"Другой мичман, командир башен, во время плавания эскадры прибегает с расстроенным видом к старшему артиллерийскому офицеру и объявляет: — "Надо перестать производить "башенное" учение (т. е. артиллерийское учение в башнях), потому что портятся башенные установки; сначала, в Либаве еще, они плохо работали; потом стали работать лучше; а теперь опять начали портиться; сегодня башня у меня совсем стояла и сдвинуть ее не могли; если будем часто ее вертеть, в бою она никуда не будет годна: я искал-искал… и, наконец, мы нашли: выскочила шпонка от валика, и шестеренка не действует"… И вот такому-то персоналу вверялось управление башенными установками.
"А при погрузке угля, как много зависит разумный и быстрый ход работы от мичманов и младших механиков. Вот бежит по палубе безусый перепачканный мичман. — "Куда вы?" — "На правом борту не хватает людей таскать мешки", и нигде ни одного человека не дают; так вот бегу к старшему артиллерийскому офицеру, попрошу у него четверых комендоров". Чрез некоторое время возвращается сияющий. — "Ну, что, достали?" — "Да, двоих достал; ну да ничего, они дружно взялись"… Вот у таких всегда, и на работе, и в бою, берутся дружно. А чаще приходилось видеть другую картину. Стоит особа, имеющая молодое, красивое, выхоленное, надменное лицо, с зубочисткой во рту; особа явно занята собой; или толчется на месте, или прохаживается мерным шагом (а кругом покрикивает: — "Ходи бегом, во флоте служишь"… или ведет разговор с "Ванькой", как с каким-то доисторическим человеком. И "Ваньки" на наших кораблях, действительно, "бегом ходят", как это им полагается"…
"Адмирал, строгий, наводящий ужас, но втайне все еще многими обожаемый, издает приказ, чтобы мичманам на ходу вместо верхней вахты стоять вахту в машинах. Командир приказывает по кораблю, старший офицер пишет расписание, с мостика поверяют присутствие мичмана на вахте… — "Вызовите к рупору мичмана П." — "Г-н П. - в кочегарке; сейчас их позовут". Это отвечает опытный машинист, а тем временем вахтенный бежит наверх: П. - относительно этого условливается с механиком и преспокойно сидит свои четыре часа вахты в каюте, чтобы не попадаться на глаза старшему офицеру. И вахту в машинах многие мичманы таким образом не стоят; на таких людей ничто не действует, даже и предстоящая встреча с неприятелем; беззаботность и нежелание работать полные[210]; невзирая на техническую неподготовленность, — равнодушие ко всему деловому, что само не лезет в глаза, и только чисто формальное отношение к обязанностям"…
"Доходило иногда до того, что старший офицер за чаем заявлял мичману: — "Василий Петрович, сейчас я проходил по батарейной палубе по правому борту, — ваше заведование; 25 лет я плаваю, но такой грязи и беспорядка никогда еще не видел"..
"Справедливость требует сказать, что были мичманы и с серьезными положительными качествами. "Мы видели с их стороны 14 мая и храбрость, и благородство, и сердечность, истинное понимание ими своего дела, желание исполнить его до конца, а иногда и пятна их собственной крови на белом кителе; вместо обидно-жестокого третирования[211] матроса в трудную для него минуту, которое мы знали и видели ежедневно ранее, там проявлялись иногда и нежность, и трогательное самоотвержение для того же самого, всю жизнь безжалостно третированного "Ваньки". Но 14 мая 1905 г. эти проявления казались нам уже запоздалыми"… А будь другие традиции, другие взгляды кругом, такие отношения существовали бы и ранее 14 мая.
"Начиная с Мадагаскара на эскадре каждую ночь ожидали минной атаки неприятеля; вечером обязательно играли сигналы отражения минной атаки, по которым на корабле кругом должны задраиваться иллюминаторы. Под тропиками в каютах и без того была жара в 30–35 градусов Реомюра, и с задраенными иллюминаторами спать не было никакой физической возможности. Поэтому офицеры с тоской ожидали всегда приближения ночи; а когда она наконец наступала, притыкались спать где попало, — не только в кают-компании, но и на спардеке, на мостиках, рядом с матросами. Некоторые же младшие офицеры чуть ли не до Корейского пролива спали в каютах, потихоньку отдраивая иллюминаторы. На таких не действовали ни постоянные приказы командира, ни принцип, ни обходы старших и постоянные их просьбы, ни действительная опасность"…
"И вот такой-то мичман, не знающий хорошенько своих орудий, сколько-нибудь серьезно никогда не занимавшийся артиллерийской стрельбой, мало упражнявшийся даже в наводке орудий, стоит в злополучный день 14 мая 1905 г., не получая из рубки ровно никаких указаний, и только кричит иногда комендорам: — "Это — не японский крейсер, это наш "Ослябя", не стреляйте"… Он же чуть не первый подставляет свое тело под фугасные снаряды неприятеля и падает убитым или раненым; а команда и вовсе лишается начальника"…
"Но мичмана это молодежь, многое им можно и должно простить. Главное-то у них все-таки есть, — молодая энергия и готовность работать; только не научили их многих работать; не сумели в них самих возбудить интерес к работе, не сумели заставить их понять высокий смысл ее, не показали на своем примере, как надо работать"…
"Перейдем теперь к лейтенантам. На таком пробном камне, как долгое плавание, они довольно резко делились у нас на недельных, которых берут на корабль "в перегрузку", и на дельных, настоящих моряков. К счастью, лейтенантов первого типа было все-таки не большинство; об их работе мало слышно на корабле, там они незаметны; но когда надо где-нибудь с апломбом присутствовать своей собственной персоной, напр., в кают-компании в обеденное время, там они безусловно стараются первенствовать. В их присутствии товарищи задают нередко загадки: — "Что будет с такой-то частью (минной, артиллерийской), если уйдет М-н?… Все хохочут. Или говорят невозмутимо серьезным тоном: — "Ну, вот будет бой; кто же у нас в рубке будет стоять; ведь у нас один только П-в дельный"… Новый отчаянный взрыв хохота. К ним, как к гусю вода, ничего не прилипает; они спокойно проплавают свой ценз "с одной полоской и тремя звездочками", не смущаясь тем, что в это время они тормозят и губят дело; потом у них будут "две полоски", а потом и "орлы на плечах"; в каждой такой стадии, не желая работать, в свое время они внесут в дело свою долю вреда, ничем не смущаясь и спокойно опираясь на установленную традициями выслугу лет. Бедный, бедный русский флот!"…
"Зато сердце отдыхает, когда вспоминаешь дельных лейтенантов, столпов корабля, настоящих боевых моряков, которые держат весь корабль в своих руках и в конце концов придают ему его истинную физиономию. Эти составляют расписания, интересуются погрузкой угля, принимают меры для ее улучшения, а так-же и облегчения для команды; приглашают на совет и старшего механика, но ведут с ним не "боевые разговоры" о распределении работ между верхней и нижней командой; советуются насчет боевой готовности корабля, лучшего прикрытия людей от неприятельского огня; ведут разговоры о будущем бое, о строе эскадры, о тех или других преимуществах неприятеля над нами, или обратно; устраивают разумные развлечения для команды, сообщают ей интересующие нас всех сведения и т. д."
"Но даже и здесь, у этих лучших, храбрых и преданных морскому делу офицеров, оказывались общие всем нашим морякам недостатки; среди последних чаще всего бросаются в глаза плохая специальная техническая подготовка, отсутствие у них самых примитивных кузнечно-слесарных знаний и неумение самому разобраться в самых простых вещах этого рода. Они заведуют людьми, часто заведуют очень хорошо, обучая и воспитывая команду и своим примером внедряя в нее добросовестное отношение к делу. Но ведь, кроме того, у них на руках масса механизмов; взять хотя бы 12-дюймовые орудия и башенные установки; они стоят любых механизмов, которые вверяются попечению судовых механиков, имеющих для этого специально-техническую подготовку. В практическом неумении обращаться со всеми этими механизмами, в отсутствии правильного технического взгляда на сущность их устройства, действия и ремонта лежит одна из главных слабостей чуть не у всего офицерского состава. И это тем более ощутительно, что наши портовые средства известны; на их помощь и содействие трудно рассчитывать; a у нашей Балт. — Цусимской эскадры, кроме "Камчатки", всегда по горло заваленной работой, ничего другого в этом роде не было".
Наш погибший в бою товарищ с одного линейного корабля рассказывал, что их "старший артиллерийский офицер, прилаживая практические стволы к 12-дюймовым орудиям, после долгой возни и осмотра приказал комендорам (не в шутку, а совершенно серьезно!) снять наждачной бумагой такое количество металла, которое на токарном станке надо снимать не меньше часа или полутора, и которое таким инструментом, как наждачная бумага, комендоры могли бы снять, вероятно, лет в пять"…
"У одного крупного орудия в пути на Д. Восток испортился компрессор (клапан пропускал); надо было его разобрать; все "начальство" при орудии очутилось в большом затруднении; и не будь долгой стоянки у Мадагаскара, броненосец мог бы попасть в бой, не имея в работе 12-дюймового орудия его носовой башни; а работа (разборка и притирка клапана), по отзыву механиков, была вовсе не из трудных".
"Можно было бы привести и еще много-много таких примеров и, опираясь на них, шибко разбранить и этих несомненно лучших офицеров нашего флота. Это — их слабая сторона, но ее вовсе не трудно было бы исправить еще в корпусе".
И это непременно надо будет сделать для будущего поколения деятелей; а настоящее поколение их можно было бы упражнять на практическом разрешении таких задач, искусственно поставленных умелой рукою, как это делаем мы, "береговые", в наших инженерных лабораториях, когда хотим ознакомить наших студентов с различными типами "береговых" машин, их сборкой, установкой, ремонтом, испытаниями экономичности их действия и т. п.
Еще обиднее было видеть