й порт… "Орел" догнал и нашел "Николая" в ночь с 14 на 15 мая, только благодаря счастливой случайности… Был перед этим момент, когда "Орел" принял "Изумруд" за неприятельский крейсер и начал в него палить. Тот счастливо отделался только потому, что мы не умели стрелять…
КОНСТРУКЦИЯ НАШИХ НОВЫХ БРОНЕНОСЦЕВ, стоящих каждый по 11 1/2 миллионов рублей, на деле оказалась однако такой, что под Цусимой среди бела дня они гибли один за другим не от мин, а прежде всего и больше всего от превосходной японской артиллерии.
В этом бою у нас было 4 совершенно новых, 3–4 года тому назад построенных в России, броненосца "улучшенного" типа "Цесаревич", как об этом сообщалось в литературе. Но, построенный за границей, краса нашего флота, "Цесаревич" подвергшийся коварной минной атаке 27 января 1904 г., вынес на себе в сражении 28 июля 1904 г. всю тяжесть артиллерийского боя, был весь избит снарядами, подвергся затем новым минным атакам и все-таки не потонул, а сам дошел до Киаочао со скоростью 4–5 узлов. А броненосцы, построенные по его образцу нашим морским ведомством и "улучшенные" им, один за другим горели и тонули 14 мая 1905 г. после первого же часа сосредоточенного артиллерийского боя.
Последние годы перед войной, мы, не спеша, заканчивали постройку этих наших новых броненосцев, заранее любовались ими и утешали себя мыслью, что[117] "если принять во внимание защиту броненосца и силу его артиллерии, то наш тип "Бородино" по своей силе превосходит все японские броненосцы, исключая разве один только броненосец "Миказа"…
А на деле, в современном эскадренном бою, у них не оказалось ни "защиты", ни "силы".
"Все наши броненосцы продолжали управляться и стрелять до самого последнего момента и пошли ко дну с неповрежденными у них механизмами и еще годной к бою артиллерией; пошли ко дну из-за того только (!..), что не могли больше держаться на воде[118], т. е. потеряли свою плавучесть". Случилось это, вследствие нашей неумелой постройки их[119] или, как это мягко и туманно выражают в официальных донесениях и рапортах, вследствие их "перегрузки". Но эта перегрузка делалась таким грузом, который появлялся не внезапно, а считался на корабле безусловно нужным для его жизненных отправлений и всю величину которого можно и должно было бы предусмотреть при постройке, если уж не первого броненосца, то по крайней мере всех остальных, с ним однотипных, начиная со второго. Благодаря этой "перегрузке", судно садилось бортами много глубже, чем это было предположено в проекте, настолько глубже, что весь броневой пояс судна уходил иногда в воду; и судно делалось поэтому сильно уязвимым в самом начале боя, когда происходит только еще расстрел корабля издали, и когда заливание волн через громадные пробоины (10–20 квадр. фут. площадью) выше броневой палубы ведет непременно к дальнейшей перегрузке судна, но уже большей частью однобокой; а эта последняя может иногда вызвать уже и перевертывание корпуса судна килем кверху.
Так называемая "перегрузка" судна является следствием ошибки в определении веса судна при составлении его проекта. Разница между проектным весом и действительным у различных судов нашей Балт. — Цусимской эскадры была, по данным капитана Кладо, от 8 до 20 %.
Японские броненосцы "Миказа" и "Асахи" с водоизмещением 15000-15200 тонн имели длину 400 фут., ширину 75 ф. 6 д., наибольшее углубление 27 ф. 6 д. Наш "Суворов" при длине 393 ф., ширине 76 ф. и углублении 26 ф. должен был бы иметь водоизмещение только 13500 тонн, а оно было доведено тоже до 15000 тонн[120]. Эта разность 15000 — 13500, т. е. 1500 тонн или 93000 пуд. (!) и есть "перегрузка" его. Благодаря ей, он сел глубже предположенного в расчете; вся броня оказалась в воде, и корабль оказался бронированным только на словах.
Благодаря подобной же перегрузке, даже при небольшой волне 6-дюймовые орудия на броненосце "Орел" черпали воду; все амбразуры 3-дюймовых орудий приходилось закрывать наглухо, чтобы через них не вливалась вода, иначе команде пришлось бы во время работы стоять в воде: а между тем эти 3-дюймовые пушки являются наиболее действительным средством для отражения миноносцев.
На каждом из "улучшенных" броненосцев было поставлено нами по двадцать 3-дюймовых пушек ("Морск. Сборн.", 1905, № 9), но из них работать в бою, оказывается, можно было только четырьмя, находящимися на верхней палубе… Из двадцати — только четырьмя!
По свидетельству капитана Кладо, как раз накануне ухода 2-й тихоокеанской эскадры из Либавы, с особым курьером из министерства к адмиралу Рожественскому была прислана бумага, в которой указывалось ему, что вследствие перегрузки остойчивость вверяемых ему броненосцев оказалась (!) гораздо меньше, чем бы ей следовало быть, а потому предписывалось то-то и то-то… до самых подробных мелочей. Легко было составить на бумаге такое предписание, но не легко было отправляться с ним в путь, скрывая его от команды; не легко было исполнять его под боевым огнем и при сильной качке во время боя… У перегруженных судов "улучшенного нами типа" броневой пояс уходил в воду, примерно, на два фута ниже ватерлинии, т. е. этот броневой пояс обращался в бою так. обр. только в лишний груз на корабле… A у "Бородино" погружение оказалось на 2,4 фута.
Но к этой, так сказать, повседневной "перегрузке" броненосцев перед самым Цусимским боем была прибавлена еще "адмиральская сверх-перегрузка" в виде добавочных запасов угля, которых хватило бы на переход не на 900 миль, сколько именно и оставалось до Владивостока при проходе Корейским проливом, а на 3000 миль. Благодаря этому, напр., на "Апраксине" утром 15 мая оставался запас угля все еще на 20 % больше против нормы, какая ему полагалась[121]. Исполняя волю командующего флотом, на "Николае" погрузили угля столько, что он занял собой все площадки в кочегарнях, рундуки, жилые помещения, батареи, каюты офицеров и верхнюю палубу…
Благодаря такой значительной осадке броненосцев, надводные минные аппараты тоже уходили в воду, и пользоваться ими было при этом невозможно даже в штиль при 9-узловом ходе[122]. Таких минных аппаратов было у нас на эскадре 70 штук; все они были обречены на бездействие; и для чьего удовольствия были поставлены неизвестно…
Перегрузка наших судов отчасти происходила еще не только от того, что на них без толку было понаставлено чересчур много "убийственных" по своим названиям приборов, вовсе не использованных в бою, но еще и потому, что эскадра должна была везти с собой массу всевозможных предметов и запасов, легко воспламеняющихся; в походе, конечно, удобно и хорошо было иметь их под рукою, но в бою ничего, кроме вреда, они с собой не принесли и дали только пищу для возникновения на корабле пожаров, которые вызывали смятение, сумятицу и лишние жертвы. Японцы же, будучи почти у себя дома, заранее сбросили со своих судов весь легко воспламеняющийся комфорт, но взяли с собой достаточный запас и хорошего угля, и боевых снарядов.
Нашей эскадре надо было сделать то же самое, но Рожественский слишком понадеялся на видимую мощность своей эскадры, понадеялся на то, что Японцы "не посмеют" напасть на нее, и решил оставить на ней все дерево, всю легко воспламеняющуюся обстановку корабельного жилья. Это была одна из крупных ошибок Рожественского, за которую и его эскадра, и вся Россия жестоко поплатились: в бою наш флот прежде всего был сожжен Японцами[123]… Значительная часть рабочих сил нашей эскадры была отвлечена от дела непрерывным тушением пожаров, которые производили на команду еще и неблагоприятное моральное воздействие…
Доля вины в перевертывании броненосцев в бою могла падать отчасти также на трюмных и старших механиков. Возникает вопрос, "хорошо ли они следили за распределением тяжести угля на броненосцах, полными ли они держали междудонные пространства, и наконец (это уже не дело механиков) задраены ли были в нужное время полупортики у 3-дюймовых орудий. Этот вопрос ставит один из наших товарищей, близко знающих это дело. Он отмечает затем, что в своей "исповеди"[124] Небогатов приписывал перевертывание броненосцев также и влиянию пожаров. Этому товарищу известно далее, что "броненосец "Орел" имел в бою на верхней и батарейной палубах до 80 тонн заплеснутой туда воды (понятно, со свободным уровнем), и остался цел, а "Бородино" и "Александр ІІІ-й" перевернулись". К этому он добавляет, что "в Кронштадте на пробах броненосцы типа "Бородино" при положении руля на борт кренились на 7–8°. Прибавим сюда возможность неправильного распределения тяжести угля, возможность стояния воды в междудонном пространстве со свободной поверхностью; прибавим сюда еще крен, вызванный пробоиной, медленное заполнение водою отсека, парализующего это бедствие, а в худшем случае — негерметичность переборок или даже и неправильное, второпях сделанное, заполнение водой не того отсека, который следовало бы заполнить; просуммируем несчастное, случайное совпадение всех этих фатальных "возможностей", получается крен в 15–16°, и перевертывание готово"…
При разборе дела Небогатова на суде в ноябре 1906 г. лейтенант Шамшев рассказывал, что в бою 14 мая 1905 г. броненосец, "Орел" два раза ложился на бок подобно однотипному с ним "Бородино" и перевернулся бы непременно также, как и он, если бы у трюмных механиков и у команды его не было опыта в борьбе с водой: затопление, которому перед отходом из России "Орел" подвергся на рейде в Кронштадте научило их, как бороться с большим креном (см. "Новое Время", 1906 г. № 11.032).