: общественное мнение вовсе не требовало, чтобы суд бросил ему на растерзание козла отпущения; оно понимало, что главная вина и ответственность за цусимский погром лежат не на отдельных лицах, сидящих на скамье подсудимых, а на общем режиме нашего военно-морского ведомства; а главные виновники национального позора, подготовленного в Петербурге, Кронштадте и Либаве и оглашенного на весь мир в проливе Цусимы, остаются и теперь нисколько не затронутыми карательным приговором официальных судей".
"Не только защитники на суде, но и часть прессы пытались сделать из Небогатова героя гуманности, погубившего свою карьеру и даже рискнувшего своей жизнью во имя спасения жизни 2,000 подчиненных ему матросов. To, что считается по военным законам тягчайшим преступлением, выставлялось, как подвиг милосердия, как героическое проявление гражданского мужества в военном деле. Обстоятельства, в которых находился адмирал, были, действительно, трудные: благодаря большей быстроходности японских судов и дальнобойности японских пушек, адм. Того мог расстрелять нашу эскадру без всякого труда и без всяких жертв со своей стороны. Адм. Небогатов сопротивляться не имел возможности, — он мог только погибнуть с честью, как герой, но без всякой материальной пользы для родины. Польза могла бы быть только чисто моральная — в виде того престижа, который был бы заслужен подобного рода самопожертвованием, заставившим говорить весь свет, что русские гибнут, но не сдаются".
"Воинская честь — совсем не такое уже пустое слово без всякого значения, как думают гг. защитники и публицисты, воспевающие Небогатова. Оно получает в исторической жизни народов вполне реальное содержание. Национальная доблесть оплачивается кровью поколений, а утрата ее влечет за собой чисто материальные потери и убытки. Героическое мужество всегда внушает ужас врагам. Оно служит само по себе лучшей защитой против нападения неприятеля, потому что сила каждой армии и каждого флота в конце-концов покоится на готовности воина погибнуть за свой народ. Быть участником войны и ничем не проявить своей решимости умереть, не доказать своей готовности к гибели — значит внушить врагам сомнение в своем мужестве, значит ободрить их дерзость мыслью о беззащитности той страны, на которую они нападают, значит поощрить их к новому нашествию, отражение которого потребует новых кровопролитий. Таким образом, в воинском малодушии всегда есть несомненное зерно измены и предательства".
"Кроме такого косвенного ущерба русскому народу, небогатовская сдача принесла и значительный материальный ущерб, так как она усилила неприятельский флот судами сдавшейся эскадры. Небывалость цусимского позора заключается именно в сдаче неприятелю средств и орудий государственной обороны, не израсходованных в честном бою. Даже и без боя Небогатов в любой момент мог бы потопить свои суда, как потопили их капитаны "Рюрика", "Варяга", "Изумруда" и матросы миноносца, захваченного японцами у П.-Артура. При этом не было такой роковой альтернативы: либо гибель 2,000 жизней, либо поднесение микадо подарка в виде четырех военных судов. Разумеется, при потоплении судов некоторый процент команды мог погибнуть, по неумению плавать или по недостатку спасательных принадлежностей; большая же часть ее была бы спасена нашими и японскими миноносками, транспортами и т. д., как это было и в других подобных случаях в этой-же войне. Процент погибших мог быть значительным опять-таки только по вине самого же Небогатова, не позаботившегося ни обучением команды, ни снабжением ее пробковыми поясами. Гуманность, бесспорно, святое чувство; но нельзя-же прикрывать им собственное малодушие и нерадивость. Нет ничего в мире ценнее и выше человеческой жизни, кроме однако-же, жизни целой нации, сохранение которой нередко требует гибели ее лучших сынов. К народам в наивысшей степени применимо изречение Спасителя; "не оживет, аще не умрет". Адмирал — не сестра милосердия. Гуманность полководца заключается вовсе не в том, чтоб избегать пролития человеческой крови, a в том, чтобы достигать стоящих перед ним ближайших задач рационально — государственного благополучия ценою наименьших человеческих жертв. Будучи, как говорят, образцовым военным в мирное время Небогатов был обязан сообразоваться и с государственными интересами. Если бы все полководцы и флотоводцы руководились одним желанием избежать кровопролития, им пришлось бы заниматься только сдачей неприятелю вверенных им эскадр, армий и крепостей; но такая прямолинейная гуманность знаменовала бы собой в период всеобщей политической борьбы за существование безусловную смерть нации и государства. Всего последовательнее было бы совсем не вести третью эскадру через океаны, а оставить 2000 молодых жизней дома, в Кронштадте, в Либаве, где им ничто не угрожало, ибо гуманист в адмиральском мундире, еще не отчаливая от родного берега, прекрасно знал роковую разницу в быстроходности и в вооружении своих судов и японских. Зачем же ему понадобилась вся эта комедия боевого плавания с заведомо негодными для боя средствами и с единственной решимостью — сохранить 2000 молодых и старых жизней? С одной стороны, какая-то неожиданная гуманность военного человека, а с другой — видное соучастие в преступной мистификации русского народа, стоившей таких огромных и человеческих и материальных жертв".
"Очевидно, Небогатов — такой же плохой гражданин, как и плохой воин; и совершенно напрасно наши либералы пытаются превратить его воинский грех в гражданский подвиг, скрашенный гуманизмом. На военной деморализации никак не построишь здоровой гражданской морали, точно так же, как разложение и смерть не могут служить основой жизни. Позорная эпопея Цусимы и весь Небогатовский процесс, со всеми припевами либеральной защиты и печати, поучителен, именно как характерный симптом глубокого национально-государственного разложения, переживаемого русским обществом"… "Сравните в этом отношении нас и Японцев. Какая поразительная разница! В то время, как наши адмиралы проявляют свою гуманность в сдаче без боя вооруженных для боя эскадр, японские простые транспорты с десантом, лишенные пушек и каких бы то ни было орудий защиты, застигнутые крейсерами адм. Безобразова, героически идут ко дну. Русские адмиралы с готовностью поднимают японский флаг, а японский десант предпочитает позорной сдаче поголовное харакири без всяких соображений о бесполезной гибели молодых жизней, дающих пример сверхчеловеческого героизма. В то время, как у нас адвокаты, передовые публицисты и многие из членов общества славословят гуманность капитуляции, открывающей грудь родины для новых ударов, японские пленные разбивают свои головы о камни. Неправда ли, поразительный контраст в самой психологии восходящих и нисходящих наций!"..[313]
Когда отряд Небогатова присоединился в водах Аннама к эскадре Рожественского, последний издал приказ (№ 229 от 26 апреля 1905 г.); в нем адмирал восхвалял молодецкий переход этого отряда, выяснял наши силы и японские, указывал преимущества японской эскадры перед нашей и разъяснял, каким образом возможно сделать эти преимущества менее действительными. Этот приказ Рожественского заканчивался словами:
"Японцы беспредельно преданы престолу и своей родине; они не сносят бесчестья и умирают героями. Но и мы клялись перед Престолом Всевышнего. Господь укрепил дух наш, помог нам одолеть тяготы похода, доселе беспримерного. Господь укрепит и десницу нашу, благословит — исполнить завет Государев и кровью смыть горький стыд Родины".
Читал этот приказ и Небогатов; читали его также и командиры, и офицеры сдавшихся Японцам кораблей; тем не менее без боя были отданы неприятелю и броненосцы отряда, который вел Небогатов 15-го мая, и миноносец "Бедовый", на котором находился сам автор этого приказа, адмирал Рожественский…
Крови в бою было пролито много, но самое кровопролитие было сделано бесцельно, неразумно, нелепо; горький стыд Родины оказался совсем не смытым; и тяжким безумием с нашей стороны было делать этот исторический шаг, заранее зная себя не подготовленным к нему.
"Там, где раз был поднят русский флаг, он не может уже быть спущен"… Это историческое изречение Императора Николая І-го, который за сдачу фрегата без боя разжаловал в нижние чины всех его офицеров, оказалось в бою под Цусимой, как видно, настолько основательно позабытым, что первым должен был показать пример сдачи тот самый броненосец, который носил имя этого Императора… Одновременно с этим броненосцем сдались два другие, на которых никто из офицеров не пострадал… Все это является, несомненно, результатом упадка духа в нашем флоте. Анализируя этот прискорбный факт, капитан Кладо выразил по этому поводу в "Нов. Врем." за 1905 г. ряд мыслей, которые в сжатом извлечении сводятся к следующему:
Наши боевые суда без боя сдались. Факт позорный. Те, кто сдались, поступили прямо против устава, против морского евангелия, при чтении которого на корабле все обнажают головы. Но одни ли они виноваты, те, кто сдался? Нет не одни они… Перед ними в войну 1904-5 г. находился уже целый ряд других примеров, где преступления против устава одно за другим оставались безнаказанными.
Никто не оказался ответственным за ночь с 26 на 27 января 1904 г., когда наша эскадра преступно была оставлена на внешнем рейде П.-Артура без достаточной охраны ее от японских миноносцев.
"При обстоятельствах, совершенно немогущих быть оправданными", два из трех владивостокских крейсеров во время войны были посажены на камни; и это прошло для них безнаказанным.
Перед боем с адм. Камимурой наши владивостокские крейсера в ночь на 1-е августа 1904 г. шли неверным курсом, очутились к утру у берегов Японии, и были отрезаны неприятелем от Владивостока; в конце боя — "Россия" и "Громобой" предоставили слабый и поврежденный "Рюрик" его собственным силам в борьбе с неприятелем и ушли от него… Дело это осталось тогда замятым и не расследованным. Донесение об этом бое после получения его в СПб. умышленно было задержано на двое суток.