с обуял прямо ужас. Видишь вдали со всех сторон огни, прожекторы, слышишь гром пушек и не знаешь, кто это, — свои или чужие. Видишь совсем близко нападающие миноносцы и не можешь от них защищаться.
Кружение сильно способствовало, конечно, усилению этого ощущения. Пойдешь на мостик, на вопрос "куда идем" там отвечают "на север"; через 10 мин. получаешь ответ "на юг" и т. д.; и все летим на полных парах. От жары и усталости кочегары падали в обморок. Приходилось хлопотать о новой смене; с трудом получалось разрешение; приходилось разыскивать кочегаров по снарядным погребам, где они помогали в бою при подаче снарядов.
Слишком пунктуально защищая собой транспорты, "Олег" еще засветло получил от японского бронированного отряда массу снарядов, едва не погубивших этот крейсер. К тому же в бою у него обнаружилась серьезная неисправность в машине, a именно — заметная утечка свежего, рабочего пара в ту "рубашку", которая окружает паровой цилиндр; это обстоятельство заметно уменьшало ему ход. Но главные повреждения "Олег" получил тогда именно, когда, по приказанию Энквиста, наши крейсера, защищая собой транспорты, вздумали было прогуляться вдоль бронированного японского отряда. Эта затея длилась не более 5-10 мин., но и этого было достаточно; за это время "Олег", шедший под адмиральским флагом успел получить в одно место, в нос, до десяти снарядов; начался пожар, образовался крен на правый борт до 15 градусов; удалось уйти из-под расстрела "Ниссина" и "Касуги", только дав самый полный ход… С японскими крейсерами одной с ним силы "Олег" в дневном бою сражался в течение нескольких часов, а тут под вечер на 5-10 мин. только он показался неосторожно "Касуге" и за это самое так пострадал, что придется стоять ему в ремонте месяца четыре; да и то еще спасибо командиру за его находчивость, а то и вовсе загубила бы крейсер неосторожность адмирала… He имея возможности прорваться на север и уходя в темноте на юг, "Олег" с его бортами, развороченными "Касугой", мог идти, только благодаря счастливой случайности, а именно удивительному затишью, наступившему после боя. По зеркальной поверхности моря крейсер скользил 16–17 узловым ходом. Воду, которая заливалась в пробоины, имевшие площадь до 40 квадр. фут., можно было выкачивать из этих отделений только ручными насосами и с большим трудом"…
"Придя в Манилу и разоружившись, "Олег" начал ремонтировать свою машину и ее паровой цилиндр. Соединение цилиндра с его рубашкой оказалось неплотным; через эту неплотность и совершалась утечка пара. Когда ремонт цилиндра был закончен, начали испытывать плотность ремонтированного соединения гидравлическим давлением; но едва успели произвести давление до 25 фунтов, как внешняя оболочка цилиндра вверху его дала продольную трещину в 12 дюйм. длиной, а на верхнем флянце получилась радиальная трещина до 3 миллиметров шириною"…
"Очень горько и обидно было, пишет товарищ, читать в "Нов. Bp." статью Кладо, в которой он обвиняет Энквиста в уходе от эскадры еще засветло. Как это объяснено уже выше, это обвинение ни на чем не основано и безусловно неверно. Его можно было упрекнуть и обвинять в незнакомстве с тактикой, в слепом исполнении приказов Рожественского, в полном отсутствии у него инициативы, но в трусости, в нежелании идти на север обвинять его немыслимо. Защищая "Олегом" транспорты, Энквист проявил немалую храбрость, отвагу и едва ли не излишне подвергал такой большой опасности свой крейсер; а на юг после 9 час. веч. он пошел во 1-х, потому, что несколько предыдущих попыток прорваться на север не увенчались успехом; во 2-х, потому, что надо было начать уходить, спасаясь от наседавшего броненосного отряда, а идти больше было некуда; и в 3-х, наконец, потому, что и Небогатов, укрываясь от неприятеля, шел сначала на юг и только потом уже повернул на север, благодаря чему и попал утром 15 мая в расставленную Японцами ловушку"…
Чтобы покончить с описанием Цусимского боя, мне остается дополнить его еще несколькими эпизодами, касающимися главным образом сдачи Рожественского и Небогатова Японцам.
По собственной инициативе, к жалким остаткам "Суворова" подходит, случайно проходивший мимо него, наш миноносец "Буйный", который транспортировал команду, снятую им ранее с "Ослябя". Руками ему делают сигналы, чтобы он принял на себя адмирала… По расписанию эта роль должна была бы принадлежать миноносцу "Бедовый", но его "поведение" в этом случае обвинительный акт в судебном процессе Рожественского (июнь 1906 г.) обрисовывает в следующих словах: он "болтался неизвестно где, не получив повреждений, не понеся потерь и не выпустив ни одного снаряда; а с погибающего броненосца снял адмирала со штабом, рискуя собой, другой миноносец, не знавший даже, что этот пылающий остов — "Суворов", и что на нем — раненый адмирал"…
Под огнем неприятеля, около 5 час. вечера, серьезно раненого Рожественского с большими трудностями удалось передать на миноносец "Буйный". Вместе с адмиралом пересел туда же и весь его штаб[301]… Картина его передачи была обрисована самим адмиралом в его речи на суде (в июне 1906 г.) в следующих словах:
"Суворов" горел… Ни на нем, ни на миноносце не было уже шлюпок. Языки огня не позволяли миноносцу пристать с подветренной стороны. Флаг-капитан решился приказать миноносцу пристать на большой зыби к наветренному борту, где торчащими орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения, исковерканными выстрелами, легко могли быть причинены опасные пробоины тонкому борту миноносца. Представилось зрелище, деморализовавшее всех свидетелей. С риском разбиться и утопить, кроме своего экипажа, еще около 200 человек с броненосца "Ослябя", выловленных из воды, миноносец "Буйный" под огнем неприятеля пристал к "Суворову", чтобы принять впавшего в забытье командующего эскадрой. Зрелище это устраняло представление о переносе флага. Все прониклись впечатлением, что старшее начальство бежит с броненосца, близкого к гибели, что оно спасает жизнь только подбитого адмирала, рискуя сотнями других жизней"… He принадлежащие к составу штаба, три судовых офицера броненосца "Суворов" благородно отказались бежать со своего корабля вместе с перегруженным ими адмиралом… Другие раненые с "Суворова" остались на нем. О них некому и некогда было думать… "Если бы в приказе моем, — говорит Рожественский, — было выражено определенно, что выведенный из строя адмирал разделяет участь экипажа флагманского корабля, то в летописи Цусимского боя не было бы этой грустной страницы, не было бы и суда за позорную сдачу Японцам миноносца, на котором увозили из боя адмирала и его штаб"…
По приказанию начальника штаба, капитана І-го ранга Колонга, тоже уезжавшего на миноносце "Буйный" вместе с адмиралом, был поднят сигнал: — "Адмирал Рожественский передает командование адмиралу Небогатову". Передача этого сигнала была поручена миноносцу "Безупречный", который должен был приблизиться к флагманскому кораблю "Николай І-й" и поставить Небогатова в известность о вступлении его в командование всей оставшейся "эскадрой", т. е. серией частью горевших еще, частью уже потушенных плавучих костров. Об оставшихся на "Суворове" раненых матросах и офицерах "Безупречному" не было отдано никого приказа.
Как только миноносец "Буйный" принял на себя Рожественского с его штабом, он получил от японского снаряда пробоину в носовую часть; но это не помешало ему выйти из сферы неприятельского огня и быстро скрыться.
Утром 15 мая в распоряжении Небогатова было уже только два миноносца, четыре старых полуразбитых броненосца и остатки разбитого "Орла". Команда на судах была неимоверно утомлена и морально, и физически: перед боем шли бесконечные погрузки угля, материалов, провизии; но это не избавляло команду от бессонных ночных вахт: 13 мая учились маневрировать; с раннего утра весь день 14 мая прошел в волнении, в крайне напряженной работе, без проблеска надежды на счастливый исход боя, в чаду от постоянных пожаров, в убийственном дыму от разрывных японских снарядов, с запекшимися губами, с мучительной, ни чем неутолимой жаждой; — после захода солнца шло непрерывное отбивание отчаянных минных атак; тревожная ночь с 14 на 15 мая, когда каждая минута грозила им смертью, была опять без сна, без минуты роздыха… Утром 15 мая большинство людей у Небогатова было в таком состоянии, что они в изнеможении от угара и удушья валились на ходу, не могли даже и двигаться[302].
И вот при таких-то условиях около 10 час. утра Небогатов увидал свой мизерный, измученный отряд окруженным грозной эскадрой адмирала Того из 28 самых сильных судов, готовых вступить опять в бой…
"Апраскин" и "Сенявин", подбитые, обессиленные, сильно отстали, следуя за головой отряда; от прежней боевой мощи броненосца "Орел" после сражения 14 мая остались одни только воспоминания; и длительного сопротивления он оказать не мог. Большинство команды было решительно не способно к какой-либо осмысленной работе, быстро не могло бы выполнить даже и потопления судов, — тем более, что и всей-то работы для японской эскадры над расстрелом нашего отряда едва ли хватило бы и на полчаса. Щадя своих людей, измученных всей предшествовавшей этому непосильной работой, под начавшимся уже расстрелом Небогатов со своим отрядом сдался в плен Японцам, не приняв последнего боя… Спасены были им от верной гибели около 2000 человек[303]. Сдались: "Николай І-й", два миноносца и донельзя избитые[304] "Орел", "Апраксин" и "Сенявин".
В бою 14 мая около 5 ч. дня командир "Николая" был ранен в висок. Его обязанности в дальнейшем пришлось исполнять Небогатову самому. К вечеру этот броненосец имел уже две серьезные пробоины; одно 12-дюймовое орудие было у него испорчено; фугасных снарядов совсем не было. "Орел" в бою 14 мая был избит до крайней степени; командир судна был уже убит; из 30 офицеров на корабле в живых осталось только шесть; старший офицер возбуждал даже вопрос, не затопить ли лучше броненосец в виду полной неспособности его к бою; ствол одного из 12-дюймовых орудий у него был