Потом посещение храма святителя Николая. Сейчас это храм Константинопольского патриархата, но история его начиналась совсем в другом месте. Храм этот был построен русскими миссионерами. До сих пор в музее при храме есть облачение св. праведного Иоанна Кронштадтского. Он сам хотел посетить миссию, но этого не случилось, и на Восток отправилось только облачение святого. С тех пор оно и хранится здесь как великая святыня. Во время второй мировой войны храм был совершенно уничтожен японцами. Возрождали его греки. С плащаницей этого храма произошла история, достойная древних патериков и преданий. Один из американских солдат во время корейской войны вывез плащаницу из бывшего русского храма. Прошло много лет и другой американский солдат, потомок того вернул плащаницу обратно в храм… Что было между этими событиями мы не знаем. Но чувствуется, что Господь сумел объяснить незадачливому похитителю, на что он замахнулся.
Сейчас во главе корейской митрополии стоит владыка Сотирий (Трамбос). Когда я в первый раз пытался попасть на Афон, я обратился к этому владыке, ставшему моим хорошим знакомым, за помощью. Он написал мне рекомендательное письмо на греческом языке. Письмо мне не пригодилось, проник я на Афон совсем другим способом, но это совсем другая история… Письмо же я бережно храню дома. Каковы бы ни были противоречия между греками и русскими, которые, увы, часто дают себя знать, но и те, и другие православные, а значит и у среди тех и других рождаются, вырастают и совершают подвиги святые. К чести греческих владык, многие из них, особенно живущие далеко на чужбине, сохранили смиренный образ монаха, который, в принципе, должны иметь все владыки. Владыка Сотирий – один из тех, настоящих монахов. Как-то я узнал, что он из одной деревни с нашим русским святым греческого происхождения преподобным Максимом Греком. Владыка тут же попросил у меня привезти его иконы. Раз преподобный прославился в России, где же, как не в России, написать его икону? Помню, как мне и моему знакомому диакону приходилось прорываться через границу с этой иконой преподобного. Требовали разных разрешений, в том числе и из Министерства культуры. Это за полтора часа до самолета. Но Россия не Америка и не Германия. Мне не хотелось отступать и бросать икону здесь. После некоторого сопротивления вызвали какую-то молодую девушку, которая посмотрела сзади на доску, махнула рукой и сказала: «Икона новая». И меня пустили, несмотря на то, что в то время любые предметы церковного культа, новые и старые, не подлежали вывозу из России. Попробовал бы я что-нибудь доказывать в Германии. Подвесили бы меня, прицепив за параграф, и висел бы я на нем, пока не оставили бы силы. А вот теперь икона наша лежит на аналое здесь в Корее. После посещения храма всех нас: владыку Вениамина, протоиерея Димитрия, игумена Алексия и других батюшек пригласили на небольшую трапезу. Там вы подняли бокалы за здоровье наших православных народов: русского, греческого, корейского, то есть за Веру, Царя и Отечество. Будет Вера, будет православный Царь, будет Русское отечество, тогда все православные народы смогут спокойно готовиться к небесному отечеству в своем земном. Никто их не тронет. Будет Царь, будет время на покаяние. Хорошо, что почти все из присутствующих это отчетливо понимали.
Когда мы ходили по прекрасному корейскому храму, построенному, правда, в несколько модерновом стиле, разглядывая непривычные подписи под иконами на корейском языке, я подумал о тех, кого меньше всего вспоминают, когда говорят о ратных подвигах. Это военное духовенство. Сейчас у нас есть синодальный отдел по взаимодействию с армией и флотом. Его возглавляет небезызвестный о. Димитрий, там трудится о. Алексий (Просвирин) и выпускник Свято-Тихоновского института, бывший капитан I ранга Ковтун. Но что мы знаем о их предшественниках?
До 1904 год 111 священников были награждены золотыми наперсными крестами на георгиевской ленте. Первым из них был священник Полоцкого пехотного полка Трофим Егорович Куцинский, который в 1790 г., когда его командир был убит, возглавил атаку Полоцкого полка при штурме Измаила, а также проявил личное мужество при взятии Очакова, Бендер, Килии. Он также был награжден орденом Св. Георгий IV степени.
Конечно, всем известно имя капитана I–го ранга командира Варяга Всеволода Феодоровича Руднева. Но много ли наших сограждан знает его однофамильца корабельного священника того же судна о. Михаила Руднева? И если Руднев-командир управлял боем из рубки, то Руднев-священник под сосредоточенным артогнем японцев «безтрепетно ходил по залитой кровью палубе, напутствуя умиравших и воодушевляя сражавшихся», по свидетельству одного зарубежного источника. Это было русскому флотскому священнику не в диковинку. Также, к примеру, действовал на крейсере «Аскольд» во время боя 28 июля иеромонах Порфирий. За время Русско-Японской кампании 12 иереев были ранены, 19 перенесли все тяготы плена вместе со своей паствой. К сожалению, невозможно было собрать точных данных о нашем военном духовенстве в годы первой мировой войны. Это и понятно следом за войной шла революция постаравшаяся стереть всякую память не только о военном, но и о любом духовенстве. Но тем не менее некоторые цифры стали нам известны. По неполным данным за годы этой войны военным священникам были вручены 227 золотых наперсных крестов на Георгиевской ленте, 85 орденов Св. Владимира III степени с мечами, 304 ордена Св. Анны с мечами, 239 орденов св. Анны III степени. "Нам нужно поклониться в ноги военному духовенству за поддержку, какую Оно оказывает нам в тяжелую годину войны", – говорил великий князь Николай Николаевич.
Представьте себе как нелегко под огнем противника, в бою довольствоваться только одним оружием – молитвой. Надо иметь твердую веру в то, что это оружие самое сильное. Такую веру имел священник 45 флотского экипажа о. Иоанникий (Савинов), который в Севастополе появился в разгаре битве в епитрахили с крестом в руках, чтобы ободрить русских солдат. Темноту разорвало громкое пение молитвы: «Спаси Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверному императору нашему на сопротивные даруя…» И не смогли ни штык, ни пуля не смогли взять русского батюшка. Правда штыком изодрали ему епитрахиль и рясу, а пуля попала прямо в крест.
Не надо говорить, как нужны батюшки на поле боя, когда надо ободрить солдат, надо напомнить им о молитве. Замечательную проповедь сказал по этому поводу русский Златоуст преосвященный Иннокентий Херсонский солдатам во время обороны Севастополя. «В минуту смертных опасностей не требуется от вас продолжительных молитв, ни обыкновенных в сем случае пощений, ни даже церковной исповеди. «Боже, милостив буди мне грешному!» – вот ваша молитва. «Без числа согреших, Господи, помилуй мя!» – вот ваша исповедь. «Пресвятая Богородице, спаси мя! Ангеле-хранителю, сохрани мя!» – вот ваши молебны. «Святителю Христов, Николае, буди мне помощник Святителю Митрофане, не остави мене!» – вот ваши акафисты трудно ли сделать сие? А этого в вашем положении, когда то делается от души, достаточно для всякого».
Когда я приехал домой, то вспомнил, что у меня на столе лежала папка с тогда еще неизданными письмами генерала Алексеева. Всякому русскому человеку известна печальная роль этого генерала в событиях 17 года. Но письма жене, которые ждали меня на столе, относились к более раннему периоду к русско-японской войне, в которой участвовал генерал. Какая же метаморфоза произошла с русским обществом за какую-то дюжину лет. Это легко проследить по генералу Алексееву. В те годы это твердый монархист, противник революции.
«В том-то, моя любая, наше и горе русское, что все мы хотим выстроить свою хатку с краю, и если в этой хатке все пока обстоит дело складно и благополучно, то нет того общего горя, общей работы, которые могли бы нарушить покой и мирное житие бесчисленного числа таких богоспасаемых хаток. Там и пейзажи, там и весенний самодовольный смех… Это – наша болезнь…
Вчера я с трудом заставил себя перечитать два нумера газеты «наша жизнь» Ходского и «Русская правда» – московская. Первые годы свободы печати, когда молодая, незрелая мысль сбрасывает с себя узду, конечно, должны отличаться крайностями во мнениях, несдержанностью в выражениях. Здесь, у нас нет молодости мысли, нет, это какое-то злобное, старчески-изжитое шипенье, самооплевывание, полная утрата веры в себя, в свои силы, одни слова.. слова…, слова … и никакого проблеска творческой сознательной мысли.
Дочитывал с трудом, только из сознания, что нужно дочитать, так в этих убийственно неприятных строках, столбцах, страницах сидит душа известной части русского общества. Гаденькая, трусливая, трусливая душа блудного старикашки, которого потребовали к смертному расчету. Вопит эта душа лишь о мире, во что бы то ни стало; восторгаясь умением нашего противника сознательно умирать за славу своей Родины, как бы противопоставляя отсутствие таких качеств у русского, эта душа мечтает, что Япония, как нация не страдает под гнетом потерь утрат…
В «русской правде» – фельетон Немировича-Данченко, обильно поливающий грязью армию. И они думают, что подобными писаниями поднимут дух, самосознание в армии, а в офицерском ее составе в особенности. В мирное время наша печать замалчивала, игнорировала армию. А когда выдвигала кого-либо на сцену из среды армии, то всегда в смешном, глупом виде. Собирательный русский человек не только не любит своей армии, он считает ее каким-то злом, в которое надлежит отдавать из интеллигенции только отребье. И неужели Немирович-Данченко не может понять, что отрицательные типы в армии даны обществом, даны только потому, что целым рядом лет оно оттолкнуло все лучшее от армии, а наши порядки способствовали тому, что все светлое, энергичное бежало, н видя выхода и просвета.
В то время когда немец бесконечно гордится и интересуется своей армией, француз любит ее, русский – издевается, надсмехается, презирает.
Бесконечно тяжело было читать эти два поганых нумера и потому, рисовали такую бездну, в которую уже ползет Россия, такое разложение всех слоев, такое бессилие воли, такую подлую общественную трусость, что невольно приходишь к заключению о невозможности дальнейшей борьбы.