Она слушала его, повторяя в уме цифры, имена и ужасно боясь что-нибудь забыть. А Леге продолжал перечислять, какие военные обозы прибыли, какие ожидаются (это были уже его собственные сведения), делая это настойчиво, педантично, с плохо скрытой обидой в голосе и улыбкой в лице, которая говорила: «От вас я ничего не скрываю!» Но он был убежден, что Неда вообще не интересуется всеми этими жестокими подробностями, что она непрактична и что в душе у нее только возвышенные чувства, — такой он ее видел и такой ее любил.
Неда долго не могла прийти в себя и после того, как они расстались. Она поднялась наверх, в залу. Тяжело ступая, за ней топала Тодорана и басила ей вслед:
— Ты не голодна? Принести тебе чего-нибудь покушать, а?
— Я не голодна. Отец дома? А дедушка?
— Дед твой ведь в Ташкесен уехал! Нынче вечером его и не жди! А отец дома. Он внизу разговаривает с мериканкой. И бей там, вчерашний, пропади он пропадом. Ты к ним не ходи, голубка, ладно?
— Я не пойду! — сказала Неда и, подойдя к окну, отдернула тюлевую гардину.
У соседей в зале было темно. И в комнате Андреа тоже.
— Дай сюда лампу, — сказала она. — Или нет, лучше поставь ее на фисгармонию. Я хочу поиграть.
Тодорана поставила лампу и тихонько вышла, а Неда села за фисгармонию и взяла несколько аккордов. Итальянские песни опять зазвучали в ее душе. И в хаосе звуков робко пролегла светлая дорожка. Как солнечный луч, пробившись сквозь тучи, как улыбка, за которой скрыто страдание... «О чем я думаю, какие слова повторяю? Ведь это же из песни. Опять из тех песен. Как там было? Come raggio di sol mite e sereno... Да, так!»
Неда лихорадочно переворошила ноты, уронила их на пол, нашла свою тетрадь, нашла эту песню. Стала одним пальцем наигрывать мелодию — она еще не могла сама себе аккомпанировать — и потихоньку запела, припоминая значение слов и вкладывая в них свои чувства:
Come raggio di sol mite e sereno
sovra placidi flutti si riposa,
mentre del mare nel profondo seno
stà la tempesta ascosa…
Cosi riso talor gaio e pacato
di contento di gioia un labbro infiora,
mentre nel suo segreto il cor piagato
s’angosia e si martora.[28]
Как раздвоилась ее жизнь! Она чувствовала, что запутывается все больше и больше и что конца этому не видно. Но почему? Почему же, ведь она помолвлена! Ведь она ни за что не позволит себе поступить настолько нечестно по отношению к Леандру!
— Господи! — шептала она. — Что же мне теперь делать? Что?..
Она умолкла, перестала петь и опустила на колени руки. В комнате сгущался сумрак, и дорогая мебель, которой так гордились ее близкие, теперь, казалось, преграждала ей все выходы... «Хорошо, что он уезжает», — сказала она себе, словно в отъезде Андреа и был выход, которого она искала, и стала машинально перелистывать ноты. Ей просто была необходима какая-то деятельность. Она отрезвила ее. С суровой решимостью Неда вспомнила, что, прежде чем Андреа уедет, она должна сообщить ему все, что узнала у Леандра...
Она встала. Опять подошла к окну. Отворила его. У соседей по-прежнему было темно. И во дворе ни души. Она уже хотела уйти, но вдруг как раз напротив тоже открылось окно и в нем обрисовалась мужская фигура. Красный огонек папиросы описал в воздухе дугу, поднялся к лицу.
— Вот и снова увиделись! — долетел до нее голос.
— Андреа! — тихо позвала она.
Но тотчас же внизу скрипнула дверь и раздались шаги. Кто-то выходил из дома.
— Ты что-то сказала? — спросил Андреа, так далеко высунувшись из окна, словно собирался выскочить.
— Важные новости, — прошептала она.
Отсюда ей нельзя было с ним говорить. Могли услышать внизу Брат или турок.
— Говори, говори же!
Она заколебалась, а затем, приложив руки воронкой ко рту, тихо сказала:
— Выйди к задней калитке!
— Не слышу. Повтори!
— Выйди к старому колодцу!
Рукой с папиросой он сделал знак, что понял. Неда закрыла окно, в смятении огляделась вокруг и бросилась вниз по лестнице. Но тут же столкнулась с Филиппом.
— А, это ты! Ну, что нового? — спросил он.
Неда недовольно отметила, что он зол. «Значит, Маргарет ушла с турком!» — мелькнуло у нее в голове, но прежнего сочувствия к брату у нее уже не было.
— Ты куда это так поздно?
— Никуда. Я погуляю во дворе.
— Сумасшедшая. В такой холод!
— Да, — сказала она тихонько и рассмеялась. — А может быть, я и правда сумасшедшая!..
Андреа кинулся вниз по темной лестнице, споткнулся, пробежал по коридору, выскочил во двор и тут увидел Климента, закрывавшего за собой ворота. Луна выплыла из-за тучи, снег блестел; испуганная кошка метнулась в сторону и скрылась на заднем дворе.
— Пошли в дом. Я тебе кое-что расскажу.
— О нашем деле?
— Не совсем. Пойдем, узнаешь!
Андреа посмотрел на окна соседей. Неда, возможно, еще не успела выйти, подумал он и сказал:
— И у меня есть новость. Большая!
— Что такое? — встрепенулся Климент.
— Тот, кого сюда ждут, сам Сулейман-паша!
— Главнокомандующий? Ты уверен? От кого ты узнал?
Андреа немного помолчал, а потом ответил резко:
— Этого я не могу тебе сказать!
Климент удивленно вгляделся в лицо брата. В лунном свете оно казалось совсем белым, только черные глаза жарко горели и весь он излучал какое-то беспокойство и нетерпение.
— А насчет подкреплений тебе не удалось узнать? — спросил Климент.
— И подкрепления прибудут.
— Сколько дивизий?
— Я не мог узнать. Во всяком случае, большие подкрепления.
— Это действительно важная новость. Надо любой ценой передать им ее, Андреа! Слушай, мы сегодня же должны решить, как это сделать.
— Решать нечего, я уже выправил подорожную!
— Когда ты успел?
— Утром. Завтра уезжаю!
— Нечего торопиться! — сказал раздраженно Климент. — Пошли, в доме поговорим.
— Я же сказал: иди, я приду!
Андреа опять посмотрел на окна Задгорских. За гардиной мелькнул чей-то силуэт. Наверное, Филипп. А где она? Уже вышла?
— Да иди же, — сказал он еще раз брату и быстро повернул за угол дома.
Климент что-то сказал ему вслед — то ли спросил о чем-то, то ли выразил свое удивление, но Андреа его не слышал. Он перебежал через заснеженный двор к темной каменной ограде, к той калитке, которую давно уже никто не открывал. Откинул крючок и вышел к старому колодцу между двумя дворами. Прежде им сообща пользовались Задгорские и Будиновы. Это было уединенное, отгороженное дощатым забором место. У освещенного луной высокого журавля стояла темная неподвижная фигура. Он сам не заметил, как очутился рядом с ней.
— Я тебя позвала... было необходимо... ведь ты хотел... — зашептала Неда, чувствуя, что теряет силы от охватившего ее волнения.
Она подняла на него глаза, и он увидел в них луну, звезды, все небо. Андреа наклонился к ней. Обжег ее своим дыханием.
Она с трудом выговорила:
— Ты завтра уезжаешь. Так вот в дополнение...
Он вдруг ее обнял. Припал губами к ее губам, стал осыпать поцелуями. Она растерялась, попыталась высвободиться.
— Нет, нет, — шептала она, задыхаясь и отворачиваясь. — Как ты смеешь? Уходи! Зачем?
Но, обезумевший от страсти, он снова находил ее губы, сжимал до изнеможения в объятиях, пока она наконец не сдалась и не ответила на его поцелуи.
— Зачем... зачем ты это сделал? — спросила она чуть слышно, когда они, не разжимая рук, на минуту оторвались друг от друга.
В глазах ее блестели слезы. Она вся дрожала от холода, от стыда, от страха. И прижималась к нему, искала его тепла, забыв о том, зачем она здесь.
— Иди ко мне ближе, так тебе будет теплей! Дай я расстегну пальто, и ты согреешься, — сказал Андреа.
Она уже не отталкивала его и словно в забытьи покорялась ему.
— Зачем? — твердила она. — Зачем? Ты ведь знаешь, что я...
Он зажал ей поцелуем рот, но страдание, написанное на ее лице, напомнило ему, что она принадлежит другому, что он, Андреа, уезжает и еще многое другое. И, осознав, все это, он вдруг испугался.
— Но я тебя люблю, я люблю тебя... Давно тебя люблю!.. — повторял он как во сне.
Произнося эти слова, снова обнимая ее и целуя, он вдруг почувствовал стыд, ужасный стыд. Страсть, бросившая его к ней, вожделение, с которым он рассматривал ее в окне так, как привык рассматривать обнаженную Мериам, — это было мерзко, отвратительно. Как мог он поддаться этому? Сейчас все его существо наполнилось нежностью к ней, новое, не известное ему чувство сливалось с прежней тоской по чистой любви, захватывало, обновляло его... «Я люблю ее», — звенело у него в душе. Не выпуская ее из объятий, прижавшись щекой к ее щеке, он шептал ей слова любви, а перед нею вставал мир счастья, о котором она мечтала и которого так долго искала в любимых книгах. Теперь они оба жили в этом мире, забыв обо всем — даже о том, что они заставят страдать других и будут страдать сами.
— Одну тебя люблю. Поверь мне. В первый раз по-настоящему.
— О, Андреа, — промолвила она. И повторила: — О, Андреа!
Глава 27
Этот день был особенно тяжелым для Климента, и не только потому, что в больнице было много работы, а он не выспался из-за ночного визита к больной жене Амир-бея, но главным образом из-за мучительных нравственных пыток, которым его подверг Сен-Клер.
Внешне все выглядело как случайность. Даже как выражение доверия... Но так ли это было на самом деле?
Сен-Клер любил слоняться по городу, напоминая в этом отношении маркиза Позитано. Но его появление в лазарете удивило Климента.
Как выяснилось, он просто хотел воспользоваться его знанием русского языка. Зачем? Для дела не трудного, но до некоторой степени деликатного. Он рассчитывает, что это не дойдет до консулов и до этих болтунов, корреспондентов... Климент, у которого гора свалилась с плеч, тут же пообещал сохранить все в тайне.