Ясень усердно и легко работал угольком. Вышата заметил, что юноша охотнее прислушивается не к нему, великому волхву и своему отчиму, а к невесте. Что ж, не дерзят старшим, и то хорошо. Он, Вышата, в молодости тоже всё свой путь искал. Когда хоровод был кончен, Вышата прищурился и простовато спросил:
— Вот боги, вот люди, в чёрт где? Главный чёрт, трёхликий?
— Как где? В пекле. — Ясень ткнул угольком в низ столба.
— Ну, и как бы его так вырезать, чтобы ему и молиться не захотели?
Ясень потёр затылок. Чудище какое пострашнее? Слабые да трусливые таким и молятся. Мирослава пришла на помощь жениху:
— Когда Чернобог на небо приступом шёл, сбросили его оттуда светлые боги, и провалился он сквозь землю, и велели ему боги держать её на себе. Потом, видно, подпёр её чем-то вместо себя.
Ясень дерзко усмехнулся, снова взялся за уголёк. И вот уже Трёхликий стоит на коленях, скорчившись в три погибели, и с трудом, оскалив зубы от напряжения, подпирает подземный свод руками и головой. Индиец довольно хлопнул себя по бедру:
— Попробовал бы кто в Индии Шиву так изваять!
Потом он заметил оставшееся пустым место в нижнем ряду, позади Чернобога, и указал:
— А сюда — знак Солнца. Мы с нашим царём бывали в самых проклятых местах, на земле и под землёй, но нигде нас не покидала сила Солнца.
Ясень нарисовал колесо со спицами. Вышата, окинув взглядом разрисованный столб, спросил:
— А зачем столько места оставил здесь, над головами богов?
— Да надо бы ещё что-то сверху. А то четыре головы, каждая сама по себе, будто у чуда-юда...
— Царский венец, — предложил грек.
— У сколотских царей венцы были узкие, а у сарматов венцы их царицы носят, — возразил Вышата. — Тогда уж лучше княжью шапку. Чтобы все поняли, кто миром правит, а кто под миром в злобе корчится.
Целый философский трактат в дереве, подумалось Хилиарху. А ведь над этим грубым скифским идолом лишь посмеются утончённые ценители искусств из южных городов. И пусть! Не для них, пресыщенных знанием и красотой, будет работать Ясень. А для тех, кто способен увидеть мир таким — не свободным от зла и борьбы и всё равно простым, добрым и радостным.
А Ясень удовлетворённо вздохнул. Всё, можно браться за резцы и зубило. А как только окончит работу, сыграет наконец свадьбу с Мирославой. Потом много дела будет: придут в Приднестровье дреговичи с севера, костобоки с юга, следить надо, чтобы никто никого не обидел, чтобы никто под шумок не ворвался в край — те же языги. А потом, когда замёрзнут реки — в полюдье вместе с царём. Только на Масленицу будет он у матери в родном Почепе. Нелегка жизнь у царского дружинника и волхвини: кочуйте, словно сарматы. Но так и надо, если кто-то за тебя сеет и пашет, а ты взялся его охранять мечом и чарами от тех, кому охота всё брать, а взамен ничего не давать, ещё и глумиться над тем, у кого взял.
ЧАСТЬ ВТОРАЯЗЛАТОВОЛОСАЯ ЖРИЦА
Море бушевало всю ночь, успокоившись лишь перед рассветом. А утром двое рыбаков из городка Тиритаки, грек и еврей, увидели среди ковылей, куда волны не забрасывали ни водорослей, ни медуз и прочей морской живности, перевёрнутый долблёный чёлн. Рядом с челном безмятежно спал, обратив лицо к голубому небу, чернявый горбоносый человек с седеющей бородой, в штанах и кафтане.
— Кажется, ахей... или зих, — вполголоса сказал иудей.
— Да все они одинаковы, горцы, — махнул рукой грек. — Мало им всех даров Посейдона, так ещё промышляют пиратством и охотой на людей. И этот наверняка пиратский лазутчик. Скрутим-ка его да продадим самого! Приказчики Спевсиппа лишних вопросов не задают. Давай сеть и верёвку!
Иудей пригляделся к медной монете на шее у пришельца и вдруг переменился в лице.
— Не вздумай! Это знак Братства Солнца. Ты из Милета, а я вырос на Боспоре. Тут всякий бедняк и всякий раб, если он не полный негодяй, поможет тому, кто покажет такую вот монету Савмака, царя рабов. Когда Диофант, полководец Митридата, взял Пантикапей и схватил Савмака, уцелевшие повстанцы бежали в Колхиду. У этого монета медная, он простой посланец Братства. А если монета золотая — это солнечный маг, он такого, как ты, в осла превратит.
— А если выдать этого бунтовщика царю? Награда нам не помешает, а?
— Тебя и превращать не надо — осёл ты и есть! Царь Рескупорид царством и жизнью обязан Братству. Он скорее тебя, доносчика, им выдаст.
Пришелец вдруг открыл глаза и произнёс:
— А если бы не эта монетка, ты бы уже связал и продал меня, такого же иудея, как сам? Позор тебе, Пейсах из Тиритаки! Ты в лицо не узнаешь того, кто ловил вместе с тобой рыбу, а я тебя сразу признал по голосу.
— О Яхве! — всплеснул руками Пейсах. — Неужели я вновь вижу Менахема, сына Давида? Воистину, только бог Авраама мог вызволить тебя из рабства у зихов!
— Кто же, кроме Господа, вызволит того, за кого некому внести выкуп и до кого нет дела кагалу?
— Ай, Менахем, ты же всегда перечил старейшинам! И чего добился?
— Доверия Братства Солнца!
— Ты, верно, прислан с каким-нибудь важным делом?
— С достаточно важным, чтобы из-за него бежать от зихов. Хотя они обходились со мной лучше, чем парфяне, хорезмийцы и колхи, у которых я успел побывать, прежде чем попал обратно к зихам. Большего я твоему болтливому языку пока что не доверю... Помоги-ка мне спустить челнок на воду.
Двое рыбаков с готовностью стащили долблёнку к воде. Усаживаясь в челнок, Менахем сказал:
— А если хотите заработать на доносах, выследите Левия бен Гиркана, или Валента, как он сейчас зовётся. За этого негодяя царь вам хорошо заплатит, а Яхве простит не меньше сорока грехов.
И бывший раб направил чёлн туда, где по склонам горы Митридат сбегали к заливу белые, крытые красной черепицей домики жителей Пантикапея.
В самом городе тоже мало кто узнавал пропавшего десять лет назад Менахема-рыбака. В тесном переулке недалеко от порта он нашёл домик, укрытый ветвями старой вишни, и толкнул калитку, оказавшуюся незапертой. Во дворе стирала женщина чуть моложе тридцати лет, с натруженными руками, но ещё красивая. Из домика доносились звуки флейты. Женщина выпрямилась, подняла взгляд на пришельца и вдруг выронила бельё:
— Дядя Менахем! Хвала Яхве, ты жив!
— А вы меня уже поминали? То-то в поминальные дни похлёбка у меня становилась вкуснее, — усмехнулся бывший раб. — Ничего, в нашем роду все живучие. И ты, Ноэми, тоже. Это хорошо!
— Да, и я не стала ни блудницей, ни флейтисткой, — гордо выпрямилась она. — Шью, стираю. Но если бы отец Иоселе не помогал нам, мне пришлось бы ещё и играть на пирах и терпеть приставания пьяных господ.
— Может быть, Левию хватает наглости и самому приходить к тебе? Конечно, не свататься?
— Почему бы ему и не прийти? Элеазара-медника и его кинжальщиков в городе давно нет. Глупым стражникам Левия не поймать. А свататься ко мне, опозорившей себя, всё равно некому.
Руки Менахема впились в ворот его рубахи.
— О, Яхве! Я разорвал бы свои одежды, если бы мне не нужно было идти... в очень богатый дом. Раньше Левий бен Гиркан был просто негодяем, мошенником и убийцей, а теперь стал ещё и чернокнижником!
— Я знаю, — спокойно ответила Ноэми. — Левий — могущественный маг. И у Иоселе большие магические способности. Мальчику нужен хороший наставник — не в хедере же такому обучаться. Вот и Стратоник так же думает. Он теперь придворный философ.
— Хвала Господу, хоть один достойный человек не обходит твой дом...
В дверях показался кудрявый большеглазый мальчик лет двенадцати с флейтой в руках.
— Иоселе, это дядя Менахем.
— Тот, которым ты меня пугала?
Менахем подошёл к мальчику, погладил по чёрным кудрям:
— Я не злой, Иоселе. Только строгий.
— Дядя, твой дом цел. Аристарх-горшечник держит там товар, но он, конечно, освободит дом, ты же его знаешь, — сказала Ноэми.
— Разве же я стану стеснять тебя с сыном? Но сюда я ещё приду.
— Конечно, приходи, дядя. Ты всегда хотел нам только добра и хотя бы не поносил меня на людях.
Из дома Ноэми Менахем отправился в сторону акрополя, подошёл к скромному, но не бедному дому с парой колонн входа и постучал. Дверь открыл слуга.
— Да светит тебе Солнце, Сосий! Дома ли Стратоник?
— Да светит Солнце всем людям, Менахем! Хозяин ушёл во дворец. Царь Рескупорид сегодня принимает Ардагаста, царя росов. Будут знаменитые маги из Братства: венед Вышата, перс Манучихр и, конечно же, мой хозяин. Рескупорид, понятно, не Савмак и Царства Солнца не построит, но Братство уважает.
— А мне как раз нужно к царю, и спешно. Тёмные дела затеваются на Кавказе, и кончатся большой кровью. Если уж там появился Левий бен Гиркан... Рашба-абасг[30], когда узнал всё от меня, поехал к Рескупориду, но сорвался со скалы. Кажется, без чар не обошлось. А я не маг, мысленно переговариваться не умею. Бежал от зихов морем сюда... Слушай, с этим знаком можно пробраться во дворец? Мне его Рашба дал.
— Лучше пойдём вместе со мной. Меня пропустят.
А в это время пантикапейские горожане смотрели, как через западные ворота в город въезжают два десятка конных сарматов под красным знаменем с золотой тамгой-трезубцем. Впереди ехал стройный молодой воин с лихо закрученными золотистыми усами, во всём красном, с мечом в золотых ножнах у пояса и золотой гривной со львиными головами на шее. Одной рукой он придерживал сидевшего перед ним полуторагодовалого ребёнка с золотистыми волосами. Другой светловолосый ребёнок прижимался к одетой по-мужски всаднице с красивым узкоглазым лицом. Чёрные волосы её были небрежно прикрыты красным покрывалом. У пояса висел кривой меч-махайра. Под охраной всадников ехала крытая добротным синим сукном кибитка, из которой выглядывала ещё одна молодая женщина — синеглазая, в белой вышитой сорочке и платье на помочах, скреплённых серебряными застёжками. Её волосы были аккуратно убраны под высокий кокошник, расшитый жемчугом.