. Так. обр. и наша неподготовленность, и наша нераспорядительность, и отсутствие у нас хозяина в деле, — все это оказалось на пользу только Японцам, чиновникам да подрядчикам нашего морского ведомства.
В КРОНШТАДТЕ, РЕВЕЛЕ И ЛИБАВЕ в 1904 г. работа "кипела", как никогда. В конце лета в Кронштадте, хотя и спешно, но "со всей строгостью", производились приемки кораблей. To и дело ходили на пробу "Суворов", "Бородино", "Орел", "Олег", "Жемчуг", "Изумруд" и друг. Не все пробы оказались, конечно, удовлетворительными: то не хватало обещанных "узлов", то оказывалась нехватка в "индикаторных силах"; то повторно корабли садились на мель на самой линии фортов; после долгой возни их наконец стаскивали, они снова шли и опять садились на мель и т. д., точно в чужих водах. Где задирало, "смазывали", где не хватало, "замазывали"…
Небезынтересны первые впечатления наших товарищей-техников, попавших во флот как раз в компанию 1904 г.
Приведу здесь ряд выписок из писем, которые были получены мною в разное время от участников в походе нашей Балтийско-Цусимской эскадры и которые дополняют собой характеристику личного состава нашего флота.
"Перед тем как подать прошение о зачислении меня во флот представлялся будущему начальству, с головой погружался в атмосферу вежливости и деликатности… Один из адмиралов сказал мне, что он и сам не знает, есть ли вакансии во 2-й эскадре, но что примут они меня во всяком случае… Другой адмирал выразился так, что "министерству до крайности нужны инженеры". В морском штабе однако разъяснили мне, что, принимая меня, как запасного чина военного министерства, они должны испрашивать у него каждый раз особое разрешение. На бумаге о запросе, касающемся меня, я сам видел надпись "срочная". От одного штаба до другого шагов не более 300; но чтобы пройти через всю систему "исходящих бумаг и входящих" и претерпеть все шатания с одного стола на другой, моя "срочная" грамота гуляла почти две недели… Воображаю, что делается с не срочными, да еще такими, над которыми хоть каплю надо подумать…"
Корабли Балтийско-Цусимской эскадры покидают Ревель.
"Нас, попавших во флот из напряженной, трудовой атмосферы Императорского Технического Училища, поражала окружавшая нас в Кронштадте действительность. Мы ожидали здесь встретить серьезную, настоящую подготовку эскадры — учения, тревоги, подготовку к стрельбе, маневрированиям и т. д. Ничего этого не было; лишь через 3 ночи на 4-ю некоторые суда ходили в дозор за несколько миль дальше от своей якорной стоянки в Финский залив; там они отдавали якорь и стояли до утра с поднятыми парами, a утром опять уходили и становились на якорь на большом рейде, заняв прежнее место. Два раза в день, после завтрака и обеда, на Петровскую пристань в Кронштадте приходили катера, переполненные веселыми офицерами в чистеньких кителях и накидках, ехавшими на берег или с берега… Утром и вечером приходили на эскадру тяжелые портовые суда с рабочими, которые производили на кораблях разные исправления и устанавливали беспроволочный телеграф. — Иногда впрочем производили на эскадре шлюпочные учения, траление мин, практиковались с боевым освещением (прожекторами)".
"На кораблях, которые достраивались, шло большое оживление среди рабочей массы. Днем на броненосцах работало до 2000 человек, ночью — до 1000. А для гг. офицеров — опять праздник. Как правило было заведено в нашем флоте, что строевые офицеры, кроме "верха" и палубы, могли ничего не знать. И многие из них, действительно, не знали вовсе своего корабля и не всегда сумели бы пройти в какую-нибудь часть его, называемую в разговоре. Специалисты офицеры (штурманы, минеры, артиллеристы), поскольку хватало у них знаний и охоты, следили отчасти за вооружением своих частей. Не везде они могли следить за работой, п. ч. не имели для этого прежде всего достаточных технических знаний[233]. В плавании при неисправности рулевого привода, напр., штурманские офицеры с академическим образованием были часто вовсе не в состоянии определить причину этого; на помощь призывались или корабельный инженер, или механик; этим же приходилось лезть и сначала знакомиться на месте с устройством штурвала, тратя на это время, и лишь тогда удавалось найти причину; инициатива и способ исправления отдавались, конечно, в руки механика"…
Первый отряд эскадры Рожественского вышел из Кронштадта в Ревель 12 августа. В нем все еще недоставало транспорта "Камчатки" и броненосца "Орел"; у 1-й перед самым уходом были испорчены машины, а 2-й все еще был не готов.
Броненосец "Орел" был сначала умышленно затоплен в кронштадтской военной гавани; а затем за несколько минут до пробы машин было обнаружено, что в подшипники насыпан наждачный порошок, чтобы испортить машину при первом же пускании ее в ход ("Мope", 1906 г., № 5, стр. 178).
В Ревеле эскадра немного училась маневрированию, задраивали кругом иллюминаторы, готовились к стрельбе, а главное семеро ждали одного…
Наконец пришли "Камчатка" и "Орел"; адм. Бирилев приезжал в Кронштадт сам, когда броненосец, ранее утопавший и оправившийся, опять вдруг сел на мель за две недели до похода…
26 сентября 1904 г. эскадра в Ревеле ждала Высочайшего смотра. Надевали полную парадную форму[234]; команда была одета "в первый срок" и была на шканцах выстроена по оба борта.
Государь, приехавший в Ревель с поездом, на катере обходил всю эскадру, начиная со старых броненосцев. Подойдя к борту, Он поднимался на спардек, здоровался с почетным караулом и командой, проходил на задний мостик и обращался с воодушевляющею речью к офицерам и команде. "Здесь они впервые узнали из Его уст, что эскадра пойдет в Японские воды… сражаться с врагом, нарушающим спокойствие России". Речь Государя была покрыта криками "ура!"
Через день после этого эскадра снялась с якоря и отправилась в Либаву. Ждать еще "Олега" долее не нашли возможным…[235] Здесь эскадра пробыла дня три, грузилась углем до полного запаса и прощалась с Россией. Многие прощались навсегда…
Первого октября с полудня корабли начали вытягиваться из аванпорта на рейд. Погода была серая, дождливая…
"Счастье наше", пишет мне один из товарищей, "что во время стоянки эскадры в Либаве погода была хорошая; иначе неминуемо было бы несчастье. Дно в аванпорте — плита, якорь и даже два не держат судна; достаточно несильного ветра, и он тащит суда вместе с бочками и якорями… Выйти в море большим судам невозможно. Во время постройки порта не предполагали (!) возможности появления в будущем судов с глубокой осадкой, a потому в воротах сделали глубину немного более 30 фут. Некоторые из судов эскадры сидели в воде на 30 фут. и в назначенное время выйти в море не могли. Дня два пришлось ждать тихой погоды"… (Добавление, присланное для 2-го издания).
Еще на стоянке в Ревеле появился на эскадре слух, что против нее готовятся козни при проходе ее Немецким морем или Английским каналом. Одни говорили о японских миноносцах, другие — о плавучих минах, которые некоторые спортсменские общества в угоду Японцам берутся якобы набросать на пути нашей эскадры. Эти сведения были будто бы доставлены нашими агентами в З. Европе. He опровергаемый никем, этот слух повторялся в кают-компаниях; и его знала команда, от которой не было причин его скрывать.
Настроение на кораблях перед уходом эскадры в общем было неважное, неуверенное.
Вечером на "Суворове" был отслужен молебен с коленопреклонением. Молились за "болярина Зиновия и дружину его…"
Утром 2-го октября эскадра покинула Либаву с самыми тревожными думами о неизвестном будущем, которое рисовалось ей преисполненным всяких опасностей в пути.
ГУЛЛЬСКИЙ ИНЦИДЕНТ[236]… "Снявшись 2 октября с якоря, эскадра перешла к Лангеланду, а оттуда, конвоируемая по временам датскими канонерками, поотрядно она прошла проливы, собралась и стала на якорь у мыса Скаген, где некоторые суда грузились углем".
На этом переходе успел уже отстать броненосец "Орел"; о нем беспокоились всю ночь[237]; у него несколько раз портился руль.
"На этой остановке распространялось опять много тревожных известий. С одного частного парохода ночью будто бы видели у шхер шесть миноносцев, прятавшихся там; с другого парохода видели судно, очень похожее на подводную лодку; наш "Наварин" будто бы поднимал сигнал, что он видит два воздушных шара", и т. д.
"Начинало уже вечереть, темнеть, а эскадра почему-то все еще не снималась с якоря. Чтобы разогнать тревожные думы, за ужином кто-то пробовал шутить насчет всех этих слухов, но безуспешно… Было уже совсем темно, когда эскадра снялась с якоря. Все вздохнули свободнее. Пошли опять поотрядно"…
"На другой день была серая погода; и говорили, что в эту ночь уж непременно надо ждать нападения. Наступил вечер, пришла и ночь с 8 на 9 октября. Около полуночи на судах 1-го броненосного отряда были получены первые тревожные вести с транспорта "Камчатка", который сильно отстал от эскадры и сообщал, что "видит неприятеля". Затем стало известно, что "Камчатка" телеграфирует: "атакована неприятелем со всех румбов". Все заволновались… Проиграли тревогу… Боевая смена разошлась по местам; отдраили полупортики, подкатили тележки со снарядами; все было поставлено на"..товсь!"
"Краса эскадры, 4 новых броненосца, — в строе кильватера; сзади их — транспорт "Анадырь" и наш буксирный пароход "Роланд". С мостика было передано в машинное отделение, что в кочегарнях просят возможно меньше шуровать и аккуратнее подбрасывать уголь, иначе за стелящимся дымом неприятельские миноносцы могут близко подкрасться к эскадре незамеченными"…
"Ночь месячная. На море — мглистые облака. Нервно настроенные люди пристально вглядывались в море; переговаривались шепотом; тревожно оглядывали каждого проходящего… На море — зыбь. В отдраенные полупортики, со стоящими около них людьми, нахлестывало воду, которая покрыла скоро всю палубу… "В палубах" было темно (огней почти не было), всюду чувствовалась напряженность ожидания. Артиллерийские офицеры и командиры плутонгов давали наставления комендорам — не волноваться при наводке и стрелять с выдержкой"…