"Ответ адмирала убивал всю душу предприятия… Мы ясно чувствовали это. Поэтому командиры некоторых судов сочли своей нравственной обязанностью ослушаться адмирала: на этих кораблях в рубках все дерево и обивка были убраны, — частью брошены за борт, частью сложены в отдельные компактные кучи; почти всю мягкую мебель собрали в одно место и вплотную набили ею адмиральские каюты; во время боя она горела там, производя на другие наши суда очень тяжелое впечатление, но пожар был по крайней мере локализован и удален от жизненных артерий корабля"… Весь горючий хлам, из боязни перед суровым адмиралом, некоторые корабли начали выбрасывать за борт только в день боя, чуть-ли не под огнем Японцев"…
На суде при разборе дела Небогатова лейтенант Бурнашев сделал заявление, что он в качестве ревизора на броненосце "Орел", по поручению командира, составил рапорт командующему эскадрой о необходимости перед боем или передать на транспорт, или уничтожить по возможности все дерево с броненосца. Капнтан 1-го ранга Юнг, отправляясь к адмиралу Рожественскому, взял с собою этот рапорт; вернувшись с доклада, он передавал лейт. Бурнашеву, что он предпочел на словах доложить адмиралу все содержание рапорта, и тот сказал, что "пока это лишнее", и что адмиральское помещение на броненосце должно быть в полном порядке… Затем перед боем, по личному приказанию командира броненосца, все дерево с "Орла" все-таки было выброшено, за исключением обстановки адмиральской каюты. Японцам посчастливилось попасть в "Орла" прямо без пристрелки первым же выпущенным по нему снарядом. Чрез несколько минут после начала боя на нем уже горела каюта адмирала, и броненосец близок был к взрыву… (."Нов. Время", 1906 г., № 11.032).
"Незадолго перед боем на "Суворов" приехал один из офицеров. Видя неубранную еще роскошную обивку и дерево, он спросил командира корабля: — "Разве Вы не убираете все это перед боем?" Тот ответил: "Нет, что-ж! Мы не будем убирать; у нас все так и останется!"… Следуя примеру флагманского корабля и повинуясь распоряжению адмирала, многие командиры так и оставили на своих местах весь горючий материал, вполне доверяя опытности и авторитету командующего флотом"…
"На деле, в бою, оказалось, что при разрыве японских снарядов дерево загоралось не всегда сразу: точно также не всегда загоралось и большинство предметов, обычно находящихся в каютах; но легче и дружнее всего вспыхивала обивка на мебели, a с нее огонь легко и свободно переходил затем уже и на само дерево".
"Пожары наших кораблей в Цусимском бою поражали Японцев и приводили их в недоумение. Командир одного японского броненосца говорил по этому поводу пленным русским офицерам следующее: — "Почему вы так горели? Что такое было на ваших кораблях? Чем они были начинены?.. Мы представить себе не можем, что могло у вас так гореть?"…
"Один флаг-офицер с "Суворова" как-то потом в Японии разъяснял нам, офицерам, в поучение, что, помимо взрывчатого вещества, японские снаряды были начинены еще и пухом (!), обильно летевшим после взрыва; этот пух будто бы и производил пожары. Проще, естественнее и правдоподобнее однако будет предположить, что пухом были начинены не японские снаряды, а рубки русских броненосцев, — в обивке и подушках. Этот самый пух обильно и летел после взрыва снаряда"…
По поводу приготовления к бою существовал впрочем приказ адмирала, изданный еще на Мадагаскаре. Всем старшим офицерам и артиллеристам этим приказом вменялось в обязанность осмотреть крейсер "Аврору", где по собственной инициативе и весьма остроумно были сделаны приготовления к бою. Для защиты наиболее жизненных частей, а также трубопроводов, паропроводов были использованы все запасные железные части, даже якорные канаты и т. п. предметы. Этим приказом адмирал предписывал всем судам сделать у себя то же самое.
По порядку здесь были рассмотрены выше последовательно все главнейшие "боевые качества" нашей Цусимской эскадры и ее рабочего персонала, открыто теперь засвидетельствованные даже и в русской технической литературе. Теперь мы имеем уже данные, чтобы видеть те средства, мало пригодные для дела, с которыми наша бюрократия морского ведомства наивно задумала победить Японию на море вблизи ее морской базы. Непростительно упустив время для отсылки подкрепления нашему флоту на Д. Востоке, в конце концов мы снарядили свою эскадру, но — эскадру слабую, необученную, плохо обеспеченную углем, провиантом, снабженную малым количеством снарядов. И в довершение всего без надобности мы осложнили нашей эскадре поставленную ей задачу — прорваться во Владивосток; потребовали от нее, — пройти не только ей самой, но и протащить еще за собою целую группу военных транспортов. В бою эскадре они были совсем не нужны, они служили ей только помехой, большой помехой[272]: ее можно было однако устранить, переслав по железной дороге прямо во Владивосток все запасы, погруженные на транспорты. He сделав этого, мы очутились в бою в положении борца, обвешанного гружеными чемоданами, неповоротливого, не могущего свободно управлять своими силами для нападения; мы могли только подставлять себя для ударов.
Отправляя нашу Цусимскую эскадру в поход, наша бюрократия, как азартный игрок, ставила на карту все, — и положение России, как Великой Державы, и все ее национальное достояние (ее флот, армию, ее финансы и все внутренние жизненные интересы народа). Невзирая на все это, ставка была сделана слишком самоуверенно и необдуманно, совершенно не считаясь ни с образцовыми боевыми средствами противника, ни с трезвой продуктивностью и осмысленностью его боевой работы, ни с сознательным отношением к ней всех участвовавших в деле работников, привыкших всегда чувствовать на себе ответственность перед родиной и общественным мнением своей страны. Ставка была сделана не только самоуверенно, но и бесцельно: П.-Артурская эскадра в ее целом в это время уже не существовала, и только небольшие остатки ее доживали свои последние дни; прорваться всей Цусимской эскадре во Владивосток с ее "багажом", т. е. транспортами и тихоходами, было абсолютно невозможно при наличности всех географических условий и всего состава боевых сил нашего противника; прорваться без "багажа" при другом личном персонале нашего флота, может быть, было бы и возможно; но без своего "багажа" прорвавшаяся, искалеченная эскадра не имела бы тогда средств ни починиться, ни восполнить быстро свои израсходованные запасы материалов; и в конце концов "соединенную" Владивостокскую эскадру под командой сухопутно подвезенного для нее адмирала с его штабом, несомненно постигла бы участь нашей П.-Артурской эскадры. Это был вопрос только времени.
Тем не менее нашлись люди, готовые взяться за разрешение даже и этой неразрешимой задачи, так неудачно поставленной нашим морским ведомством. Но заранее как-будто и там не надеялись за целость головы адмирала, ведущего эскадру, и береговыми средствами доставлялся туда же и новый адмирал, и свежий штаб при нем, для командования будущей "соединенной" эскадрой…
За разрешение этой задачи смело и самоуверенно[273] взялся 3. П. Рожественский, сделанный во время похода вице-адмиралом и генерал-адъютантом; но и он довел наш флот только… до Цусимы.
Переход из Финского залива до Корейского пролива бил сделан нашей эскадрой довольно удачно, если не считать нелепого столкновения броненосной части эскадры с гулльскими рыбаками, во время которого мы расстреляли также и свой крейсер "Аврора". Поэтому Рожественский, по-видимому, верил в свою счастливую звезду"; пред боем он возложил излишне большую надежду еще и на "счастливую дату" 14 мая[274], и на "счастливый туман", который утром 14 мая 1905 г. густо окутывал его эскадру.
И вот под прикрытием этого тумана наша тяжеловесная, нестройная армада двинулась в путь на Владивосток через Корейский пролив, имея хода местами не более 6–5 узлов, в надежде пройти через пролив незамеченной неприятелем…
Это был ее крестный путь. Час возмездия России за грехи ее прошлого приближался…
VII. Цусимский бой
"Окончилась эпопея второй эскадры. Опоздали ее начать готовить, основываясь на неверных расчетах в обманчивых надеждах; готовили ее слишком слабой; послали ее все-таки, но уже в то время, когда было ясно, что в том составе, как она шла, надежды на успех она иметь не могла; не вернули ее в то время, когда уже задача, на нее возложенная, очевидно, стала для нее совсем недостижима; пренебрегли всем опытом этой и предыдущей войн и указаниями стратегии и тактики, которые еще были способны уменьшить несчастье. И катастрофа, все время висевшая над этой несчастной, самоотверженной эскадрой, разразилась. Эскадра погибла"…[275]
ЦУСИМСКИЙ БОЙ… Описание этого боя, единственного в своем роде, будет занимать в истории одно из самых тяжелых и печальных страниц.
Глубокий трагический отпечаток эта морская встреча двух враждующих сторон носила на себе в том именно, что это был в сущности не равный бой двоих, одинаково готовых к этому, одинаково искусных и сильных соперников, а только бойня, только беспощадная экзекуция, произведенная одним противником над другим. Но это была такая экзекуция, конечным и обидным результатом которой явилась гибель многих тысяч людей, принявших свою мученическую кончину за неисчислимые, десятки лет копившиеся, грехи других людей, которые живут безнаказанно и ныне…
По поводу характера этого боя, отец одного из наших товарищей, погибших в этом сражении, написал в "Новом Времени" (1905, № 10.517) следующие строки:
"Я гордился бы геройской смертью моего сына, я завидовал бы ему, если бы он положил свою душу с пользой для родины. Но у меня отнято и это утешение. Нестерпимо обидно, что сын мой пал в битве, которая принесла России не славу, а позор, — в битве, не нужной, унизительной для нас, во всех своих подробностях. Страшно подумать, что сын мой погиб, вернее, что он был потоплен, даром, понапрасну, и что этот вопрос был решен его командиром еще до выхода эскадры из Кронштадта. "Победы не будет", сказал в своей застольной, откровенной речи капитан Бухвостов, "нас разобьют Яп