой логики, выплыли слова на школьной доске, и в них был и ответ ей и предвестие чего-то... La neige est blanche... Она едва дождалась, когда закончат еще одну песню, сказала, что опаздывает, и тут же придумала извинение.
Но после того, как консул проводил их до фаэтона и она опять осталась наедине со своими мыслями, ей вдруг стало стыдно за свою ложь. Зачем она солгала? Глаза ее следили за снежинками, которые снова стали падать. Снег, чистый и белый. Пока не начнет таять...
Глава 26
Когда они расставались и Андреа сказал «прощай», а Неда ответила ему «до свидания», казалось, каждый вложил в прощальные слова какое-то значение. Весь день Андреа думал только о ней и, сидя у окна в кофейне хаджи Данчо, поджидал ее возвращения. Она приехала уже под вечер в фаэтоне вместе с женихом, веселая, оживленная, может быть, все позабывшая. Он поклонился ей издали, словно говоря: «Ну вот! Как будто ничего и не было!» Она ответила сдержанным кивком и отвернулась, продолжая разговор с Леге. Андреа спросил себя с насмешкой: «А разве действительно что-то было?» Он не смог ответить и почувствовал себя униженным. Сунув по привычке руки в карманы, он пошел домой.
Андреа был прав. Неда про него забыла. В бараке она была смущена, у Позитано — глубоко взволнованна, по дороге из одного консульства в другое — пристыжена и недовольна собой, и, наконец, пришла в полное смятение от всего пережитого, когда встретивший их Леге настоял, чтобы она осталась с ними обедать. За столом, когда заговорили о новых главах книги, которую писал Леге, она успокоилась.
Как во всей работе «О нравах населения Оттоманской империи», которую Неда хорошо знала, так и в последних главах, которые он прочитал, сразу же чувствовался добросовестный исследователь, старавшийся не только все видеть, но и размышлять об окружавшей его жизни. Его проницательность и гуманная философия, всегда воодушевлявшая Неду, ощущались на каждой странице.
В фаэтоне она и провожавший ее Леге опять заговорили о новых главах его книги. Неда высказала свое откровенное мнение — восторженное и вместе с тем критическое.
Она так увлеклась, что ответила на поклон Андреа рассеянно (а ему показалось, что сдержанно) и продолжала говорить с консулом. Но в следующее же мгновение она опомнилась и слова застряли у нее в горле. Все до последней мелочи встало перед ее глазами. И пережитые волнения, стыд и страх предательски отразились на ее лице. Леге, почувствовав в ней перемену, с удивлением на нее посмотрел.
— Что с вами?
— Ничего. Впрочем...
У нее мелькнула спасительная догадка... Может быть, Андреа дожидался ее ради тех сведений, которые она не принесла ему утром? «Да, да! — ухватилась она за эту возможность. — Он решил, что я уже все узнала... В сущности, я и собиралась это сделать, именно поэтому я сказала ему “до свидания”... Он так меня и понял и теперь ждет», — лихорадочно соображала она, в то время как Леге не сводил с нее удивленных глаз.
— О чем вы задумались, дорогая? — продолжал настаивать Леге.
— Я думала... В сущности, все, о чем мы с вами говорим, возможно, уже утратило смысл...
— Как утратило смысл? Я вас не понимаю!
— Ну да! — сказала она оживленно, так повернув голову, что краешком глаза сумела проследить за Андреа, который шел к своему дому. — Если события будут развиваться так, как мы говорили вчера вечером, тогда действительно все теряет смысл!
— Но о чем вы? Вчера вечером... Да вчера была наша помолвка! О моей книге и речи не заходило!
Она рассмеялась, быстро наклонилась к нему и ласково взяла его за руку.
— А о Сулейман-паше мы говорили, не правда ли? — спросила она лукаво, с хладнокровным расчетливым кокетством, на которое до недавнего времени не сочла бы себя способной и которое сейчас с тревогой воспринимала как начало своего падения.
— О Сулейман-паше? Мне это и в голову не пришло! Вы шутите?
— Напротив, Леандр!
— Но что общего между турецким главнокомандующим и моим скромным трудом?
— Предстоят такие события, Леандр! Возможно, такие ужасы, которые даже вообразить трудно.
— Но вам, дорогая, не следует беспокоиться! Ведь вы же будете со мной, в консульстве. Моя страна нейтральна.
Она остановила его жестом, боясь, что он уведет разговор в сторону.
— Вчера вечером мы говорили... Впрочем, вы сами начали, Леандр!
— Неужели?
— Вы сказали, что вместе с Сулейманом прибудут подкрепления.
— И большие! Несколько дивизий, артиллерийские части... И вообще они собираются сделать Софию...
— А сколько дивизий?
Она себя выдала и, почувствовав это, покраснела до ушей.
— Меня радует ваш интерес, — ответил он, улыбаясь, не скрывая своего удивления. — Я не думал...
Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
— Ну, раз так... — Она хотела сказать: «Раз вы мне не доверяете», — но ей стало стыдно, и она пролепетала: — Если вы считаете это какой-то особенной тайной, которую я не должна...
— Я пошутил, — успокоил он ее. — Как у вас могла появиться такая мысль? Я сказал это просто потому, что не вижу причины...
— Нет, в таком случае не говорите мне ничего.
— Но я еще вчера вечером хотел... И уже начал! А потом разве мы с вами не одно целое? — добавил он. И теплота его голоса смутила ее еще больше. — Эти цифры, правда, исходят от Сен-Клера, а он всегда говорит не без задней мысли. Поэтому не следует ему во всем верить. Он, например, утверждает, что ожидается четыре пехотные дивизии.
— Четыре?..
Эта цифра показалась ей очень маленькой.
— Да, это значит целая армия!
— Когда же их ожидают?
— Скоро! До конца года. Ноябрь уже на исходе, значит, через месяц. Прибудут и свежие части, но преимущественно переброшенные с Русенского театра военных; действий... Через Варну до Константинополя морем, а потом по железной дороге.
— И это все? — прошептала она с облегчением.
— Нет! — сказал он смеясь и, когда фаэтон делал поворот, наклонился к ней. — Теперь я уже чувствую необходимость быть исчерпывающим. Пехотным войскам, разумеется, будут приданы и артиллерийские части. Кроме того, Сен-Клер уверяет, что в Салониках уже высажена целая кавалерийская бригада...