"В день царских именин (6. XII) команду спускали на берег; и на один только флагманский корабль было доставлено после этого около 30 буквально почти мертвых тел, которые с большими трудностями были втащены на палубу"…
"Наш "догоняющий" отряд с успехом может быть назван отстающим. Мы идем в общем много тише отряда Фелькерзама. Судьба бьет нас почти без перерыва. Из Суды решено было уйти 18 декабря; все было исправно и в полной готовности, как вдруг 17-го утром на "Олеге" ни с того ни с сего лопнула паровая труба вблизи флянца. Пришлось отправить эту трубу в Пирей. Послали ее на крохотном номерном миноносце. Погода засвежела. У него не хватило угля на весь переход; едва добрался до Пороса с 10-ю пудами угля в запасе. Забрал уголь; но дойти до Пирея ему опять не удалось; не доходя 8 миль до Пирея у него сломался вентилятор в кочегарке… Пока миноносец нагонял пар, его обгоняли парусные лодки… Ветром как-то вогнало в гавань и его. Командир полагал, что вся работа с трубой задержит отряд на 15–20 часов, а тут в этот срок едва добрался миноносец до Пирея… На лучшем заводе, при условии работать день и ночь, затребовали на эту работу три дня. Посланный с трубой миноносец не мог вернуться обратно и затребовал себе месячный срок для ремонта. За трубой послали другой номерной миноносец, такую же дрянь, как и первый. Отойдя 20 миль от Суды, он должен был вернуться обратно из-за крупной неисправности в котлах… Пока труба чинилась на заводе, туда привезли на греческом пароходе (!) еще три трубы с "Изумруда" и "Олега"…
Известие о падении П.-Артура было получено отрядом Добротворского, когда он все еще продолжал стоять в Суде и чинить паровые трубы, лопавшиеся на крейсерах "ни с того — ни с сего".
Впечатление от этого ошеломляющего известия одним из наших товарищей в письме к его брату было охарактеризовано в следующих словах:
"П.-Артур сдан Японцам… Теперь в этом нет более сомнений. Что же ожидает нас в будущем? Неужели и после этого все-таки пошлют на убой нашу "непобедимую армаду". Все равно ни при каких случайностях на успех мы надеяться не можем. Нам нельзя бороться с Японцами: на бумаге у нас… все есть, но на деле очень мало путного; у нас ни одно судно прилично не оборудовано, все сделано кое-как, "на живую нитку"; долговечность сооружений рассчитана главным образом на то, чтобы миновать благополучно день сдачи; а затем как только началась настоящая работа, сейчас же начинается и ремонт, самый настоящий "большой ремонт"… Смешно сказать, наш отряд уже два месяца в пути, а машины наших крейсеров все еще не могут развить и половины той скорости, которая для них была обязательна… на бумаге, конечно. За этим должны были следить ревизоры, контролеры, комиссия, подкомиссии, сверхкомиссии; но они следили… за чем-то другим. А затем главное вот что: дрянь большинство наших кораблей, плохое царит на них и настроение у всех, — у офицеров, у команды… В газетах мы читаем о том, как Японцы с радостью идут на смерть за свою дорогую, любимую родину, за ту жизненную идею, которую все они отстаивают. А мы, что мы отстаиваем?.. Пред нами изо дня в день демонстрируются самые плачевные результаты системы бесконтрольного управления… Откуда у нас возьмется это воодушевление? Посмотришь кругом: одни клянут и негодуют, другие словно опущены в воду, третьи через силу стараются что-то делать, но сделать путного ничего не могут, — окружающая нас "дрянь" одолевает"…
"Остановка нашего отряда в Суде на 3 недели несомненно способствовала его украшению. Подремонтировали, подправили машины, и ход наших кораблей начал приближаться к полному: на "Олеге" задают валу уже 135 оборотов в минуту. Это довольно близко к 150 оборотам, которые он должен делать. И он будет их делать, по-видимому; вот подправят только еще котлы, да угля бы дали получше, а не такую дрянь, какую Немцы спускают нам здесь под рубрикой "кардифа" по сверх-кардифным ценам"…
"Пришли в Джибути, и опять новая остановка… На этот раз стоим из-за неизвестности, куда идти. Рядом с нами на рейде стоят 12 угольщиков для эскадры Рожественскаго: стоят и не трогаются. Их удерживает на месте боязнь японских крейсеров, появившихся в Индийском океане и занимавшихся потоплением угольщиков; шесть из них были потоплены на пути от Кана к Мадагаскару, а четыре около берегов Батавии. Положение Рожественского у Мадагаскара, лишенного подвоза угля, не из приятных. Конечно, найдутся смельчаки, которые доставят уголь и ему; но те угольщики, которые стоят в Джибути, наотрез отказываются идти. Раньше они по контракту должны были подчиняться морскому ведомству. Теперь же они имеют предписание от компании — исполнять только ее приказы и не выходить из Джибути до получения от нее телеграммы. При таких условиях мы рискуем не получить даже и скверного угля"…
"На стоянке в Порт-Саиде мы узнали, что через Суэцкий канал скоро должен пройти германский пароход с контрабандой для Японцев — в виде 236 полевых орудий. Кроме этого, там же нам указывали на два английских судна с контрабандой. Мы уже предвкушали радость — иметь возможность изловить их; принести осязаемую пользу России и поправить свои материальные дела: по сделанному подсчету из взятого приза на долю офицеров приходилось бы чуть ли не по 10.000 р., а на долю командира — около 300.000 р. Но тут повторилась известная история со шкурой медведя, который еще не был убит… Наш консул в Суэце тоже передавал нам о судах с контрабандой. Однако перед самым уходом из Суэца была получена телеграмма Великого Князя Алексея Александровича. В ней говорилось, что неудобно было бы произвести захват судов в Красном море, и предлагалось поймать их лучше в Индийском океане. Текст телеграммы был написан не в форме ясного приказания, а скорее в форме уклончивого совета. Словом, вся ответственность за неудачу и другие последствия перекладывались на голову нашего отряда… На полпути от Суэца до Джибути, мы должны были остановиться в Красном море из-за "Изумруда", у которого опять оказались крупные неисправности в питании котлов водою. Простояли мы среди канала около 14 часов; и в это время мимо нас спокойно прошли как раз те самые суда, на которые нам указывали, что они везут контрабанду. "Шкура медведя" ускользала из под носа, а "Изумруд" вел себя так отвратительно, что не заслуживал названия и булыжника… Волновались, ругались, но поделать ничего не могли. Еще большая неприятность ожидала нас в Джибути: там консул передал нам телеграмму, управляющего морским министерством, в которой сообщалось, что когда мы стояли в Суде, через канал должен был пройти пароход, который вез контрабанду для Японцев в виде орудий. Мы должны были перехватить этот груз; а он, ничуть не стесняясь, прошел мимо нас, когда мы о нем совсем не думали и расположились чиниться, да ремонтироваться… Если бы мы захватили этот груз, то была бы первая наша победа. Когда под Мукденом Русскими были взяты 10 орудий у Японцев, об этом трубили с неделю. А тут самым возмутительным образом мы дали уйти 236 орудиям, которые прошли у нас прямо под носом"!..
Перед тем как отряду Добротворского подлежало придти на соединение с эскадрой Рожественского, в письме нашего товарища к его брату читаем следующее:
"На отряде идет чистка, мойка, наводят показной блеск… Снаружи мы будем чисты, но внутри… Перила будут блестеть, a все шарниры заржавели. Хотим чистить трюмы в кочегарках, но не можем; наших кочегаров взяли наверх чистить показную медь; а в трюмах скопилось изрядно грязи, начинается зловоние… А как принимали наш крейсер! Кое-как, на скорую руку, без испытаний… Многие работы совсем не были приняты. И результаты сего такие: 1) крейсер "с иголочки" вынужден, как старое парусное судно, брать к себе на борт живой скот, т. к. сохранять мясо в свежем виде на нем нет никакой возможности; 2) поставлены вентиляторы, но только они не под силу моторам, а потому дают мало воздуха, делают работу в кочегарках невозможной и напрасно мучают людей; 3) опреснители дают слишком мало воды, и мы принуждены ее страшно экономить"… И так далее, все в том же роде.
МАШИННАЯ ВАХТА В ТРОПИКАХ[241]. "Солнце вертикально над головой… Нестерпимый зной… От постоянного пота почти вся команда, мывшая себя соленой водой, болела тропической сыпью, нарывами… В полуденные часы из-за жары запрещал производить погрузку угля даже сам Рожественский… Насколько же невыносимо на броненосцах в такое время "в машинах": над ними — накаленная броня с общей толщиной дюйма в 4, кругом — раскаленные трубопроводы, сепараторы, детандеры… Даже вдувная и выдувная вентиляция, производимая электрическими ветрогонами, делала пребывание "в машинах" возможным только для команды и механиков. Заметное действие вентилятора было ощутимо только вблизи него; а немного в сторону от него, казалось, стоит все та же удушливая неподвижная атмосфера"…
"У машинных "ручек" внизу, на уровне туловища температура держалась обыкновенно около 45–47 градусов Реомюра. Пойти на индикаторные площадки нечего было и думать, там было от 66 до 70 градусов"…
Если вступающий на вахту механик, спустившись в машину, видел все предметы довольно ясно, то можно было надеяться отстоять вахту без чрезмерных страданий. Но дело было совсем иное, и вахта обещала быть особенно жестокой, когда, при входе в машинное помещение, оно оказывалось как бы в тумане от испаряющегося масла".
"Машинисты на вахте носили только брюки и коты на ногах; торсы, облитые потом, были голы, или же на них были надеты сетчатые безрукавки, "нателки"…
"В кочегарнях было не лучше. С плохим углем тяжело было исправно держать пар, а прибавить котлов не всегда было можно. С кочегарами случались нередко тепловые удары. Помимо вреда для пораженного, они угнетающе действовали и на товарищей его. Человека машинной команды, попавшего "наверх", сразу можно было узнать; его выдавало бледное, бескровное лицо с трупным оттенком и неровная волдыристая кожа"…
"Машинная команда стояла на три вахты, т. е. от 12 до 4 час., от 4 до 8 час., от 8 до 12 час., - в общем в сутки по 8 час.; и