Плещу немного холодной воды на лицо и вытираю его. Это не входит в мою ночную рутину, но я медлю, боюсь возвращаться в свою спальню, сердцебиение все еще ускоряется.
Я щупаю пульс, считаю секунды и удары.
— Ты будешь жить. Расслабься, амиго, — говорю я своему отражению. Провожу рукой по щетине на подбородке. — Черт возьми, ты не мог побриться до того, как она пришла? — Теперь уже слишком поздно. Если я достану бритву и крем, она будет удивляться, какого хрена я так долго.
Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох. Наружу и внутрь.
— Чего ты ждешь, киска? — Черт. Если бы я вел себя так перед игрой, меня бы вышвырнули из команды так быстро, что у меня закружилась бы голова.
Валяю дурака еще пару минут, прежде чем отправиться в свою спальню. Несколько раз стучу в дверь костяшками пальцев, прежде чем медленно повернуть ручку и толкнуть ее, открывая.
Чарли выключила весь свет, кроме одной, маленькой лампы на моем прикроватном столике, ее тусклое сияние отбрасывает свет не ярче, чем от одной свечи.
Девушка в постели.
На ней нет ни одной из своих футболок.
Ее плечи и руки обнажены, одеяло натянуто до подбородка. Я могу разглядеть пару белых бретелек бюстгальтера. Они кружевные и резко выделяются на ее бледной коже. Светлые волосы спадают на одно плечо.
Я сглатываю.
Захожу в комнату, закрываю дверь и запираю ее.
— Эм, я не запираю тебя или что-то в этом роде. Просто запираюсь ото всех остальных. — Я чувствую необходимость объяснить. — Это нормально?
— Да, я не хочу, чтобы кто-нибудь вошел, пока мы пытаемся, ну, знаешь, спать.
Она говорит с сарказмом? Не могу сказать.
Прохожу несколько шагов к своему комоду, открываю его. Нужна ли мне футболка? Или мне просто лечь спать без неё сегодня? Ребенок во мне испытывает искушение написать Родриго и спросить, но он бы просто поржал надо мной.
Тянусь к краю футболки и задираю ее вверх по туловищу. Складываю ее в аккуратный квадрат. Кладу на комод.
Теперь штаны. Снимать или нет?
Под спортивными штанами у меня боксеры, но достаточно ли этого? Это нижнее белье. Это не странно?
Мой желудок скручивается в узел, усиливая нерешительность, неуверенность, смущение и сожаление, из-за которых меня вот-вот стошнит прямо на пол моей спальни.
Если я не вытащу голову из задницы и не войду в игру, я буду сниматься в продолжении «40-летней девственник».
Мои пальцы цепляются за внутреннюю часть брюк и толкают.
Вдыхаю, когда они цепляют кончик моего члена, точно так же, как у меня перехватило дыхание, когда Чарли стягивала их раньше.
Предвкушение заставляет мое сердце трепетать, а член напрягаться.
Штаны я тоже складываю в аккуратный квадрат и кладу поверх футболки. Потом носки.
Оставляю стопку одежды и поворачиваюсь, оглядывая комнату, как тигр, загнанный в угол и ищущий путь к отступлению. Контролирую черты своего лица. Последнее, что ей нужно видеть — это мою панику.
Я знаю, что у меня отличное тело. Это часть моей работы как спортсмена — быть в отличной физической форме. А вот над моим психическим здравомыслием не помешало бы немного поработать.
Чарли мило улыбается.
— Хороший выбор. Я бы тоже не хотела спать в штанах. — Она усмехается, когда я подхожу к ближайшей к двери стороне кровати, откидываю одеяло и проскальзываю внутрь.
Я натянуто улыбаюсь ей, к горлу подступает тошнота.
— Ты в порядке, Джексон? Выглядишь немного… — Она наклоняет голову, изучая меня, и садится, чтобы лучше рассмотреть мое лицо. — Больным.
На ней определенно только кружевной лифчик.
— Я в порядке.
Я не могу сказать ей, что никогда так не нервничал — она подумает, что я неженка, а не тот сильный парень, который ей нравится.
— Хм. Я так не думаю, но не собираюсь совать нос не в свое дело. — Она плюхается обратно, голова ударяется о подушку, волосы рассыпаются веером по темно-синей наволочке. Она выглядит как гребаный ангел.
Красивый. Безмятежный.
Чистый.
— Я могу уйти, если хочешь, — ее голос нежный и искренний.
— Я не хочу, чтобы ты уходила, — мой голос срывается, но мне удается произнести эти слова. Если она прикоснется ко мне прямо сейчас, я, вероятно, свалюсь с гребаной кровати и опозорюсь еще больше, чем сегодня вечером.
Пытаюсь расслабиться. Как-то.
Со своей стороны, Чарли молчит, перекатывается на бок и смотрит на меня, пока я пытаюсь устроиться поудобнее. Она подпирает рукой подбородок — так же, как делала раньше, когда мы просто разговаривали — и еще немного изучает меня.
Улыбается.
Затем:
— Каково это — быть на поле, когда за тобой наблюдает так много людей?
— Это… — Я не знаю, как ей это описать.
Меня не в первый раз об этом спрашивают, но это впервые, когда я пытаюсь глубоко копнуть в поисках реального ответа. Обычно я даю общий ответ — неописуемо, безумно, громко — но поскольку Чарли искренне любопытно, я вкладываю в свой ответ реальную мысль.
— Это действует на нервы, но также и один из лучших приливов адреналина, которые можно испытать. Давление, когда все смотрят на тебя в течение всей игры — это то, чего ты не сможешь… ты просто не можешь повторить это. Если совершишь ошибку, все узнают, что это был ты, и будут освистывать тебя, но, если сыграешь захватывающую игру, все будут аплодировать. Тебе. Значит это может быть своего рода ужасающий опыт. Или может быть одно из величайших чувств на свете. — Я понижаю голос, размышляя вслух. — Когда ты слышишь, как толпа разом кричит «ура», у тебя мурашки бегут по всему телу.
Чарли позволяет моей последней строке задержаться, прежде чем сказать:
— Вау. Я даже представить себе не могу, каково это.
Это испытают не многие люди. Я один из немногих счастливчиков, которым удается узнать, каково это. Один их тех людей, которые играют на чертовом стадионе. Сюрреалистично.
Никогда не надоест. Ты никогда не оправишься от этого.
Голубые глаза Чарли сияют и полны удивления, когда она смотрит на меня.
— Когда-нибудь было так, что тебе не хотелось туда идти?
Я стараюсь не пялиться на ее декольте, но это почти невозможно. У нее отличная грудь, полная и сейчас приподнята из-за того, что девушка лежит на боку.
— Эм. — Я отрываю взгляд от ее сисек. — Нет. Но было несколько раз, когда я болел, и, вероятно, мне следовало остаться в постели.
— И что случилось? Что ты делаешь, когда болеешь?
— Ничего. Играю через боль. — Это то, что ты делаешь, когда это твоя работа, и у есть стипендии, агенты и люди, которые от тебя зависят.
Это как раз то, что ты делаешь. Ты выходишь на поле, хочешь ты этого или нет. Неважно, болен ты или нет.
Ты просто делаешь это.
«Смирись с этим, Джей-Джей», — кричал папа со стороны. — «Если тебя сейчас вырвет, сделай это в конечной зоне».
Мне никогда не разрешалось болеть дома в постели.
— Не думаю, что смогла бы это сделать. Я слабачка. Например, одни только спазмы во время месячных превращают меня в самого плаксивого ребенка. Я ни за что не смогла бы выйти на поле, если бы чувствовала себя плохо.
— Ты бы сделала это. Поверь мне.
— М-м-м, не уверена. Ты сложен из более прочного материала, чем я.
— Может быть, — соглашаюсь я, зная, что она права. Возможно, меня обучали играть, но я также верю, что люди рождаются с качествами, которые заставляют их придерживаться этого. Люди рождаются борцами, победителями, последователями.
Вы не можете научить или научиться этому. Это либо есть, либо нет.
— Сколько холодных ванн ты принимаешь в неделю? — спрашивает она.
Холодная ванна?
— Эм, ни одной?
— Ну, знаешь, бассейн, наполненный льдом?
О, она имеет в виду ледяную ванну.
— Несколько раз в неделю, в зависимости от обстоятельств. Это помогает восстановиться после игры или тяжелой тренировки, от воспаления и прочего дерьма.
— Он на самом деле наполнен льдом?
— Нет. Я имею в виду, что некоторые из них да, но наши более современные. Это шикарная ванна с чертовски холодной водой. Затем выходишь и ложишься в горячую ванну, а затем снова в ледяную. — Это своего рода пытка.
— Звучит ужасно.
Это действительно так.
— Что еще ты хочешь знать?
— Ты сожалеешь, что выбрал Айову? Это повредит твоим шансам, как только ты закончишь учебу?
Может быть. Но я в этом сомневаюсь.
— По словам моего агента, нет. Я на вершине своей игры.
— Что это значит?
— Это значит… — Как мне сказать это, чтобы не показаться высокомерным придурком? — Это означает, что я один из лучших игроков на своей позиции.
— В Айове?
— Нет. В стране.
Глаза Чарли расширяются.
— Серьезно?
Как она может этого не знать? Разве она еще не погуглила меня?
— Да, серьезно. Не читала обо мне? Разве ты не самая моя большая фанатка?
Она смеется, и ее сиськи, кажется, становятся еще больше.
— Я не слежу за тобой, извини. Игра, на которую ты меня пригласил, была единственной, на которой я была за целую вечность.
— Это главное развлечение Америки. Как у тебя может не быть любимой команды?
— Развлечение Америки — бейсбол.
Она серьезно?
— Нет, футбол.
— Хм. — Она поджимает губы. — Остаемся при своем мнении.
— Ты вообще смотришь бейсбол?
Я вижу, как она краснеет.
— Нет.
Ее недовольный ответ заставляет меня рассмеяться, и, не раздумывая, я тянусь к ней, протягивая руку и кладу свою большую ладонь на ее обнаженное плечо.
Мы оба замираем.
Моя первая реакция — извиниться, но Чарли не смотрит на меня с отвращением. Нет. Она кусает губу и улыбается.
Боже, она такая красивая.
Ладонь растопырена, пальцы разведены веером. Глажу ее мягкую кожу, большим пальцем провожу по ключице. Я знал, что девушки мягче и нежнее, но на самом деле никогда не касался их.
Лицо Чарли меняется, чем дольше моя рука остается на ее теле. Я наблюдаю, как оно меняется от удивления к восхищению, а затем… к возбуждению? Ее зрачки расширяются, а грудь начинает вздыматься, что странно. Это правда? Моя рука на ее плече действительно возбуждает ее?