К подбору личного состава строевых офицеров, к знакомству их с кораблем и командой, идущими на войну, высшее начальство относилось вообще довольно своеобразно; офицеры постоянно менялись, одни приходили, другие уходили. Меняли и командиров, меняли и офицеров-специалистов перед самым уходом эскадры на Д. Восток; и все это ничуть не вызывалось самим делом или потребностями корабля, а производилось чисто канцелярским путем, на основании "особых соображений"…
Для иллюстрации этого положения ко 2-му изданию книги мною были получены следующие данные:
"На миноносце плавал мичман, близко знакомый с женой одного из министров. Перед уходом эскадры на Д. Восток мичман более года был на этом миноносце, совершил на нем заграничное плавание и был полезен на миноносце. Но в разговоре с женой министра мичман, описывая трудности плавания на миноносце, как-то неосторожно сгустил краски; это произвело на нервную женщину большое впечатление, и судьба мичмана была бесповоротно решена, вопреки его желанию и вопреки настояниям ближайшего к нему начальства. Из главного морского штаба к командиру миноносца был направлен запрос, — "не встречается ли препятствий к переводу мичмана такого-то, по просьбе министра такого-то (не сказано — жены министра), на одно из боевых судов эскадры". По просьбе самого мичмана командир миноносца ответил на этот запрос в таком духе, что миноносец тоже боевое судно, что он находится в боевом составе судов эскадры, и что мичман весьма полезен на миноносце. Невзирая на получение такого ответа на официальный запрос, который был сделан неизвестно для чего, мичман был переведен на один из таких крейсеров, с постройкой которых запоздали и который после ухода эскадры Рожественского все еще оставался в Финском заливе; a на миноносец был назначен совсем молодой мичман, только что выпущенный из морского корпуса"…
Жаль, что на уходившей на войну эскадре, те же самые перетасовки делались и с механиками. "Был случай[204], что минным механиком назначили технолога, только-что произведенного, который хорошенько еще и мины-то ни разу в глаза не видел. Были случаи, что на броненосцы присылали новых старших механиков за две недели до выхода эскадры на войну, а их помощники были на кораблях перед этим кто месяц, кто полтора. Это обстоятельство между прочим обратило на себя внимание Государя Императора на смотре эскадры в Ревеле, когда Он узнал об этом из вопросов, обращенных Им к гг. механикам на некоторых броненосцах. Государь высказал командирам по этому поводу свое удивление. — Вообще механиков на кораблях меняли, если можно так выразиться, как перчатки. Одно лицо, напр., в 3 месяца переменило 4 должности перед самым походом: было и минным механиком, и кочегарным, и трюмным, и, наконец, сразу устроилось помощником старшего механика на одном из броненосцев-гигантов; на другом корабле в 2 1/2 месяца было "списано" с корабля один за другим 4 механика по соображениям, ничего общего не имеющим с механическим делом, а пошли в поход лица, совершенно незнакомые ни с кораблем, ни с его механизмами"…
Без всякого сомнения, это невыгодно отражалось и на деле. "Пошли в поход, с минуты на минуту ожидая нападения Японцев, или же их приспешников; пошли на незнакомом корабле, с незнакомой командой, надежность которой считалась невысокой. Первое время все чувствовали себя неважно. Приходилось наскоро знакомиться со всем, а жизнь корабля все шла вперед, приносила с собою все новые и новые требования. Сколько неприятностей, горячки и тяжелых минут неизвестности пережили мы, молодые механики, пока взяли всю механическую часть корабля в свои руки… Трудно было что-либо делать, не зная ни людей, ни машин, ни трубопровод. — Да вот, из-за незнания корабля сколько мучились мы, напр., с пресной водой, которая "пропадала", несмотря на то, что работало два испарителя. Изучить всю сеть трубопроводов до выхода в море не удалось, все подсовывали другие экстренные работы; а тут в октябре 1904 г. в Балтийском и Немецком море волей-неволей пришлось лазить под котлами по пояс в холодной воде, осматривать и практически изучать питательный трубопровод; получить указания "свыше" нечего было и думать; доверить осмотр кочегарному или трюмному унтер-офицеру было нельзя, — мы не знали еще степени их надежности, а дело было серьезное, не терпящее отлагательства и требующее безусловно верного решения"…
Об отношениях офицерства к служебной работе и служебному долгу предоставим теперь говорить им самим (см. "Морск. Сборн.", 1906 г., № 4, стр. 71):
"Воспитанник, окончивший Инженерное училище или Морской корпус, производился в офицеры и во всю свою дальнейшую службу мог больше не учиться, а только аккуратным быть по службе и практически изучать свое дело поскольку это непосредственно касается его; — и ему движение по службе и награды были обеспечены[205], a через 35 лет он уходил в отставку с мундиром и пенсиями по положению"… И со льготами для своих сыновей, — прибавлю к этому, — быть пристроенными впоследствии к такому же хлебному месту, красивому мундиру, привилегированному положению и нередко паразитному существованию за счет народных средств…
Чтобы получить штат работоспособных офицеров, заботящихся о своей научно-технической подготовке, у нас не было проведено даже и мысли о том, что во флот следует допускать всех способных молодых людей, которые имеют действительное влечение к морской службе, независимо от их "происхождения в морском ведомстве"; у нас царил, наоборот, "обычай — в училищах ведомства давать преимущества детям флотских офицеров и делать им разные прибавки в баллах в ущерб[206] детям не флотских семей" ("Морск. Сборн.", 1906, 4, стр. 72), обычай, который значительную часть живого деятельного ядра нашего флота привел в конце концов к апатии, вырождению, упадку, к насаждению в его среде извращенных понятий о долге, чести и лежащих на нем высоких обязанностях перед родиной.
Годами и десятилетиями создавалась атмосфера, в которой чувство долга и добросовестное исполнение обязанностей, не показное, a по существу дела, нередко отходили в сторону и свободно уступали свое место лени, карьеризму, фиктивной работе, бесцельной, неосмысленной, не двигающей дела вперед, а только демонстрируемой иногда пред очами начальства, столь же вялого и безучастного, как и они сами, озабоченного больше всего сохранением своего положения, озабоченного прибавками к окладу ("за особые заслуги"), чинами, повышениями, сложным и запутанным проведением в жизнь простых работ, формальными придирками и стеснениями, торжеством мертвой буквы над здравым смыслом, попранием разумной человеческой личности, таланта, знания, рвения к разумной работе, не предусмотренной отжившим свое время уставом, обычаями и традициями…
Есть и еще одна сторона дела. Капитан де-Ливрон за две недели до Цусимского боя о "порядках" в нашем морском ведомстве сообщал следующие подробности (см. "Слово", от 28 апреля 1905 г.):
"Нечто страшное, ничем необъяснимое, творится в вопросе об укомплектовании наших судов личным составом… Назначение офицеров на суда происходит или по протекции, или в наказание… Если офицер испытывает действительное призвание к морской службе, пылает горячей страстью принести свои силы на алтарь отечества и просится на Восток, ему отказывают, мотивируя отказ тем, что на судах наших — столько офицеров, что назначение еще одного… потопит эскадру, а в то же время, по протекции бабушки, ее внук, захудалый, избалованный, пьянчужка-мичман, удирающий от долгов, зачисляется на лучшие суда эскадры"…
Один из наших товарищей добавляет к этому:
"В походе не редкость было поэтому слышать в товарищеской беседе между офицерами такой разговор: — "Б", несомненно, милый и прекрасный человек: но, согласитесь, разве ему место во флоте? Что он для флота, и что флот для него?" — А таковых оказалось не мало во флоте с тех пор, как наша высшая бюрократия стремится передать под сень Андреевского флага своих детей, изнеженных, бессильных, не привыкших ни к какой работе и не интересующихся никакой работой; а вешалками для красивых мундиров они могли быть прекрасными… Внешний лоск, манеры, актерское уменье держать себя — вот альфа и омега той показной паразитной жизни, которую вели многие из них; а служебная работа — это было для них только ненавистное ярмо…[207]
Другой из наших товарищей напоминает, что нельзя обойти здесь молчанием также и вопроса о прапорщиках запаса. "В начале войны много дельной, толковой молодежи с коммерческого флота просилось в военный для отправки на войну; но им гордо отвечали в штабе, что в их услугах там не нуждаются. Прошло некоторое время, обнаружился недостаток в офицерах; но у тех, кто добровольно предлагал свою жизнь и знания, порыв уже прошел. Пришлось набирать прямо с улицы людей без знания, без любви к делу, без элементарного образования даже, только для заполнения вакансий, для комплекта… И водворялось знакомое всем на Руси бумажное благополучие! Так. обр., например, безграмотный механик-машинист с маленькой мельницы был взят на корабль прапорщиком по механической части. В другом случае простой телеграфист был поставлен на вспомогательный крейсер специалистом-техником по беспроволочному телеграфированию. И подобных примеров было много. Общий нравственный уровень этих гг. был не высок, а большое сравнительно жалование и офицерские погоны вскружили им головы; поэтому они относились к команде много хуже, чем все остальные офицеры, а в глазах команды не пользовались никаким авторитетом. Все вышесказанное относится особенно к судам вспомогательным, где процент прапорщиков запаса был значительный".
Здесь уместно будет набросать также несколько общих соображений об естественных причинах упадка всей качественной стороны личного состава нашего флота за последнее время, в период перехода от парусов к паровым двигателям на кораблях. Более детальная разработка этих соображений могла быть подготовлена только для 2-го издания книги и была выполнена при любезном содействии наших товарищей, работавших во флоте.