, не называй Джэда внучком, он и так переживает, что юный такой. Откуда он знает? Дэйкен виду никогда не покажет, что он там внутри себя переживает. Значит, сам сказал, понимаешь? Это как же он ему доверяет, получается!
– Как брату.
– Гэсса, родство их… Я иной раз на дочку гляну, Аргена вспомню, всю родню его и свою… В кого Джэд?! Глаза эти… Магия в них, что ли, так отражается? И вообще, откуда эта сила? За всю историю мира подобного не было. Он же, когда злится, неосознанно потоки сплетает. Любому другому – верная смерть… Помню, первый раз увидела – обмерла! Конец, думаю, куда же Тор смотрит?! А остыл красавец наш синеглазый, успокоился – всё само собой прошло, словно растворилось вместе с гневом.
– Злиться он куда реже стал после Обряда. Эльгер на него благотворно влияет.
Соркен собиралась что-то возразить, но передумала, и выражение её лица изменилось, стало сдержанным:
– Возможно, ты права, а я ошибаюсь. Время покажет…
– Можно?
Одновременно обернувшись, Гэсса и Соркен скорее угадали, чем разглядели в сумраке тонкий силуэт Зэльтэн. Та прошла в комнату, безучастно ответила на поцелуй матери и села. Соркен засуетилась, захлопотала, но Зэльтэн остановила её резким жестом:
– Не надо, мама. Я ничего не хочу. Лучше сядь.
Волосы Зэльтэн, такие же чёрные и блестящие, как у Гэссы, но прямые и более жёсткие, не были убраны и свободно падали на плечи, отчего она казалась особенно измождённой. Лицо выглядело утомлённым, под глазами лежали тени. Принцесса, чувствовавшая сначала недовольство, вызванное приходом нежданной гостьи, ощутила жалость. Невольно она подумала о том, как ещё молода Зэльтэн и как не по годам изломана её жизнь. Двадцать лет прошло, как умер Дэфк, но до сих пор – ни семьи, ни друзей. Дети и те отдалились, пусть отчасти и по её вине. Ни разу она не воспользовалась данной ей от рождения силой – ни для великих, ни для обыденных дел, всё не доводилось случая. Нет у неё утешения в прошлом… Но есть будущее, которое открыто для всех.
Гэсса снова посмотрела на мать Правителей Саора и натолкнулась на ответный, пристальный, даже вызывающий взгляд… или ей это показалось из-за игры света и тени на смуглом, осунувшемся лице?
– Устала, дочка? – заботливо спросила Соркен. – Исхудала как, одни глаза остались. Не бережёшь себя.
– Оставь, мама, – тихо ответила та, – не мне это говори.
– Ему я тоже сказала.
– Ему? – Зэльтэн вскинула голову и тут же опустила её, болезненно поморщившись. – Думаешь, тебя он послушает?
«Тебя» она произнесла с насмешкой, неуместно и настораживающе прозвучавшей после ласковых слов Соркен.
– Её – может, и нет, – с тайным упрёком заметила Гэсса, – а вот тебя вполне мог бы, если б ты хоть раз попробовала. Ты всё-таки мать!
Зэльтэн рассмеялась язвительно и сухо:
– Мать! Нет, принцесса, я ему никто. Да и Дэру тоже.
– Дэрэк искренне благодарен тебе, – возразила Соркен.
– Благодарность не любовь, – усмехнулась Зэльтэн.
– Кто ж в этом виноват? – смело взглянула на неё хозяйка дома. – Ты, дочка, ждёшь, что за короткий срок обретёшь то, что другие завоёвывают всю жизнь. Дэрэк – славный мальчик, честный и прямой. Дай ему время привыкнуть к тебе и привязаться.
– Чтобы полюбить, много времени не надо, – выдохнула Зэльтэн, – иногда и пары дней хватает. Верно, Гэсса?
– Почему ты меня спрашиваешь? – вздрогнула та.
– Потому, что ты лучше всех знаешь, как это.
– Не представляю, о чём ты, – надменно выпрямилась принцесса Тери.
– Не притворяйся. Тогда, восемь лет назад, ты влюбилась. Только матерью ли ты хотела стать?
Гэсса вспыхнула, но сдержалась.
– Отдаёшь ли ты себе отчёт, что оскорбляешь меня? – спросила она, дрожа от негодования.
– Девочки, уймитесь, что с вами! – вмешалась Соркен. – Подумай, что ты только что сказала, дочка!
– Да она просто ревнует! – вдруг прозрела Гэсса. – Ты ревнуешь, Зэльтэн!
– А если и так?! Может, это единственное оставшееся мне право – ревновать к другим собственных детей! – тут голос изменил ей, она уронила голову на вытянутые ладони. – Нет, не детей. Сына. Арген отнял его у меня, едва он родился. Ложная весть о его смерти заставила проститься с ним ещё раз. Когда он вернулся, это был чужой мне человек. Чужой, понимаете?! – голос её сорвался на крик, но ни Соркен, ни Гэсса не останавливали её, чувствуя, что ей необходимо выговориться. – Он принадлежит кому угодно – Саору, Хранителю, только не мне! И я не могу его любить! Нельзя любить того, кого ты предал! Я не заступилась за него перед Аргеном, рассудив, что будет даже лучше, если он вырастет подальше от отцовского гнева. Я смирилась с его смертью, в то время как другая мать стала бы искать его след, пока не нашла бы! Когда он заявил свои права на трон, я не пыталась защитить его от Лекста. Я сомневалась, мой ли это сын вообще! Разве не справедливо было, когда на коронации он отстранённо обратился ко мне – Зэльтэн?! Ты, – взглянула она на Гэссу, – боролась бы за него до конца. По твоему лицу угадывалось, что, если Лекст начнёт побеждать, ты нарушишь Закон и встрянешь в Поединок. Тебе не нужны были доказательства: ты поверила ему сразу, а я… я!.. не смогла! Что я должна была сказать после этого? О Джэд, король Саора, величайший маг нашего мира, прости, что я не признала тебя? Чтобы он не просто был равнодушен, но и презирал?!
– Почему ты усомнилась, Зэльтэн? – спросила Гэсса.
– У новорождённого Джэда черты лица напоминали отцовские, – тихо ответила та, – а глаза были карие, без малейшего признака синевы, которая так отличает его от всех в Саоре. Я знаю, как быстро меняются дети… Но чтоб так измениться?!
– Ты могла бы спросить Хранителя.
– Мне не пришлось спрашивать. Он сам сказал мне на следующий день после Поединка: это твой сын! – Она запнулась. – После! Когда я уже отказалась от него. Джэд – сын Саора, а не Аргена или мой.
– Но всё же ты ревнуешь.
Зэльтэн помолчала и вдруг вскинула горящие в мольбе глаза:
– Как вы можете быть рядом с преемником Создателя – и не бояться?! Он Хранитель, видит прошлое и будущее, читает мысли, он, возможно, бессмертен! И всё же ты, мама, Эльгер, Дэр относитесь к нему как к сыну, внуку, мужу, брату – как к равному! В вас нет страха, разве что за него самого, хоть это и смешно! Почему вы способны на это, а я могу лишь завидовать вам?!
– Я не могу ответить тебе за всех, я скажу за себя.
Гэсса оглянулась на Соркен и, поймав её одобрительный взгляд, продолжила:
– Я до сих пор вижу мальчика, дерзко говорящего мне, что лучше умереть, чем струсить. Короля, которому я на следующий день надела браслеты на запястья такие худые, что они с них сваливались. Подростка, что постоянно рисковал собой, оберегая своё королевство. Синеглазого красавца, жертвующего своим счастьем ради мира в Саоре. Юношу, что ночь плакал без слёз в темноте моей комнаты в Тери, прощаясь со своей любовью. Парня, ворвавшегося в мой замок, словно ураган, заявившего, что разнесёт Пенш по камушку, спасая доверившегося ему непосвящённого мальчика…
Она помолчала и продолжила:
– Нет в моих воспоминаниях всемогущего Хранителя. Есть Джэд, Дэйкен, синеглазое совершенство, несносный, бешеный, непредсказуемый, нахально плюющий на все требования этикета, язвительный, резкий, презирающий опасность, обрывающий любые попытки сближения, иронизирующий над всем и вся – и любимый, как сын, которого у меня никогда не было. Если ты не можешь любить его – можно я буду любить за двоих?! Мне не важно, бессмертен он или нет… Важно, чтобы смерть не коснулась его раньше времени!
– А я вижу внука, – улыбнулась Соркен, – пихнувшего мне в объятия растерянного светлого мальчика: «бабушка, это Дэрэк, он мне жизнь спас!». Парня, никогда и ни перед кем не отчитывающегося – и давшего слово, что будет сообщать заботящемуся о нём человеку, где он и что с ним. Двух дурачащихся мальчишек, на спор переплывающих Садж в самом глубоком месте…
– Кто выиграл? – не выдержав, спросила Гэсса.
– Никто. Дэйкен поддался. Не захотел Дэрэка обижать. Он человек, дочка! Который умеет уступать… и прощать, если попросить. Почему ты за столько лет просто не извинилась?
Зэльтэн горько улыбнулась:
– Ты полагаешь, мама, что достаточно сказать – прости меня, Джэд, король Саора, великий Хранитель, за то, что отступилась от тебя, предала, а теперь не могу чувствовать ничего, кроме ужаса перед твоим могуществом? И он, справедливый и мудрый, снимет с меня мою вину?
– Ты могла бы сказать – прости меня, Синеглазый… Он же твой сын! – ответила ей принцесса. – Он бы понял.
– Нет, Гэсса! – возразила Зэльтэн. – Он лишь моя вина и слабость. Хочешь любить его за двоих – люби. За одну себя. Я его любить не могу. Для этого я слишком его боюсь. И ревность моя – просто зависть.
Она исчезла.
Принцесса с Соркен переглянулись.
– Она обманывает себя, – высказала одновременно пришедшую им в голову мысль Гэсса.
Соркен вздохнула:
– Но так успешно, что через пару лет убедит окончательно. И у Джэда действительно не будет матери.
– Ну уж нет! – вскинулась Гэсса. – Ты слышала, Соркен! Мать у него будет! Пусть и не родная, и не нужная, и приласкать не способная…
Она отвернулась и украдкой вытерла слезинку.
– Да ты и так ей всегда была, – улыбнулась Соркен. – Однажды он сам коснётся тебя, вот увидишь.
***
Поутру Джэд и Дэрэк выскользнули из Пещер, никого не разбудив и не потревожив. Подчиняясь заклятию, одни за другими бесшумно раздвинулись ворота, выпуская их наружу. Дозорная у последних ворот, седая, бледная Теки, поднялась, завидев их, ни о чём не спрашивая, проводила до выхода и вдруг тепло, по-матерински обняла Дэрэка на прощание. Обняла бы и Синеглазого, только он опять невольно шарахнулся в сторону – чтобы после смущённо и неловко извиниться.
Дэриэна, не ожидавшего ничего подобного от скупых на ласку людей Мариника, её порыв невероятно растрогал. Ему очень хотелось сказать ей что-нибудь достойное в ответ, но он не нашёл подходящих слов и только вздохнул тайком. Ещё долго, оборачиваясь, он видел, что Теки стоит и смотрит им вслед – светлая фигурка на фоне тёмных каменных глыб.