незнание строевыми офицерами семафора. Знать его "считается" обязательным даже и для механиков, но они его, конечно (!), не знают; а если и знают, то разве только любители. Это незнание пришлось наблюдать даже у младших штурманов, заведующих сигнальщиками. А ведь как Рожественский в своих приказах напирал на это, как бранил и стыдил всех нас за равнодушие к сигнальному делу. По поводу долгого неразбирания сигналов во время маневрирования, не он ли указывал нам в приказе, что если и в бою мы также будем не понимать сразу сигналов, то "полетят от нас клочья немытой шерсти"… И в бою под Цусимой они, действительно, полетели"…
"Вот один из примеров для иллюстрации того, как у нас на кораблях было поставлено сигнальное дело. За два дня до рокового боя, недалеко от Шанхая, оказалось, что отряд броненосцев идет неверным курсом. Впереди шел "Суворов", за ним "Александр III-й", "Бородино", "Орел", а в хвосте "Ослябя". Часов в 7–8 вечера "Ослябя" просит броненосец "Орел" и все впереди него идущие броненосцы передать "Суворову", что эскадра идет неверным курсом и может наскочить на банку. Семафор принимают и передают по назначению, но в извращенном, оказывается, виде; и на "Суворове" его уже совсем не понимают. Обратный запрос семафорами пришел на "Ослябя" только через 5–6 часов. К счастью, благодаря высокой воде, броненосцы прошли по этому месту благополучно".
"А гг. командиры кораблей… О многих из них с полной искренностью и без преувеличений можно сказать, что изо всего экипажа, кончая последним матросом, командир, глава корабля, менее всего был на своем месте… Да оно и понятно, если гг. лейтенанты из числа "гастролеров" по выслуге лет наравне с другими попадают в командиры и старшие офицеры".
"Был и такой случай в бою, что командир судна І-го ранга, почти "выплывший ценз" на контр-адмирала, плачущим тоном говорил молодому лейтенанту, недавно произведенному в этот чин: — "Вы плавали больше моего и лучше знаете, так распорядитесь, пожалуйста". Известный своей "храбростью", трудолюбием, добросовестностью, но и… бестолковостью в то же время, этот командир во время боя сидел в рубке, рискуя, конечно, в первую голову быть убитым или раневым, и спокойно созерцал… счетчик числа оборотов вала, не входя решительно ни в какие распоряжения по кораблю, который вел бой и сам страдал от неприятельского огня"…
Далее в этом письме приводится такой пример.
"Энергичный, умный командир, на парусных судах хватавший звезды с неба, попадает на современный броненосец, на этого левиафана. Создавший себе славу, как "парусник", он сразу натыкается здесь на все новое, незнакомое, теряется и часто не находится; из образцового командира парусного корабля он становится ниже среднего на современном. Да; и его рыцарское благородство, и его честность, и его джентльменское отношение к подчиненным — офицерам и нижним чинам, и его безграничная храбрость, доказанная уже после смертельной раны, все это остается в удел ему. Но тем не менее сам корабль с его трюмами, его машины, электрические шпили, башни с гигантскими орудиями, их установки, бесчисленные переборки, горловины, палубы, — все это для него чуждо. Он не знает своего корабля, на каждом шагу он — новичок в деле; он боится ближе подойти к нему и вникнуть в него, рискуя все время выказать свое незнание или отдать свое распоряжение невпопад. Преданный своему делу человек, в своем служебном деле опоздавший лет на 30, делает все, что в его силах, делает многое; но он жалок, он — не голова корабля, и ему не должно быть места на современном левиафане"…
А вот и еще один яркий пример из того же письма.
"На одном броненосце, где командиром был благородный и преданный своему делу человек, но ровно ничего не понимавший в механическом деле и в электричестве, случилась раз такая история. В 12-дюймовой башне испортилась электрическая часть для вращения башни, вышла неполадка с реостатами. На ученье башню вращал вручную мичман N, командир башни. После ученья командир броненосца спрашивает его: — "Вы вертели вручную?" — "Да". — "Ну, а при ручной передаче как работали реостаты?" — "Прекрасно", отвечает N, нисколько не смутившись. Настолько же был на высоте современной техники корабля этот, выслуживший ценз старший наш руководитель и в других специальных частях".
Как непростительно небрежно и неумело относятся многие командиры к механизмам[212] и как они исправность и целость их приносят в жертву своему самодурству и желанию произвести внешний эффект при входе на рейд, иллюстрацией для этого может служить любимый маневр некоторых из них: корабль молодцевато вступает на рейд полным ходом, а затем один за другим отдаются приказы — "отдай якорь", "полный назад"… Нечего и говорить, как отзываются на механизмах подобные эксперименты таких "настоящих моряков".
У нас это было совершенно обыкновенное явление, что командир ничего не понимает в машинах, в электричестве, очень мало в артиллерии и минном деле; и это давало возможность всем этим специалистам, а особенно механикам, "втирать очки" командиру. To и дело висит в воздухе угроза, что машина "взорвется", если не сделать того-то и того-то; а в предотвращение этого старший офицер готов всячески облегчить машинную команду и навалить работу на строевых. Понять же и мало-мальски оценить работу механиков они совсем не могли.
Командирам часто недоставало еще многих других необходимых познаний. В Морском Сборники за 1906 г. читаем, напр… следующее:
"В русском военном флоте[213] командир, не знающий штурманского дела и не умеющий водить своего корабля, составляет обычное явление. Бывало и так, что некоторые гг. командиры даже морской карты не умели прочитать как следует[214]. И таким-то лицам вверялись многие сотни человеческих жизней и многомиллионной стоимости корабли"…
Теперь моряки сознаются сами[215], что "все способы, практикуемые ныне для того, чтобы произвести выбор офицеров на должности командиров, совершенно неудовлетворительны, вследствие чегов командиры зачастую и попадали у нас люди, непригодные к этой должности": это было будто бы между прочим одной из главных причин, почему Рожественский не был склонен обращать внимание на мнения командиров своей эскадры.
Рожественский перед уходом его эскадры из Балтийского моря устранил двоих командиров, как лиц неспособных и в военном флоте нетерпимых. Тем не менее лица эти были назначены командирами на эскадру Небогатова, и таким образом через несколько месяцев они были посланы морским штабом Рожественскому как бы вдогонку…[216]; а 15-го мая оба они сдали свои броненосцы Японцам, имея всех офицеров живыми и здоровыми…
Как во время войны, так и в мирное время, смена командиров бывала часто, причем в командиры судов выдвигали всех лиц, раз только они стояли на очереди. He все они годились для этого; об этом хорошо знали и начальники эскадр, но задерживать такие назначения они не могли. Таков был режим. Бывали на этой почве и курьезы. К эскадре присоединялся, напр., корабль. Начальник эскадры делал ему смотр и находил на нем многое ниже всякой критики, а вслед затем командир этого корабля получал производство в адмиралы… Другой начальник эскадры просил сменить молодого командира, вследствие его непригодности; но из СПб. получался ответ, что "там" этот офицер известен с прекрасной стороны и потому сменен быть не может… ("Морской Сборн.", 1906, № 10, стр. 15, статья капит. 1-го ранга Бубнова).
В 1907 г. А. Затертый, бывший матрос с броненосца "Орел", в своей брошюре "Безумцы и бесплодные жертвы" начистоту обрисовал всех своих офицеров называя их открыто по именам и размашисто марая их послужной список. По словам этого автора, среди 30 офицеров броненосца "Орел" нашлось только четверо (стр. 17), о которых можно сказать доброе слово, которые относились к матросам по человечески; остальные же все отсутствие у них знания, опыта и совести старались заслонить перед матросами своим нахальством, изобретательностью в крепкой, увесистой ругани и кулачной расправой. А каковы это были "специалисты", говорит за себя, напр., одно уже то, что старший офицер этого корабля "не умел даже поднять и спустить шлюпки, как следует и не знал всех отделений своего корабля" (стр. 14). Командир этого броненосца раньше тоже не плавал на судах новейшей конструкции и чувствовал себя на корабле, как в лесу; свою распорядительность он проявлял очень мало; "матросню" отдал на безапелляционное избиение офицеров, грозя виселицей и расстрелом (стр. 13) за каждую попытку довести до его сведения о бесчеловечных отношениях гг. офицеров к "Ваньке", которого некоторые из них всегда подзывали к себе попросту свистом, как собаку (стр. 16)…
Для полноты характеристики качественной стороны этого "начальства над Ванькой", не называя имен, приведенных в брошюре у Затертого, и опуская все находящиеся там ругательства, отмечу лишь немногие штрихи. Об одном из видных деятелей на корабле, совершенно не годном в роли специалиста, у автора сказано, что он "любил только основательно выпить, хорошо закусить и порядком всхрапнуть" (стр. 14); один из ревизоров корабля характеризован, как хапуга, "с душой Иуды, весь поглощенный жаждой наживы, отравлявший команду гадкой провизией за все время похода" (стр. 15); затем идут два отчаянных ругателя "с пеной у рта", оба — тупые, беспощадные драчуны, "с багровыми от злобы лицами и налитыми кровью глазами" (стр. 15); далее идет подробная обрисовка удивительных качеств офицера, "организовавшего на корабле шпионство (стр. 15), любившего подслушать, подходившего к толпе на цыпочках" и т. д. Во всех пересказах преобладающий скорбный мотив один и тот же: нет житья от драчунов; безнаказанно издеваются над "Ванькой"; обращаются с его "мордой", как с деталью безжизненного манекена, и не желают знать о возможности существования у "Ваньки