Японские снаряды, попадая в воду, подымали громадный столб ее и тем самым указывали стреляющим место падения снаряда; a когда оно было близко к кораблю, люди обдавались массой брызг, ранились осколками; иногда снарядом рвались и борта корабля под водою, если они были не бронированы. Наши же снаряды, попадая в воду, не производили такого эффекта, который ясно можно было бы усмотреть за несколько верст, особенно в дымке тумана; поэтому мы часто стреляли как бы с завязанными глазами, не видя, куда снаряды ложатся, и не имея никаких данных, чтобы корректировать наводку пушек. Мы не имели за собой преимуществ в скорости хода кораблей и не всегда могли приблизиться к неприятелю на такую дистанцию, чтобы сделать его досягаемым для наших орудий; дистанцию для боя всегда устанавливал наш противник, исправно нас громивший; а большинство наших снарядов летело в воду, до японских кораблей даже иногда не долетая и не давая нам никаких указаний для последующего прицела.
Уже одно это печальное обстоятельство делало всю нашу Балтийско-Цусимскую эскадру, не имеющую особенно серьезной боевой мощи, делало ее больше всего и чаще всего только декорацией и мишенью для японских прицелов. А наши борцы за родину, не обученные стрельбе и вооруженные такими устарелыми и негодными средствами, из-за этого ставились в бою в самое нелепое, отчаянное и в высокой степени трагическое положение…
Разрушая все надстройки броненосца, делая на нем пожары и побивая людей кучами, японские фугасные снаряды, посылаемые со всех неприятельских судов в одно место, через какую-нибудь четверть часа делали на броненосце полное разрушение всей сложной организации его различных служебных частей; тучи за раз прилетавших снарядов сеяли панику, вносили оцепенение в среду необстрелянной команды и выводили ее нередко из повиновения.
Борьба с огнем представляла также громадные, иногда почти неодолимые, трудности; место пожарища было переполнено ядовитыми, удушливыми газами; пожарные шланги, сколько раз их ни заменяли запасными, немедленно превращались в лохмотья. А когда все запасы шлангов исчезали, то никакими средствами нельзя было подать воду на мостики и особенно на ростры, где, как это было напр., в бою на "Суворове"[178], стояли пирамидой одиннадцать деревянных шлюпок. Перед боем была налита в них вода; но через дыры, пробитые осколками снарядов, она постепенно утекала. И тогда на этом лесном складе пламя бушевало совершенно свободно. По счастью вода иногда плохо стекала за борт, и на верхней палубе ее собиралось по щиколотку. В таких случаях этому только радовались: это спасало саму палубу от огня, а с другой стороны это позволяло тушить валившиеся на нее сверху горящие обломки, просто растаскивая и переворачивая их… В конце концов приходилось таскать воду на пожар даже и ведрами, в которые, во время длинного морского перехода, на эскадре были переделаны почти все опорожненные жестянки из-под машинного масла. Но и это возможно было делать, пока были для этого руки, пока можно было иметь подход к воде…
Для тушения пожаров на эскадре еще были заготовлены банки с каким-то патентованным порошком, но в него на эскадре верили плохо[179], и о результатах его действия что-то ничего не слышно; а что воду приходилось черпать и таскать сапогами для тушения пожаров, об этом есть сведения.
Заготовив эти банки, Рожественский распорядился перед боем — дерево, переборки кают, мебель и т. п. не убирать (см. далее). Благодаря этому, своими снарядами Японцы свободно пожгли лучшие боевые корабли нашей эскадры и все пустили их ко дну, за исключением "Орла", на котором дерево перед боем было частью убрано, частью повыкинуто за борт…
Но не в одном этом было дело, как печатно сообщает теперь А. Затертый, бывший матрос с броненосца "Орел". На стр. 47 своей брошюры он пишет следующее:
"На нашем броненосце было около 30 пожаров. Они вспыхивали так часто, что их почти не успевали тушить. Некоторые из них доходили до больших размеров. Особенно сильно горело в адмиральских помещениях, куда перед боем навалили много различной мебели, да еще под полубаком, где находилось много леса. Тушить пожары было почти совсем невозможно, т. к. шланги очень скоро оказались перебитыми, а взять с собой запасных наши распорядители не догадались. И надо немало удивляться тому, что наш трюмный пожарный дивизион мог справиться с такой страшной силой огня и не довел наш корабль до такого же отчаянного положения, в каком оказался броненосец "Суворов". Видную роль в этом успешном тушении у нас сыграл мичман Карпов, который во все время боя очень энергично и очень умело руководил этим трудным делом. Никто из наших офицеров не оказал "Орлу" стольких услуг, сколько их оказал один этот талантливый человек. Он знал, когда нужно было спрятать своих людей под прикрытие; он понимал, когда их безопасно можно было вызвать наверх; он сам всегда находился впереди всех и этим поднимал дух своих подчиненных. Об остальных же офицерах этого корабля хорошего можно сказать мало: в бою они сами не знали, что делали… Среди них оказался довольно большой процент раненых; но это вышло отнюдь не потому, что они храбро сражались, а только вследствие неудовлетворительного устройства нашего корабля: и в башнях, и в рубке амбразуры у нас были устроены так… (крепкое словцо!), что в них могли влетать и осколки снарядов, и… целые 12-дюймовые снаряды"…
У того же автора А. Затертого на стр. 38–41 его брошюры находим интересные данные, показывающие, как удивительно мало у нас думали о безопасности людей и кораблей. Вернее сказать, мы сами готовили на кораблях и костры для будущих пожаров, и материал для предстоящих взрывов в башнях. На "Орле", напр., как сообщает Затертый, "в каждой башне перед началом боя находилось по четыре запасных патрона; еще выходя из Кронштадта, их приготовили, чтобы в случае внезапного появления неприятеля, иметь возможность скорее заряжать орудия". Но т. к. автоматическими приборами орудие заряжается быстрее, чем вручную, поэтому об этих запасных патронах, конечно, позабыли в первую очередь их не израсходовали, они оставались лежать в башнях во время боя и были затем причиной ужаснейших несчастий с людьми. На "Орле" произошло два таких взрыва запасных патронов в шестидюймовых башнях: башня наполнялась пламенем, от пороховых газов люди задыхались, платье и волосы на них горели; и уйти от ужасной пытки — быть заживо поджаренным — удавалось в таких случаях только немногим "счастливцам", которые были на волосок от смерти и остались на всю жизнь до невероятности изуродованными, обожженными, искалеченными…
Наших товарищей, попавших в плен, занимал между прочим и вопрос о том, какие же повреждения нанес наш флот японскому. Вот что писал по этому поводу один из товарищей:
"Мне пришлось 15 мая 1905 г. близко видеть обе японские эскадры — броненосную и броненосных крейсеров. "Миказа", флагманский корабль адмирала Того, бывший головным в бою 14 мая, стоял от нас на расстоянии до 8 кабельтовых (около 700 саж.). При всем желании мы не могли найти в нем с такого расстояния каких-либо серьезных повреждений. Бросалось в глаза лишь отсутствие стеньги на кормовой мачте. Однако на "Миказа", по японским данным, было 63 человека, выбывших из строя, а стало быть все-таки же было порядочно и наших попаданий в него. Незаметны были повреждения и на других кораблях, и команда наша, взятая в плен, видя это, ужасно тогда волновалась; она не хотела верить, что после сражения, в котором Японцами были потоплены почти все наши сильнейшие броненосцы, a "Орел" был так сильно изуродован, неприятельская эскадра не имела бы хоть сколько-нибудь заметных повреждений. Ни одной трубы на всех 12 линейных кораблях не было сбито. Издали казалось по внешности, что японская эскадра как будто вовсе в бою и не была. — "Не может этого быть! Вчера мы дрались, должно быть, с другой эскадрой, с английской!" раздавались голоса матросов; и не было возможности разубедить их в этом"…
"Нас конвоировали до Майдзуру эскадренный броненосец "Асахи" (15.200 tn.), бывший во время боя третьим от головного, и броненосный крейсер "Азама" (9.800 tn.), который, по рапорту адмирала Того, от полученных им повреждений был вынужден покинуть строй на некоторое время. Они шли у нас с левого борта, откуда и был главный бой и большинство попаданий. На траверсе в 2 кабельтов. был у нас "Азама", а в кильватере — "Асахи" на расстоянии около 3 кабельтовых. Мы рассматривали их в бинокли. На правом борту броненосца мы не могли заметить никаких повреждений; видны были только попадания в трубу — без взрыва снаряда; на нем было 15 человек, выбывших из строя. Крейсер же имел заметный дифферент на корму; в легком борту у него была видна искусно заделанная пробоина, узкая, но длиной около полутора аршин, — как будто два снаряда, плохо взорвавшихся (или малого калибра), попали один немного ниже другого; затем было заметно одно попадание в трубу, одно около рубки и одно в носовой части крейсера. Адмирал Того, в своем рапорте о бое, говорит еще о трех гранатах, попавших в кормовую часть "Азама" и выведших крейсер из строя; вероятно, одной из них была причинена глубокая подводная пробоина, отчего и появился у крейсера дифферент на корму; на юте команда крейсера целый день вытаскивала воду из нутра корабля большими кадками и отливала ее за борт; отливали воду также и пипками, выставленными в полупортики. — Кроме этого, в расстоянии 3–4 кабельт. нам резали корму броненосные крейсера "Кассуга" и "Ниссин". Они вели главный бой 14 мая; но повреждений и на этих крейсерах мы не заметили"…
Ha суде при разборе дела Небогатова было выяснено, что снаряд из 12-дюймового орудия с "Орла" попал между трубами японского крейсера "Ивате" и вызвал взрыв, который был ясно обозначен столбом бурого дыма. Капитану 2-го ранга Коломейцеву удалось потом видеть этот крейсер в Сасебо, и значительное повреждение этого крейсера в бою было вне сомнений. Этот выстрел был сделан с расстояния 32 кабельтов.